Хороший сын (СИ) - Маквей Пол - Страница 17

Я обязательно буду путешествовать. Стоит отойти от дома на несколько улиц — и узнаёшь что-то новое.

А представляете, если уехать отсюда? Здесь, наверху, мечтать об этом легко. Вид мне очень нравится. Я буду часто-часто сюда возвращаться. С Папаней. Это будет наше общее место. Сюда мы даже Мелкую Мэгги брать не будем. Папаня меня понимает. Понимает, как важно выбраться из нашей дыры. И всех нас вытащить.

А сам-то Папаня где? Иду к туалету. Из пустого дверного проема воняет. Нормальный человек тут писать не будет. Будут только алкаши, которые сидели на ступеньках. Изнутри слышен Папанин голос. Привязываю Киллера к перилам для инвалидов. Накрываю нос и рот ладонью, чтобы вонь осталась снаружи. Засовываю голову внутрь — молча, как тайный агент. Папаня стоит в середке, алкаши вокруг. Он что-то вытаскивает из кармана куртки. Сейчас раздаст им наши конфеты. Совсем спятил. Они же для нас! Конфеты «Отец и сын».

Папаня скручивает крышку с бутылки виски. У меня отваливается челюсть. Я трясу головой. Какой же я глупый. Папаня говорит, рука его двигается, алкаши следят за бутылкой.

— А он мне, короче, такой, короче: «Вали, падла! Иди на х..!»

Папаня так заходится от смеха, что даже досказать не может, а алкаши тоже ржут, шлепая себя по ляжкам и друг друга по спинам — а Папаня словно бьется в истерике и голос у него чужой. И движения чужие тоже.

Я высовываю голову обратно, выхожу на улицу. Киллер лает, прыгает на меня.

— Цыц, Киллер.

Внутри — тишина. Услышали. Пытаюсь отвязать Киллера, но узел никак не поддается. Слишком затянут. Подскакиваю, когда кто-то кладет мне руки на плечо. Алкаши быстро топают мимо. Я не поднимаю глаз. Вонь из сортира смешивается с перегаром. «Пи-пи шанель» от «Лентерик».

— Ну, пока, парни. — Он машет им рукой, как нормальным людям. — Прости, сын, — говорит он мне. — Встретил старых приятелей, заболтался.

— Приятелей?

Смотрю на бутылку виски у него в кармане. Он это замечает.

— Как она туда попала? — спрашивает, будто рассердившись. — Парни надо мной подшутить решили. — Вскидывает голову. — Эй! — кричит он им вслед, подняв бутылку повыше. — Подождешь, пока я их догоню? — говорит он мне и делает вид, что сейчас побежит.

— Нет, — отвечаю. — Я хочу домой.

Он кладет мне руку на плечо, наклоняется ближе. Я чувствую запах мятных конфет.

— Ты, надеюсь, не думаешь, что я там прикладывался? Клянусь тебе, сын, я только поздоровался.

Врет мне прямо в глаза. Я больше не поверю ни слову из того, что он мне скажет. Как я мог быть таким идиотом? Это я-то! Микки Доннелли, самый смекалистый парнишка во всем городе.

— Ты, главное, маме ничего не говори, — продолжает он. — А то она может чего не то подумать. Уговорились, сын?

Ну да, стану я расстраивать маму. Я же не ты!

Я справился с узлом.

— Пошли, Киллер.

Щелкаю языком и веду Киллера через поле.

— Молодчина, Микки, — гундит Папаня из-за спины. — Видишь, звук ему нравится; ты быстро схватываешь. Сообразительный ты, сын.

Я слышу, что он очень старается. Но он больше не похож на папу из телевизора. Мне за него стыдно.

Я теперь рад, что протский оркестр все играет. Его слова тонут в грохоте барабанов.

7

— Да какая тебе, на хрен, разница, что подумают эти суки и падлы! — орет Папаня.

— Шон, пожалуйста, тише, — просит Ма и проверяет, закрыто ли окно.

Папаня от этого только пуще разойдется. Все это знают, кроме нее.

Он выскакивает в прихожую, открывает входную дверь.

— Так я их и испугался. Сейчас скажу все, что про них думаю.

— Шон, не надо, прошу тебя.

Ма тянет его обратно в дом. Он вталкивает ее в гостиную, закрывает дверь — нам с ней теперь отсюда не выйти.

— Среди вас ни одного приличного человека нет! — орет папаня в сторону улицы. — Все вы твари!

Ма тянет за ручку, но Папаня, похоже, держит дверь снаружи.

Я прижимаю к себе малыша Киллера, как будто он малявка мелкая у мамочки на руках. Ма уперла руки в бока и не отрывает глаз от ковра, пока папаня орет все то, чего, по ее мнению, другим слышать не надо.

Когда он только начал, она прикрыла входную дверь, чтобы звук оставался внутри, и мы не влипли в неприятности. Даже не заметила, что я тут сижу и смотрю телевизор, а Киллер у меня на коленях. Все потому, что иногда я становлюсь невидимым. Другого объяснения нет. Это еще одно мое волшебное свойство. Правда, мне самому оно неподвластно. Просто случается — и все.

Дверь распахивается, Папаня пнул ее со всей дури ногой. Дверь бьет Ма прямо по лицу.

— Мамочка! — верещу я.

Бросаю Киллера на пол, бегу к ней и обхватываю за пояс — я ведь могу ей помочь.

— Пусти, малый.

И смотрит так, будто ненавидит. Моя Ма меня ненавидит. Наверное, перепутала с Папаней — все говорят, что мы с ним похожи.

— И ты ничем не лучше, — говорит ей Папаня. Что ее ушибло дверью, он даже не заметил. — Такая же, как все.

Бьет по двери кулаком и вываливается на улицу.

— Мамочка, тебе больно?

Мне хочется плакать: видно, что больно.

И тут она бьет меня. Прямо по лицу, наотмашь, крепко. Так крепко она меня еще не била. Малыш Киллер лает на нее. Лает, будто говорит: «Не трогай его. Не смей так обращаться с моим Микки, я же его люблю».

Ма дает Киллеру пинка в бок, он взвизгивает и отбегает в сторону.

Я никуда не побегу, мамочка. Я тебя все равно люблю. Но с Киллером, мамочка, так все равно не надо. Это очень, очень плохо.

— Привяжи паршивую псину во дворе! — орет она и выскакивает на улицу, догонять Папаню.

За ним. Всегда — за ним.

От этого больно. Больнее, чем от пощечины.

Моя Ма любит моего Папаню сильнее, чем меня.

Отрываю куски краски. Тяну за тонкую полоску. Что здорово — оторвал кусок, и сразу же от стены отстает следующий. Иногда приходится скрести ногтями, скрести, пока кусок не отстанет, только тогда уже можно тянуть. Я так отрываю обои от стены у Пэдди под кроватью. Тесные, темные холодные укрытия стали самым моим любимым местом во всем мире. Я, пожалуй, уже готов к полету в космос.

Я в будке Киллера, прижимаюсь к нему. Он полетит со мной на космическом корабле.

Замерли! Кто-то идет. Дверь во двор я оставил открытой, поэтому мне все слышно.

— Микки! — кричит Ма. Она на кухне. Здесь она меня не найдет. — Иди сюда, Микки, твой папа ушел.

Тычусь лицом Киллеру в ребра. Он лижет мне голову — щекотно.

— Микки, сынок, ну иди же сюда. Посмотрим вместе телевизор. Вдвоем. У меня тут для тебя сюрпризик, — выдает она конфетным голосом.

На сюрпризик меня не купишь. При том, что сюрпризики я люблю больше всего на свете. Ма, видимо, уже обшарила весь дом, но меня так и не нашла. Она, впрочем, знает, что далеко я не ушел.

— Куда этот мальчишка запропал, так его растак?! — Ма вышла во двор и стоит совсем рядом.

Я закрываю рот рукой, потому что она разговаривает с самой собой, как Нелли Курносиха, которая бегает по улицам в ночной рубашке и бормочет себе под нос. Короткий смешок. Звук изменился. Уже ближе. Слышу, как мама опирается на крышу конуры у меня над головой.

«Господи, очень прошу, сделай меня опять невидимым! Очень прошу!»

Зажмуриваю глаза, плотно, плотнее некуда. Так плотно, что становится видно звезды. Я в космосе. За пределами Солнечной системы. Я — астронавт. В открытом космосе. Здесь хорошо думается. Я сегодня сам виноват, не промолчал. Промолчал бы — мама сделала бы вид, что ничего не случилось. Все знают, что именно так и нужно поступать. Ты когда научишься не разевать свою жирную вонючую глупую варежку? Терпеть тебя не могу, Микки Доннелли.

Нет. Это он. Это он. Всегда он. Терпеть его не могу. Ему нравится издеваться над Ма на глазах у всей улицы. Настраивать всех против нее. Он заставляет Ма делать всякие плохие вещи. Ненавижу его. Богом Всемогущим клянусь, что ненавижу. Как его в следующий раз увижу, так ему сразу все и скажу. Скажу; «Я ненавижу тебя, чертова сволочь. Ты мерзкий, злобный гад, я тебя терпеть не могу». А потом я его убью. Честное слово. Убью его. Как же, как же, как же мне хочется, чтобы он куда-нибудь свалил и больше никогда, никогда не возвращался, до самой нашей смерти.