Имперская жена (СИ) - Семенова Лика - Страница 30

— В такие моменты я горжусь, что ты мой сын. Но будь ты ребенком — я бы высек тебя за дерзость.

— Но я не ребенок. К тому же, с этого дня вы не имеете на меня даже юридических рычагов. Заключив брак, я вступил в имущественные права.

Отец кивнул, на его распаренном лице на мгновение мелькнула тень досады:

— О да, мальчик мой. Большая утрата… но и великие надежды. Я уповаю на твое благоразумие. И на преданность семье, разумеется. С Юнием я спокоен за будущее нашего дома — он сохранит то, что есть. А ты… ты преумножишь. Твой брат на это не способен. Из всех четверых лишь в тебе я вижу свои черты.

Я не сдержал ухмылку:

— Я должен быть польщен?

Отец посерьезнел, плотно сжал губы:

— Да.

Я промолчал. Отец, казалось, вновь обрел свое благодушие, приложился к бокалу:

— Как ты распорядишься деньгами? Не думал, что его величество так расщедрится. Двести тысяч геллеров! Не так плохо за безродную девку.

— Вероятно, его величество справедливо рассудил, что в случае развода моя жена должна иметь какие-то компенсации.

— Развода не будет. Мы уже обо всем говорили. Считай это платой за свое унижение. Двести тысяч для оборванки — это слишком…

— Для моей жены. И я не хочу впредь поправлять вас, отец.

Он раздражался. Взгляд бегал, губы подрагивали. Не этого он ждал. Ждал, что стану с благодарностью смотреть в рот и со всем соглашаться. Нет, отец, сыграв за моей спиной, вы избавили меня от этой повинности.

— Как скажешь, Рэй. Для твоей молодой супруги… Напомни-ка, что из ее реального имущества перешло тебе в браке?

Я молчал — он прекрасно знал ответ. Но отец распалялся и не желал оставлять этой темы:

— Негодная рабыня, которая не стоит даже своего содержания. Одна штука! Дрянь, которую стоило спустить в люк еще в пути!

Я усмехнулся:

— Не всегда цена означает ценность, отец. И я уже в этом убедился. Эта рабыня имеет большее значение, нежели вы полагаете.

Отец махнул рукой:

— Что с тобой сегодня? Ты задался целью выводить меня из себя? Или остался после брачной ночи с каменными яйцами? Так выбери девку и спусти пар.

Я не намеревался на это отвечать.

— Я могу идти, отец? Полагаю, вы сказали все, что хотели?

Я уже развернулся, но тот прошипел мне в спину:

— Нет, не все. Завтра Император хочет видеть тебя. Одного. Кажется, отныне его величество склонен рассматривать тебя, как самостоятельную единицу, — отец многозначительно повел бровями. — Нам это только на руку. Представляю, как захлебнется собственной желчью Опир Мателлин, когда все откроется! И по мне — пусть бы захлебнулся. Его наследник гораздо сговорчивее. Надеюсь, ты обрюхатишь свою… супругу, как можно скорее. Это важно, Рэй. Я бы на твоем месте трахал ее сутками!

Я учтиво поклонился, выставляя руку:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я в силах самостоятельно определиться с распорядком, отец. А вам бы советовал прекращать процедуру. Вы красны, у вас вздулись вены, а здесь нечем дышать. Приятного вечера.

Я развернулся и вышел из купальни, чувствуя, как все внутри закипает.

35

Больше самой навязанной женитьбы раздражало то, что теперь они возомнили себя вправе лезть в мою кровать. Отец и Император. Я даже не сомневался, что его величество теперь, в свою очередь, тоже захочет подробного отчета. И в этом разговоре следует быть вдвойне осторожным. Стоило бы предложить им обоим собраться за вином прямо в моей спальной. Чтобы было сподручнее рассматривать, что именно между ног у моей жены, и какого размера все остальное, раз отец выразил сомнения.

Я преодолел последнюю ступень исполинской парадной лестницы императорского дворца и остановился перевести дух. Даже для меня это было испытанием — что говорить о стариках. Я ненавидел эту лестницу с детства, но отец всегда твердил, что это дань традициям. Лишь немногие освобождались от этого каторжного восхождения. Порой даже беременные госпожи вынуждены были около часа карабкаться наверх, не решаясь просить поблажки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сейчас даже мимолетная мысль о чьей-то беременности вызывала раздражение. И я отчетливо понимал, что унижает меня не столько безродная жена, сколько этот бесцеремонный напор. С момента заключения моего брака шли лишь третьи сутки, но я уже не мог выносить эти разговоры. Я чувствовал себя племенной скотиной, производителем, у которого замеряют размер тестикул и качество спермы.

В детстве я многое делал из чувства противоречия… Порой отец поднимал руку, но далеко не всегда догадывался о масштабах протеста. В этом было мое преимущество. Стоило бы и сейчас протестовать, хотя бы для того, чтобы заставить этих двоих изрядно понервничать. Особенно отца. Но, во-первых, это было предельно неразумно и недальновидно, а во-вторых, я не намеревался отказываться от своих законных прав. Хотя, подумать только… я хотел собственную жену… Кажется, при дворе такое малодушие позволено лишь де Во. Даже теплые отношения между супругами принято скрывать. Я, конечно же, не намеревался нарушать эти традиции. К тому же, любое прилюдное обнажение чувств — лишний риск показать свои слабости.

Впрочем… Какие чувства! Всего лишь желание, которое исчезнет, стоит насытиться, потерять интерес. Однажды я объелся даже капангами так, что пару месяцев не мог на них смотреть. Я хотел, чтобы оно исчезло, потому что мысли о девчонке преследовали меня с той самой пощечины. А от воспоминания о том, как она дрожала в моих руках, ныло в паху.

Она отличалась от рабынь. Гладкой белой кожей без единого волоска, молчаливым возмущением, которое я ощущал, как сжатую внутри нее пружину. Оно многое обещало. Наложницы были либо жертвенно-покорны и услужливы, либо развязны и бесстыдны, как прожженные шлюхи. Впрочем, шлюхи есть шлюхи. Они даже пахли иначе. Но ее скрытая спесь не давала мне покоя, раззадоривала, как жгучие дротики на Кольерских боях. Она заплатит за пощечину абсолютной покорностью. И я успокоюсь…

Я оправил мантию, поднял голову, намереваясь идти дальше, но услышал за спиной:

— Рэй Тенал?

Я всегда узнавал его по голосу, будто с изъянцем в выговоре. Впрочем, он гармонировал с недостатком его полумертвого лица. Опир Мателлин… Я повернулся и поклонился:

— Ваше сиятельство…

Он раскраснелся от натуги, покрылся испариной, но Марку Мателлину, карабкающемуся следом, было стократ хуже. Жирный боров еле волочил ноги, а цветом лица уже не отличался от верийца. Упавшие капли пота обгадили его шелковую голубую мантию, а кудри поникли. С возрастом он все больше напоминал старую уродливую бабищу, и краска на лице лишь усиливала это сходство.

Опир Мателлин, наконец, ступил на площадку и тяжело дышал, переводя дух. Он был намного младше отца, но далеко не юнец, чтобы преодолевать эту лестницу без последствий. Его здоровый глаз лихорадочно рыскал, оглядывая, являл завораживающий контраст с глазом обездвиженным. Опир не имел возможности даже моргать им, и был вынужден согласиться на искусственную роговицу, которая не пересыхала. На большее он не решился, потому что медики не смогли гарантировать ему полную сохранность мозга при коммуникации нервных окончаний протеза. Он предпочел ум эстетике. И это показательно, потому что лишний раз демонстрировало, что было, чем рисковать.

Мателлин, наконец, выпрямился, расправил плечи:

— Снова в одиночестве?

Он не мог не обратить на это внимание.

— Вы очень наблюдательны, ваше сиятельство.

— Неужели снова к его величеству?

Врать было бессмысленно — везде глаза. Донесут, и возникнет больше вопросов.

Я кивнул:

— Мне оказана честь…

Мателлин скривился:

— Я смотрю, почести сыплются на вас с завидным постоянством. Кажется, я могу поздравить вас, мой дорогой? Слышал, вы вступили в право владения имуществом… По какому же случаю такие милости? Никто не объявлял о вашем браке.

Одноглазый урод уже все пронюхал… Это было ожидаемо, не думаю, что отец не предвидел. Но интереса было бы в разы меньше, если бы я не столкнулся с ним в прошлый раз в приемной… И вот теперь… Мателлин любопытен — он попытается вызнать, за какие заслуги я удостаиваюсь личных аудиенций.