Блеск чужих созвездий (СИ) - Доброхотова Мария - Страница 56

Таня улыбнулась.

— Что я не буду жить так долго? Ничего, все в порядке. Я не хочу, чтобы все говорили со мной так, что я почти умерла.

Ей нравилась живость и эмоциональность Жослена. Он был искренним в своей чувственности, а его любовь к жизни заряжала окружающих. Росси в его присутствии расцветала, становилась еще милее, нежнее и женственнее, если это вообще было возможно, а сейчас, лежа в кровати с лихорадкой, она со слезами умоляла не пускать художника к ней, чтобы он не видел ее в дурном состоянии. Даже Раду переставала хмуриться и даже иногда улыбалась.

— Хочешь секрет? — зашептал Жослен, когда экономка прошла через кабиент в спальню Росси. — Раду влюблена в Мангона. Ну, влюблена! Держаться за руки, поцелуи, это все, — ему пришлось показать, что значит влюбленность, и когда Таня поняла, она подавилась вишневым соком.

— Не может быть! Ей же много лет.

— А Мангону, думаешь, сколько? — с хитрецой в глазах спросил Жослен. — Он дракон, они живут сотни лет. Нашему Адриану восемьдесят семь в следующем году.

— А смотрится, как тридцать, — пробормотала Таня.

— Один из преимуществ быть драконом. Горничные говорят, что Раду пришла работать к Мангонам еще девчонкой, без ума влюбилась в Адриана и с тех пор ему служит, надеясь на благосклонность.

— А они… это? — Таня многозначительно подняла брови.

— Никто не знает. Кати уверена, что да. Но я не думаю, что женщина стала бы так долго прислуживать бывшему любовнику и терпеть ежедневное напоминание о том, что она больше не нужна. Скорее всего, она так всю жизнь и ждет от него ответного чувства. И навряд ли дождется. Если бы я был поэтом, я бы написал поэму про такую любовь.

— Ты художник, — пожала плечами Таня. — Сделай картину.

— Точно! Как будет свободное время, тут же возьмусь за эскизы.

— У вас с мастером Вашоном новые планы? — чопорно спросила Раду, заходя в комнату. Жослен и Таня переглянулись.

— Нет. Я хочу написать самостоятельную картину.

— Вот как? И о чем она будет?

— О неразделенной любви, — ответил Сен-Жан, подмигнув Тане.

Раду пару мгновений молчала, а потом бросила с преувеличенным равнодушием:

— Какая пошлая тема! — и пошла дальше по своим делам.

Несмотря на комичный вид экономки, ни Таня, ни Жослен не рассмеялись, и даже тогда, промозглым утром, стоя наверху лестницы и вспоминая сцену в столовой, Таня испытывала только неудобство и отчасти жалость.

Солнце коснулось зубцов Южной башни, когда повинность стражника на тот день была окончена. Он кряхтя поднялся с колен, посмотрел на руки, потом на площадь, блестевшую от бестолковой работы. Поднял взгляд к небу, то ли определяя время, то ли стараясь отвлечься от земных горестей, и заметил Таню. Стражник был молодой, худощавый, чем-то похожий на саму Таню. Он смотрел на нее прямо, долго и зло. Щеки его пылали то ли от чувства стыда, то ли от осенней прохлады и упорного труда, но Тане захотелось объясниться, что она проторчала наверху лестницы не потому, что хотела понаблюдать за его мучениями. Ей вдруг стало ужасно неудобно за свои мягкие руки и подбитый мехом плащ, и даже за галерею, тянувшуюся за ее спиной: молодому стражнику в замок вход был запрещен.

— Я, — начала было Таня, но стражник не дал ей шанса сгладить ситуацию. Он зло бросил тряпку в воду, подхватил ведро и затопал прочь с площади. — Ох, — только и осталось вздохнуть Тане. Впрочем, она довольно быстро вспомнила, что временные трудности только закаляют, и ничего смертельного в службе нет, в отличие от жертвоприношения в пламени дракона. Поэтому жалость быстро испарилась, оставив после себя только неприятное послевкусие, и Таня, обнаружив, что двор замка оказался наконец пустым, приступила к выполнению своего плана.

Он был прост: проникнуть в Южную башню и размять наконец тело, нагрузив его тренировками. Таня крутила и так, и эдак, придумывая, как она может заниматься. Началось все с простых тренировок прямо в замковой комнате, но довольно быстро стало очевидно, что ей нужна пробежка. И вот тут встал вопрос, как бегать вокруг замка, не вызывая лишних вопросов. В конце концов, заниматься в платьях было невозможно, и даже атласные штаны тут не помогут, а светить ворованной формой стражника не хотелось. И тут Таня вспомнила про башню и замечательные спиральные лестницы. Бойницы там не были забраны стеклами, поэтому воздуха внутри должно быть достаточно, и Таня решила, что это идеальное место для ее тренировок.

То утро, когда наказанный стражник стирал руки за бесполезной работой, Таня выбрала для исполнения своего плана. И сейчас спешила вниз по лестнице, через площадь, к железной двери башни. Оглядевшись, она вытащила один из камней в кладке, сунула руку в появившуюся щель, нащупала три рычажка. Про них ей рассказал Тень, когда Таня поделилась с ним своей жаждой физических нагрузок, и кажется, он не соврал. Вертикально, горизонтально, горизонтально — готово, запасной вариант сработал, механизмы внутри пришли в движение, и Таня увидела, как медленно открывается дверь. Она скользнула внутрь.

И замерла. В прошлый и единственный раз, когда она заходила в башню, здесь были служанки и Дано, который сейчас томился в подвале. Вполне могло оказаться, что в утренний час кто-то копошится в кладовой или занимается другой работой, о которой городская до мозга костей Таня и не подозревала. Но ей повезло: в башне было тихо. Тогда она, выдохнув, повесила плащ на гвоздик и принялась разминаться.

Ее тело, некогда привыкшее к ежедневным нагрузкам, соскучилось по ним. Таня с удовольствием на грани боли ощущала, как разогревались задеревеневшие мышцы, как тепло заполняло каждую клеточку до кончиков пальцев. Последний месяц она была заперта то в особняке, то в замке, по которому, несмотря на полную свободу, ходить опасалась, спала на мягких перинах, словно изнеженная благородная дама, и даже наела небольшой животик, легший приятной мягкостью на твердый пресс. И вот теперь пришло время привести себя в тонус, тем более, как показали недавние события, в этом странном мире есть, от чего защищаться.

Закончив с разминкой, Таня решила пробежаться по лестнице. Она начала бодро, и вот спустя минуту уже стояла на площадке перед комнатой, где их с Росси и Жосленом прятали от званых гостей. Немного задержавшись, вспомнив уютные дружеские разговоры здесь, Таня двинулась дальше. Она буквально взлетела наверх башни, радуясь рвущейся в окна прохладе и движению. Ее кровь привычно вскипела, настроение улучшилось, и захотелось смеяться или сотворить что-нибудь задорное.

— Я жива-а-а! — раскинув руки, шепотом закричала Таня. Она и рада была бы заорать во все горло, выразить всю злость на роковой случай и всю радость от того, что она все еще может дышать и бегать по стертым ступеням, но ей очень не хотелось выдать свое проникновение в башню. С одной стороны, Мангон разрешил ей бродить по всему замку, с другой было совершенно непонятно, что взбредет ему в голову, когда он узнает, что его жертва в полную силу пользуется его разрешением. А еще и ворует форму у стражи. Поэтому, прошептав холодному небу о своем восторге и посмеявшись от души, зажимая рот ладонями, Таня собралась обратно.

“Еще один подъем, и хватит на сегодня. Заминка, и я буду готова навестить Росси”, — успела подумать она, после чего почувствовала резкую боль в груди. Вздохнув, она опустилась на холодные камни площадки. Легкие, еще не отошедшие от незапланированного купания, жгло огнем. То, что в порыве восторга Таня приняла за ответ обленившегося организма, чуть позже оказалось серьезной болью: давала о себе знать поврежденная рука, и даже покрытая синяками спина разболелась.

— Вот это я дала, — простонала Таня, осторожно вращая правой рукой и ощупывая плечо. — Я совсем не готова к серьезным нагрузкам.

Она позволила себе отдохнуть чуть дольше. Прислонилась к прохладным камням башни, закрыла глаза. Внизу переговаривались стражники. В льдисто-сером небе кричала ворона. Пахло увяданием природы, и в голову лезли непрошенные мысли о увядании самой жизни. Сейчас, ощущая сквозь ткань холод, чувствуя, как горят легкие и ноет тело, Таня в полной мере ощущала себя живой. И несчастной. Она вдруг представила замок с высоты птичьего полета, как видит его надоедливая ворона или хищный сокол, если они водятся в этом мире. И себя, маленькую точечку на смотровой площадке замковой башни. Ничтожной, одинокой. Как никогда остро захотелось домой. В Москве наверняка включили отопление, и на кухне стало невыносимо жарко. Отец бурча закрыл окна, поставил чайник. Сидит, пьет черный чай, звеня ложечкой с изображением Кремля. В груди стало так невыносимо холодно, что впору завыть. Она посидела еще немного, кусая губы и стараясь глубоко дышать, а потом растерла лицо ладонями и поднялась: