В поисках Челограда (СИ) - "Missandea" - Страница 5

*

Ужин прошёл совсем в другом настроении, чем обед. От напавшей тогда меланхолии и расслабленности не осталось и следа: мне было совсем не до размышлений о бактериях в своём тонком кишечнике. Я быстро поглощал пищу, едва ли замечая вкус тетиЛюсиных кулинарных “шедевров” и размышляя, куда деть зушку. Думал даже выкинуть её по дороге в столовую, но мне всё время кто-нибудь попадался навстречу, да и подходящего места не было: ну, не бросать же её на пол в коридоре?! В итоге я так от неё и не избавился. Да ещё и сел сдуру спиной к двери, и теперь каждый раз, когда сзади звучали шаги, напрягался: а вдруг это идут за мной? Но менять место не стал: ну, не скакать же теперь по столовке, перетаскивая за собой поднос, под взглядами бывших однокурсников? Ужинавший напротив парень из параллельного высшего класса спросил, когда же вернётся Дважис. Я молча пожал плечами, а он стал рассказывать, что собирается делать после выпускного, пришлось механически поддакивать, пока наша “беседа” ему не надоела, и парень, уткнувшись в свою тарелку, умолк с видом: “Ну и зазнался же ты, сволочь!” Я вздохнул, собирая посуду на поднос, потом поднялся и, прежде чем уйти, пожелал ему счастливо оставаться: – Давай, пусть у тебя всё получится! Будь здоров! Он удивлённо пожал протянутую мной руку и улыбнулся: – Пока, брат! Растряси там Инов на бессмертную жизу! – Да уж постараюсь! – усмехнулся я и потопал к транспортёру для грязной посуды. Поставив туда поднос, огляделся украдкой – вроде бы ничего подозрительного. Покинув столовку, я медленно побрёл по коридору в сторону выхода на улицу. Так куда же всё-таки мне девать зушку? Выкинуть в урну? Или засунуть куда-то в щель? Ага, один раз я уже так поступил. С дневником. И где он теперь? Ну, вот то-то! Там ведь про моих родителей! Да и с самим Альбовым есть фотки, и записи, где голос его, когда он людей расспрашивает, тоже легко узнаваем. В общем, если зушку найдут, ему точно не отвертеться!.. А за мной так никто пока не пришёл – может, и не придут уже… Короче, не хотел я учителя подставлять! Пусть даже ему и не верил. Заключения экспертов, показания свидетелей и т.п. можно слепить – это не так уж сложно, гораздо проще, чем добыть копии настоящих документов. Записи бесед, из которых следовало, что квартира, которую поехали смотреть мои родители, не продавалась, – могли быть постановками, а фото вообще ничего не доказывали, просто являли место трагедии, где машина на большой скорости врезалась в грузовик. Непонятно было только, зачем всё это Борису Евгеньевичу! Да он явно знал мою мать, на зушке оказалась уйма снимков, где они вместе. Были и такие, где мать, Альбов и мой отец, а ещё фото со свадьбы родителей, где учитель с цветами и перекошенной рожей. Посмотрел я эту рожу, и до меня наконец дошло: да он же любил её! Мою мать! А замуж она пошла за другого, но Альбов всё равно продолжал с ними общаться, как это странно! Остались, типа, друзьями, как истинные интеллигенты? Или он так любил её, что готов был терпеть другого мужчину рядом?! Ну и ну! Неужто не противно таскаться за парой третьим лишним? Другом семьи, как он сам себя называл… Вот я бы стопудово не смог – так опуститься ниже плинтуса! В общем, поглядел я тогда – втихаря, как он и просил, – на фотки эти и пришёл к выводу, что Альбов – шизик. Полнейший. Так зациклился на моей матери, что когда она погибла, кукухой поехал и решил, будто Ины и её и отца моего убили, чтобы я младенцем попал в интернат и потом именно меня выбрать для Челограда – трудно придумать идею бредовей! Кто, блин, вообще, может в такое поверить?! Ну да, Мотя и правда был в высших классах лучшим, а взяли меня, второго по показателям, но это же не доказывает, что Ины всё врут и поездка в Челоград опасна. Пожирают они нас там что ли? Смешно! Да и раньше-то, до Стептона и Берендеева, челоградцы ведь сюда приходили! Мне вспомнились ровный голос, приклеенная улыбочка Причкалина и высказывания, которые потом без изменений в учебник вписали… Да вписали и пофиг! – разве не мог человек умных мыслей в Челограде набраться и потом чётко их излагать?.. “Я каждый день тут, в интернате, до ночи сижу, – уже отдав мне зушку, сказал Альбов. – В этом кабинете, учительской или в комнате отдыха. Заходи, как посмотришь – обсудим, что дальше делать”. Обсуждать тут, конечно же, было нечего, но с другой стороны: он столько сил и лет потратил на своё расследование… наверное, стоит пойти и отдать ему это его сокровище? А заодно и сознаться, что я проболтался Моте. Жуть как неохота, но придётся: надо предупредить его, что дневник, где может быть запись про это, забрали! Он же не со зла на Инов баллоны катит, он и правда уверен, что они убили моих родителей. Я вышел на улицу и двинулся через двор к учебному корпусу.

*

Дверь в учительскую оказалась распахнутой, оттуда слышались шорохи и голоса. Я резко замедлил ход, гадая, что происходит, как вдруг!.. Из комнаты вышел мужик в форме Высшей службы безопасности и с автоматом наперевес, а за ним – Альбов – в наручниках! Ещё один вооружённый вээсбэшник топал следом, подталкивая учителя в спину. Оторопело отступив к стене, я замер с тяжко стучавшим сердцем. Под цепким и ледяным взглядом мужика, что шёл первым, остро захотелось стать невидимым или провалиться сквозь землю, а от того, как посмотрел на меня Альбов, будто током пробило: он явно думал, что это я на него настучал, да ещё и пришёл поглазеть, как забирают! Из комнаты тем временем вырулил ещё один незнакомый человек, в штатском. – Вы из какого класса? – грозно вопросил он, останавливаясь напротив. – Фамилия? – П-пегов, – выдавил я. – Второй высший класс. – Алексей? – раздался удивлённый голос нашей директрисы Раисы Петровны: она, оказывается, тоже была в учительской Альбова, а теперь высунулась в коридор. – Ты чего это здесь? – Д-дважис ушёл, и ещё не вернулся… – выдавил я, судорожно придумывая оправдание для своего позднего хождения по учебному корпусу. – И? – уже мягче поинтересовался штатский, подняв бровь. – И-и-и я подумал, может, вы, Раиса Петровна, что-то знаете? Шаги Бориса Евгеньевича и его конвоиров затихали вдали – как видно, они уже спускались по лестнице. – То же, что и все, – подняла бровь директриса. – Он сказал, что объявит о времени, когда прийти на оптимизацию! – ко мне вернулось, наконец, самообладание. – Я надеялся, он быстро вернётся, но его всё нет и нет… – Ох, Пегов! Какой ты нетерпеливый! Видел же сам, что случилось. – Вы про Мотю? – Ну да! – Так и… чего? – Чего-чего! Ты сам не понимаешь, что раз Дважису пришлось это сделать и унести Колчановского на станцию, то все запланированные мероприятия могут немного сдвинуться? Что ты, как маленький! – Да просто я хожу тут, неприкаянный, уже и обедал, и ужинал, и в библиотеке насиделся, а система оповещения всё молчит! Дважис не идёт, а я… – А-а, значит, это тебя из всего потока Ины в Челоград отобрали? – перебил штатский разглядывая меня, словно слона в зоопарке. – Ага! – я улыбнулся и приосанился. – Вот, жду оптимизации и отправки. Измучился уже тут совсем! – Ну, хватит, Пегов! – нахмурилась директриса. – Иди-ка ты… в свою комнату, скоро отбой. – Не так уж и скоро! – картинно заупрямился я. – Да и насиделся я уже в комнате. А чего это Бориса Евгеньевича увели?! – будто внезапно про это вспомнив, обратился я к штатскому. – Ладно, свободен! – тут же объявил он и замахал рукой, выпроваживая меня прочь. – Но за что? Он у нас физику вёл! – Давай-давай, – поддержала штатского директриса. – Погуляй где-нибудь… – Но я только хотел… Раиса Петровна подошла ко мне вплотную и чуть ли не взашей принялась толкать меня в сторону выхода, шипя: – Перестань ныть, Пегов, не до тебя сейчас! Понял? – Понял, – я покорно кивнул и, развернувшись, поплёлся по коридору, всей спиной выражая тоску. Выйдя на лестницу, я глянул в окно и увидел, как Альбова ведут через внутренний двор на выход, а там, у ворот, ждёт чёрная машина с красной полосой по боку и надписью: “Высшая служба безопасности”. Словно что-то почувствовав, учитель на ходу обернулся и уставился прямо на меня! Типа, я злорадно продолжаю следить, как его забирают! Отпрянув от окна, я медленно стал спускаться по лестнице, стараясь убедить себя, что закатное солнце бьёт прямо в стекло, и Борис Евгеньевич вряд ли мог видеть меня сквозь яркие блики… Однако в том, кто его сдал, он, конечно же, был уверен на сто процентов! Но ведь это не я! Не я!! Блин, противно-то как, вот же чёрт! Я осторожно, как последний трус, выглянул из учебного корпуса, чтобы убедиться: Бориса Евгеньевича уже увели за ворота, и он не сможет в третий раз на меня посмотреть. Взгляд его мне не забыть теперь никогда, до самой смерти! Словно табличку “предатель” с размаху на лоб пришпандорил… Только совсем не тому, кто на самом деле его заложил – сделать это мог только Мотя: он один знал о том разговоре, он, значит, и сдал Альбова! Или в дневнике написал, или даже раньше, когда пошёл в зал приёма выяснять, почему в Челоград не берут. Взял, да и ляпнул про учителя, чтобы Инам преданность свою показать… Но про то, что это я ему рассказал, не проболтался! Иначе меня бы уже задержали одновременно с Альбовым – эта спасительная мысль принесла облегчение: спасибо тебе, друг! За то, что не подставил. А ведь мог бы – наверняка спрашивали, откуда узнал! Заложил бы меня, как конкурента, в надежде попасть на моё место… Но нет! Сказал, наверное, что сам с учителем разговаривал. Правая рука скользнула в карман, нащупывая зушку, и мне вдруг снова подумалось о том, что с нами будет, если в один прекрасный день Ины перестанут давать человечеству кляксы. Сможем мы без них возобновить работу техники, или за прошедшие с их появления тридцать лет мы уже и забыли, как действовал раньше тот же телевизор или компьютер – поколение целые ведь сменились уже с тех пор… Я припомнил кое-что из физики, химии, математики и пришёл к выводу, что, наверное, сумеем как-то, в итоге, ведь делали же в своё время. Вопрос только когда! Уж точно далеко не сразу. Особенно если Ины одним махом выведут всё из строя – ну, возьмут вдруг, да и спалят все кляксы на Земле. Ух ты! – скажи я такое вслух, и на меня тут же, со всех сторон, коршунами слетелись бы порядочные граждане, чтобы выклевать из моей дурной головы эту непотребную мысль, будто наши великие и супергуманные старшие братья могут так поступить с человечеством! Да никогда, никогда!.. Но ведь усыпили же они бедного Мотю? Безоружного парня, который всего лишь голос повысил и немного мебель попортил! Зачем?! Если легко можно было оказать затормаживающее воздействие, после чего сдать буяна директрисе на пропесочку? – вполне достаточная мера, чтобы Мотя к этому Дважису никогда больше не подошёл!.. Я вышел на улицу и огляделся, незаметно прикидывая, где на зданиях висят камеры. Потом сделал пару неспешных кругов по двору, в точности выполняя команду Раисы “где-нибудь погулять”, и собрался уже двинуться прочь, когда дверь административного корпуса хлопнула, и на пороге возникла Риглева. Моя бывшая воспитательница. С чемоданом! – Валентина Степановна? – удивился я. – Давайте, помогу! – Спасибо, Алёша, но оно – на колёсиках, самой не трудно. – Да я уже взялся, куда везти? – На выход. Она улыбнулась так грустно, что я не удержался и сунул нос, куда не просили: – А что там у вас? – Ну-у, вещи мои кое-какие, но в основном – книги. Столько я сюда за двадцать лет своих личных книг понатащила, сама даже поражаюсь! – А что случилось? – в груди похолодело от нехорошего предчувствия. – Почему вы сейчас сразу все забираете? Она вздохнула и, глядя куда-то в сторону, тихо сказала: – Ухожу я из интерната, Алёша. – В смысле? – В смысле – увольняюсь. – По собственному желанию? – продолжал я лезть не в своё дело, но остановиться не мог, Валентина Степановна очень мне нравилась: строгая, но по делу – зря никогда никого не гнобила, а главное, открытая. Когда она была у нас воспитательницей, никто не боялся к ней обратиться, даже с самыми нелепыми вопросами или просьбами. Знали, что не наорёт и не выставит, поговорит обязательно, не отмахнётся. И если откажет, то объяснит почему и другой вариант решения проблемы предложит. – Какой ты любопытный, Пегов! – Риглева осуждающе покачала головой, но мягкая улыбка с лица не сошла, и я остановился, не доходя до проходной. – Дети вас любят! Зачем уходите? Вы же хорошо нас воспитывали!.. – Да вот, как видно, не очень! – окинув меня цепким взглядом, рассмеялась бывшая воспитательница. – Ну, это… я ведь последние часы уже тут, Валентина Степановна! – И правда, Пегов! Я ещё раз тебя поздравляю! Ты молодец, отбор выдержал, теперь в Челоград вот-вот отправишься, поэтому можно считать – мы оба уже не здесь, и местные правила нас не касаются. – Я энергично кивнул, и она вдруг выдала: – В общем, уволили меня, Алёша. Ушли, как говорится. – Как это?- у меня прям глаза на лоб полезли, так что она даже прыснула. – За что?! – Из-за Колчановского. За то, что я позвонила в Высшую службу безопасности и пыталась объяснить, что нельзя так, это неправомерно! Что дети есть дети, они сироты и потому уязвимы, а разбитый стул – не повод лишать талантливого и ранимого мальчика нормальной жизни! Просила вернуть его и вывести из усыпления. – А они? – А они, такое впечатление, что и знать не знали не только об инциденте, но и что отбор в нашем интернате уже прошёл, а ведь это было уже после того, как Ин забрал Матвея на станцию! – Странно! – Вот и я про то же. Стала спрашивать их про Дважиса, а они сказали, что разберутся и прервали связь. Я вновь набирала номер, но меня уже ни с кем не соединяли. А полчаса назад Раиса меня вызвала и велела немедленно написать заявление и убираться к чёртовой матери. Я, мол, так разозлила Инов, что ВСБ начала всестороннюю проверку интерната, выяснила неблагонадёжность кадров, и ей теперь занесут в личное дело несмываемое нарекание, что приняла на работу опасного для детей учителя. – Альбова, – чуть севшим голосом проговорил я. – Его только что арестовали, я видел. – А всё из-за моего звонка якобы, – пожала плечами Риглева. – Я, видишь ли, не в своё дело полезла и посмела Инам указывать там чего-то… ну, да ладно! Бог ей судья. – Вот блин! – Да ничего, Пегов, не расстраивайся! – она ласково похлопала меня по руке и взялась за ручку чемодана – я механически её отпустил, потрясенный, сколько, оказывается, народу пострадало из-за того, что я проболтался Моте об Альбове. – Прощай, Алёша, желаю тебе в Челограде счастья! – Валентина Степановна решительно двинулась к выходу. – Спасибо!.. – я бросился за ней, открыл ведущую в проходную дверь и помог протащить чемодан внутрь. – А вы… как? – О-о, я не пропаду, не волнуйся! А вот Колчановского жалко! – она полезла в карман, но вдруг вскинула голову: – Послушай, Алёша, а ты ведь можешь попытаться что-то узнать там, на планете Инов! Насчёт Матвея. Возможно, они всё-таки оживят его? Или что они там с ним сделают? – Я… я попробую, Валентина Степановна… – поражаясь, что такая мысль мне самому даже не пришла в голову, пообещал я. – Выясню, что смогу! – Вот и хорошо, мне сразу спокойней стало, – кивнула она, шаря по одежде в поисках пропуска. Вот так… Матвея усыпили, а его друг смирился и дальше о себе только печётся! Зато бывшая воспитательница, которая несколько лет уже за него не в ответе, волнуется, будто близкая родственница. Вот за что все дети так хорошо к ней относятся. Мы же чувствуем! Чувствуем, кто взаправду нас любит! А не только вид делает… – Чего ты так на меня смотришь? – Я… Мне очень жаль, Валентина Степановна, что вы уходите. Честное слово! – Да брось, Алёша, всё, что ни делается, всё к лучшему! – она подала охраннику карточку. – До свидания! – у меня защипало в носу, и я быстро попятился за дверь проходной. Выйдя обратно на территорию, я вспомнил о зушке, и одолевшая на миг сентиментальность враз улетучилась. Но торопливость выглядела бы подозрительной, поэтому я медленно побрел через небольшую площадь у ворот, потом между корпусами, от одного к другому, временами останавливаясь, будто в задумчивости, типа: вот хожу тут в последний, скорее всего, вечер, прощаюсь с родным интернатом, – всю свою сознательную жизнь провёл здесь всё-таки! Когда окончательно стемнело и зажглись немногочисленные и не слишком яркие – экономичные и экологичные! – фонари, я закопал зушку под деревом, в самом мало освещённом уголке, на краю нашего небольшого парка, вдали от детской площадки и места, где иногда проводились уроки на свежем воздухе. Возвращаясь в свою комнату, я чувствовал себя странно и неприятно. Сделанное мной не являлось ещё преступлением, однако явно выходило за грань дозволенного. Почему я так поступил? Изначально не поверил учителю, но не сдал его? Зато всё растрепал Моте, запустив этим целую череду жутких событий? Наврал вээсбешнику и Раисе, сохранил зушку? Ответа на эти вопросы не было, само собой как-то всё получилось.