С чистого листа (СИ) - Цветкова Алёна - Страница 33

Да, и Яволка увидеть хотелось. Но я тщательно гнала от себя мысли, что именно для этого я и буду ездить так часто.

– Деда, – забежала я в избу, – как ты тут без меня? Справился?

– Справился, – он довольно улыбался. Соскучился. И я тоже. А потом он вздохнул, – Аништа ко мне заходила, Лола. Проведывала. Ты прости уж… не гнал я ее. От нее-то мы оба с тобой только добро видели…

– И правильно, – после ярмарки обида, если и не прошла, то стала не такой яркой. Вряд ли я совсем все забуду, и вряд ли смогу общаться с Ретой так же, как раньше. Но вот понять и принять, что остальные не виноваты, у меня получилось. Об этом я и сказала деду. И видела, с каким облегчением он выдохнул. Переживал.

Аништа прибралась у деда, поэтому мне и делать ничего не надо было. И я помчалась доить корову, а потом с крынкой молока пошла к соседям.

Но дойти я успела только до крыльца, Аништа сама заглянула ко мне:

– Лола, пришла я прощения у тебя просить. Прости ты нас, что за дочерью недоглядели, пропустили, как зависть и злоба в ней появились. Ванут вчера девку уму разуму учил, да как бы не поздно было. Но и отвернуться я от нее не могу, Лола. Все же дочь она мне. Родная. Любимая. Ежели не сможешь обиду забыть, пойму и надоедать не буду. Но ежели сможешь, то будем и дальше жить, как добрые соседи…

– Аништа, – если бы не крынка в руках, обняла бы я ее, – и ты прости, что сразу не сказала в чем дело. Боль мне разум затмила, не сразу поняла я, что из-за одной все остальные у меня виноваты сделались. А Ретта… может и не злоба и зависть это, а глупость. Кто из нас по молодости глупостей не творил, за которые всю жизнь потом стыд в душе носишь. И пострелятам скажи, пусть приходят на вечернюю дойку, как раньше. И вот, – я протянула крынку, – как раз к вам шла…

После примирения обида отступила окончательно. И мы с Аништой поболтали о том, о сем. Все же привыкли друг с другом заботами делиться, раньше-то редкий день без того, чтоб словечком перекинуться, проходил. Жизнь возвращалась в свою привычную колею, да не совсем… И началось это утром.

Сначала меня порадовали кролики. Сразу две вылезли из норы на завтрак без огромных животов, значит где-то там, под землей, у меня в яме родились крольчата. И это оказалось так радостно, что у меня улыбка с лица не сходила.

А потом я попробовала из вчерашнего вечернего молока сварить сыр, который нужен господину Фацию. Один из тех кусочков, что он мне дал, показался очень знакомым по вкусу. Напоминал ламбер… и я знала, как его готовить, там, в своем мире. Молоко, закваска, фермент, и выдержать не меньше месяца…

Закваски у меня не было, но я решила вместо нее использовать сам сыр. Мелко-мелко порубила, в крошку, и насыпала в крынку. Пока возилась с остальным молоком, запах в крынке изменился, и молоко явно стало пахнуть именно ламбером, а значит, если я придумаю, чем заменить фермент, то у меня получится сварить нужный сыр.

И тут мне помог дед, с которым я поделилась своими надеждами.

– Дочка, – он вздохнул, – так из сычуга ж его берут-то… сейчас его во всей деревне не найти. Это же надо до десятого дня теленка зарезать. Расточительно…

И вот тут в моей памяти и защелкало. Сычужный фермент вполне себе можно заменить. И если штаммы подходящих грибов и микробов найти здесь еще тяжелее, чем сычуг, то крапивы просто завались… а из нее тоже можно выделить ферменты, которые способствуют правильной закваске молока.

И я решила попробовать. А что я теряю? Крынку молока, которую в крайнем случае можно скормить поросятам. А приобрести в случае удачи могу очень много.

Собрала крапиву, я же все равно за ней каждый день ходила. И скотину кормила ею, и сушила на зиму. А для фермента посрывала макушки, чтоб посочнее были, помыла, подсушила, а потом порубила в кашу. Запарилась, конечно, блендером бы быстрее получилось, но чего нет, того нет. Так что ножом…

Массу положила в воду, довела до кипения, посолила и уварила на медленном огне в половину. Процедила, хорошенько отжала, и бухнула в крынку большой стакан полученного отвара…

И у меня получилось! Сгусток получился немного непривычный, зеленоватый и с легким травяным ароматом, но это было именно настоящее сырное зерно, причем очень хорошей плотности.

У меня руки тряслись, когда откидывала сыр на тряпку… Положила гнет и убрала с глаз долой в подпол на пару дней. Дольше все равно не выдержу, интересно же, что получится. Но даже если не получится, можно попробовать и другие растения: чертополох, расторопша, цветы подмаренника и даже мальву… во всех этих растениях есть вещества, способные заменить сычужный фермент.

Я прокручивала в голове эту новую информацию из своего прошлого и пыталась понять, чем же я занималась. Откуда я могла знать столько про сельскую жизнь, но при этом ничего толком не уметь?

– Оля, – вспомнила я голос своей подруги, – ты совершенно зря ноешь. Работа, как работа. Главное платят…

Оля! Точно! Как я могла забыть! Меня зовут Оля!

Глава 23

Помнить свое имя – это так важно. Я чувствовала себя счастливой, как будто бы мне подарили тысячу золотянок. И теперь понятно, почему мне имя Лола понравилось больше, чем Лолаги или Лаги. Оно же немного похоже не мое собственное.

Мне так хотелось поделиться радостью, что я забылась и помчалась к деду:

– Деда! – кричала я, – дед, я вспомнила! Вспомнила!

И когда он вскинул на меня радостный взгляд, заулыбался и протянул руки, чтобы обнять, я споткнулась… если я скажу, как меня зовут…

– Лола? – встревожился дед, угадав по моему лицу, что что-то не так, – дочка, иди ко мне…

А мне стало так больно, что я не могу поделиться самой большой радостью даже с самым близким для меня человеком, что слезы сами хлынули из глаз.

– Лола?! Лола, деточка, да что же случилось-то?! – дед попытался встать, но у него не получилось. Он неловко завалился на бок, чуть не упав с кровати.

– Деда, ты что! – я помогла ему сесть обратно. Обняла старика, ставшего за эти два с половиной месяца почти совсем родным и близким и разрыдалась.

А он гладил меня по волосам и бормотал:

– Поплачь, дочка, поплачь… память не только хорошее помнит, но и боль душевную в себе таит. Иногда и забыть хочется, а она через годы за собой ее тащит… и душу твою мучает и терзает… поплачь, дочка, поплачь…

Прав дед, ох, и прав же. Пока не помнила, как меня на самом деле зовут, и бед-то никаких не знала. А сейчас имя сразу чужим стало. И не только имя. Вся жизнь в миг чужая стала. Не моя. И решилась я… в омут с головой кинулась.

– Деда, а если я попрошу Олей меня называть, когда мы вдвоем? – Я смотрела на него не отрываясь. Если замечу брезгливость, презрение или ненависть… сбегу. Но он улыбался. Грустно. И печаль в его глазах мелькнула, скорбь… вздохнул, провел по моей щеке ладонью.

– Олей, – его голос слегка дрогнул, – красивое имя.

– Нет, деда, не Олей, – улыбалась я сквозь слезы, – просто Оля… деда!

Я снова обнимала его и плакала. Но теперь от радости. Я же открылась ему, а он принял меня. Меня, а не свою внучку Лолаги…

А ночью я проснулась и услышала всхлип. Мой дед плакал. Плакал, прощаясь со своей семьей.

– Деда, – я обняла его, и вытерла слезы. Свои. – Я люблю тебя, ты моя семья, деда. И я рада, что ты у меня есть… И, деда, я скорблю по девочкам, по родителям и по бабушке вместе с тобой… они тоже в моем сердце.

– Оля, – дед обнял меня, и мы плакали вместе. Отпуская тех, кто был нашей семьей раньше.

Открывшись деду я получило то, что мне очень не хватало. Семью. Да, дед и раньше был мне близок и я считала его семьей, но все же это было больше решение разума, а не сердца. А сейчас я приняла его и сердцем тоже. И если раньше я о нем заботилась, то сейчас мне хотелось подарить ему не просто хороший уход, а радость и счастье каждый день.

А еще теперь я могла задавать тысячи вопросов, не боясь показаться глупой. Ни дед, ни я не произнесли страшного слова – безмирница, но теперь мы оба знали, кто я.