Год трёх царей (СИ) - Касаткин Олег Николаевич - Страница 23

…Он за не прошедшим еще потрясением от отцовской смерти и всеми регентскими делами историю с кронпринцем Рудольфом не особо и отметил — соболезнования Габсбургам присылала матушка. Когда 30 января пришло известие что тот скоропостижно умер в Майерлинге — Георгий буквально на следующий день забыл об этом. Потом уже слышал разные сплетни — что умертвили его и его юную наложницу баронессу Вечеру по приказу отца — Франца-Иосифа — из за того что кронпринц учинил заговор. Поговаривали что был он психопатом на почве чего и убил и себя и баронессу. Ну и прочее — вплоть до того что парочку прикончил сумасшедший лесник. Но лейб — медик Груббе как то поведал в узком кругу рассказанное австрийскими коллегами: Рудольф заразился гонореей, которую запустил — и та сделала его бесплодным импотентом. Он много пил и пристрастился к морфию, менял женщин ища ту, что поможет ему восстановить мужское достоинство, и видимо после очередной неудачи просто в припадке ярости расправился с любовницей, а потом и наложил на себя руки[8]…

Усевшись на диване и обхватив голову руками Георгий постепенно успокоился. Однако же — как сказать Марии Федоровне о проблеме? Как донести до нее эту мысль? Ведь невозможно говорит с матерью о таком.

Подумав он, однако, нашел выход…

На четвертушке бумаги он написал коротко послание.

Запечатал в конверт со своим вензелем, и написав — кому, бросил на поднос с почтой. Даже если посторонний и прочтет, то не поймет смысла — разве что решит что царь по обычаю предшественников хочет управлять всем — даже фрейлинами и дворниками.

Надо сказать письмо весьма впечатлило Вдовствующую императрицу — и буквально назавтра фрейлины её двора без разбору подверглись осмотру особо вызванным врачом с кафедры сифилидологии Медико-хирургической академии; а вместе с ними — и весь дворцовый штат.

Кстати говоря — во многих справочниках по истории медицины Марию Федоровну называли в числе основоположников регулярной диспансеризации…

Впрочем это уже несколько иная тема.

— Срочных дел никаких нет? — осведомился Георгий у дежурного флигель-адъютанта. Что у нас на сегодня?

— Новые сообщения из Государственного совета и с мест. А в приемной ожидает господин Победоносцев — он хочет изложить свои соображения относительно духовных дел — скосил глаза в журнал Кауфман…

Георгий невольно поморщился.

Константина Николаевича он конечно уважал, хоть с его идеями и был не вполне согласен — но в конце концов что за манера — являться без доклада и без приглашения к монарху? Это воистину моветон. Обер-прокурор Синода конечно являлся без доклада к papa — но между прочим Георгий ему пока такого права не давал. Впрочем — пусть приходит — послушаем…

— А во второй половине дня господин Гирс с докладом по турецкому вопросу — продолжил адъютант. Георгий вспомнил что и в самом деле направил распоряжение в МИД с просьбой изложить соображения по поводу ситуации в Порте. Но признаться не ожидал что отреагируют так быстро — и что лично министр явится. Он то ожидал бумаги, в крайнем случае — главу Азиатского департамента для личных объяснений…

— Хорошо! — кивнул император. Через полчаса просите… господина обер — прокурора.

Пусть посидит-подождет — пока русский царь читает официальные бумаги.

Он устроился за заваленный бумагами, и папками письменный стол, на котором кроме них торчал лишь китайский яшмовый чернильный прибор. Кроме этого — ничего лишнего, никаких безделушек или статуэток.

Первой он взял прибывшую с ночным варшавским поездом парижскую «Матэн». На первой странице — известие заставившее его поднять брови.

24 июня — то есть вчера — стал фактом крах Акционерного общества «Панама». Верховная апелляционная инстанция оставила в силе решение суда департамента Сена о его банкротстве. Однако же! Георгий конечно слышал о нем — очередное достижение цивилизации — канал между Тихим и Атлантическим океанами. Сам гениальный Эйфель — создатель фантастической башни в тысячу футов что стоит в Париже — руководил стройкой. Фердинанда Лессепс — строитель Суэцкого канала! И каков итог? Миллиард триста миллионов франков убытку. Семьсот тысяч акционеров пострадало! Хорошо хоть Россия в это не вкладывалась. Надо наверное попросить Бунге выразить соболезнование французам…[10] Впрочем доморощенные российские грюндеры мало чем уступают мсье Эйфелю и его сообщникам…

Ровно через полчаса — было просмотрено еще две газеты и три ежемесячных отчета из сибирских губерний, появился обер-прокурор.

В мышиного цвета сюртуке, белоснежной сорочке и стального оттенка галстуке с платиновой булавкой — он казалось подавлял всех окружающих своим мраморным ликом и высокой фигурой.

Окружающих правда был только один человек — и этот один был некоторым образом царь. И тем не менее Георгий на миг ощутил желание встать — мимолетное но от этого не менее странное.

Став напротив стола Победоносцев согнулся в полупоклоне а потом принялся говорить…

Смысл речи был вроде понятен — всеобщее падение нравов.

… Но, боже мой, куда мы идем! — сокрушался обер-прокурор. Куда мы только идем? Я вас спрашиваю, чего хотят добиться эти нигилисты и разные там студенты? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность падает, нет уважения к родителям. Они до седых волос мальчишки! Да — мальчишки которых надо пороть розгами — чтобы потом не пришлось вешать и расстреливать!

Он напоминал сейчас гимназического преподавателя выговаривающего ученику — Георгий само собой в гимназии не учился, но читал книги о мучениях школяров и даже пару водевилей посмотрел.

…Я знаю Ваше Величество — вас будут убеждать дать послабление обчеству! — с презрительной гримасой выговорил Победоносцев. Но благодарности вы от них не дождетесь — как не дождался ваш великий дед.

Это они сейчас как шелковые — а на уме — знайте — бомбы! Бомбы! — от этого возгласа император непроизвольно вздрогнул. Динамит! — в эту минуту он показался Георгию уже гневным пророком, мечущим громы и молнии в нечестивцев с амвона.

Нет — вдруг пронзила Георгия мысль — не пророком но актером играющим такого пророка и забывшего что играет!

Почему-то эта мысль едва не рассмешила его. И тут Георгия посетили некие еще смутные соображения насчет Победоносцева.

— Я даже осмелюсь предположить что станет мишенью первостепенной! Злосчастный закон о кухаркиных детях! — восклицал меж тем Победоносцев. Но поверьте — сей закон может и не идеален — но он камень, который лежит на груди будущей революции.

И отвалив этот камень они не успокоятся — они возьмутся за следующий… Им нельзя давать воли! Они конечно будут рассуждать о пользе с позволения сказать просвещения! Как будто истинное просвещение зависит от количества школ, а не от того, кто в тех школах учит! — возмущенно фыркнул он. Если в народных училищах засядут длинноволосые нигилисты и курящие папироски дамочки, то не просвещение, а лишь растление дадут они вступающему в жизнь поколению! — чугунно грохотал сановник. А между тем истинное просвещение начинается с морали, и гораздо лучшим народным учителем является не умник из университета, а скромный, нравственный и верный царю священник или дьячок…

— Эээ, Константин Николаевич, — оборвал излияния обер-прокурора император, наконец-то оформивший мимолетную мысль в законченную форму. Прошу прощения — дела духовные важны, тут спору нет. Но я собственно хотел поговорить с вам о другом… — изрек он как будто и не сам Победоносцев явился к нему первый и без доклада. Я тут обдумывал ваши слова о взяточниках и ворах…