Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 31

В самом дела, да что такое? На колени усадил, руки почти распустил, а теперь о чём-то своём думает? Она же не кошка, действительно!

Маша, всерьёз разозлившись, развернулась так резко, что Добренко охнул сдавленно – может, задела что-то особо чувствительное, а, может, всё из-за её далеко немаленького веса. Но причины его охов, как, собственно, и они сами, Марию сейчас не интересовали совсем. Она закинула руку Саше на шею, сильно дернула за волосы, заставляя его лицо поднять, решительно поцеловала и…

И ничего не произошло. То есть совсем, то есть вовсе. Для начала она промахнулась, губы пришлись куда-то между гасконским носом и ртом. Ну а для окончания дрессировщик никак не отреагировал, сидел истукан истуканом, будто каменный, ну и Маша тоже замерла – ни дать не взять, два пятиклассника, решившие поцеловаться «по-взрослому». Только – вот беда! – по-взрослому не получилось, вообще никак не вышло и тянулось это долго, секунд десять, никак не меньше.

Мария вскочила на ноги, неловко пошатнувшись, без надобности одёрнула блузку.

– Так, всё, – провозгласила картонно-весёлым голосом, – время позднее, пора спать. Ареюшка, спокойной тебе ночи, сладких снов, – крикнула зачем-то и, топая по полу, как по барабану, угарцевала в дом.

К счастью, на входной двери кроме замка, ключи от которого госпожа Мельге, кажется, потеряла окончательно и бесповоротно, имелась ещё и щеколда – она и спасла. Ну а в окна Саша лезть не стал, побарабанил в косяк, пару раз окликнул: «Мань, ну Маня!» – и убрался восвояси, за что ему Маша была нечеловечески благодарна.

Так что рыдать вволю над своей вконец загубленной жизнью и женской непривлекательностью Марии никто не мешал.

Глава 9

В которой Маша вспоминает прошлое, заделывается-таки в кладоискатели и узнаёт чужие тайны, без которых вполне могла бы обойтись

Ничто так не способствует бессоннице, как осознание собственного несовершенства, граничащего с несостоятельностью. И они же весьма активно подкидывают дровишки в костёр самоедства и самоуничижения: дожила, Мария Архиповна, мужики от тебя сбегают в панике! Ну ладно, ладно, не сбегают, но дают очень ясно понять: ты им, красавица, умница и просто замечательная женщина, не нужна даже даром. Да что там даром! С приплатой не сдалась.

В принципе, грызть себя, растравливать раны, посыпать их солью, в общем, страдать, сидя на мокром от выпавшей росы подоконнике собственной спальни, никакого смысла не было. И без ночных бдений всё ясно: не удалась госпожа Мельге. Вот как женщина – не удалась. Опоздала родиться. Ей бы год так в пятый прошлого века, стала б настоящим товарищем по партии, верным соратником и помощником, вроде Надежды Константиновны[1], встретила б пламенного партийца и писала б с ним воззвания к народу в уютном шалашике, в Разливе. Или в Швейцарии, помнится, борцы за счастье рабочих с крестьянами эту страну очень уважали.

А сейчас мужик уже не тот пошёл, обмельчал нынче он, мужик-то. До чистой души ему и дела нет, подавай коленки, бюсты, попы, ну и всё прилагающееся. Нет, пожалуй, не обмельчал сильный пол, а оскотинился, вот как. Короче, козлы они все – новая, а, главное, актуальная мысль.

Маша тяжко вздохнула, натянула одеяло на самый лоб, по-старушачьи, как платок, придерживая его горстью у подбородка. На ноги одеяла не хватало, поэтому ступни немилосердно мёрзли. Да и пусть их! Уж лучше сидеть на окне, свесив наружу ледяные пятки, чем маяться в кровати.

В самом деле, что за жизнь! Вот именно, сплошная маята, даже и вспомнить нечего, уж не собственные романы – это точно, потому что никаких романов и не было.

Во-первых, Мария, кажется, с самого рождения отличалась богатырским весом и ростом. Помнится, мама не без гордости говорила что-то такое, мол, родилась Машенька на удивление тяжеленькой и длинненькой. А ещё румяненькой до безобразия, участковый педиатр постоянно подозревал, что ребёнка Мельге закармливали до диатеза. А это вовсе никакой и не диатез был, сплошной здоровый алёнушкин румянец.

Потом, классе в девятом, расти Мария перестала, да и толстые бока как-то плавно перетекли во вполне зрелые грудь и бёдра, но осадочек, в смысле, комплексы, остались. О мальчишках, дискотеках, распитии портвейна под подъездной лестницей и прочей школьной романтике Мария даже и не вздыхала, и не мечтала примерно так же, как никогда не мечтала в космос слетать. Чего ей там делать-то, в космосе? На земле дел хватает, впереди золотая медаль маячит, победа на олимпиаде и книжка ещё не дочитана.

Понятное дело, страшное всё-таки случилось: она влюбилась. Да ещё как! В смысле, не безответно. В десятом классе к ним перевели Жорку Скворцова, который ничего о машиных росте и весе не знал, зато бёдра с грудями, наверное, разглядел. Правда, любовь закончилась очень быстро. Жорка только и успел, что подарить Мельге брелочек-медвежонка, да один раз донести ей сумку до дома, то есть проводить. Вот тут-то их и застукала Вероника Германовна.

Бабушка пришла в ужас, почти упала в обморок, инфаркт тоже практически случился, и разразилась пламенная речь о девичьей чести, о знании собственной цены, о недопустимости… Жорка покрутил пальцем у виска и на следующий день пошёл провожать Верку Качину, а Маше вручили-таки золотую медаль и с незапятнанной, даже ногтем мизинчика не тронутой честью отправилась она получать высшее образование.

Но жизнь снова дала крен: папу пригласили на работу в Германию и как этническому немцу очень быстро оформили гражданство, мама, естественно, уехала с ним, а вот бабушку забрали в приказном порядке. «Хватит вам нашей барышне сопли подтирать, – по своему обыкновению очень тихо, глядя в пол, что означало абсолютную бесперспективность возражений, сказал отец. – Пусть учится жить своим умом».

У бабушки почти случился очередной практически инфаркт и всё семейство полным составом, не забыв прихватить кошку Алтею и таксу Вольфганга, отправилось на историческую родину, оставив «барышню» на хозяйстве.

Поначалу Маша растерялась немного, а потом всё оказалось не так страшно и даже увлекательно. Под давлением верной подруги Ирки она купила себе юбку аж на ладонь выше колен, топ с во-от таким вырезом и даже согласилась пойти в общагу на «тусу» по поводу чьего-то дня рождения. На этом становление госпожи Мельге закончилось, потому что утром она себя обнаружила непонятно в чьей постели, но с Павлом, на которого Мария заглядывалась с первого дня занятий.

Никакого романа и в этот раз не было, просто случилась Большая Любовь. Павел как-то очень быстро – на третий, что ли, день после эпохального утра? – перебрался в машину, то есть родительскую квартиру, а больше они не расставались.

Да уж, как в пошлой книжонке: больше они не расставались! Пф-ф, гадость.

Мария снова по-слоновьи вздохнула. Ноги задубели окончательно и, наверное, даже посинели. Госпожа Мельге, по-прежнему держа одеяло у подбородка, нагнулась, чтобы посмотреть, но ничего толком не разглядела, кроме зарослей сиреневых кустов у веранды. Тогда Маша глянула вверх и снова ничего, ни тебе звёзд, ни Луны, да и небо уже начало предрассветно сереть. Наверное, стоило всё-таки поспать. Воспоминания – это, конечно, хорошо, но о профилактике здоровья, в смысле, о профилактике заболеваний… Короче, спать тоже надо!

Гнусный телефонный трезвон залил тишину дома, когда Мария уже успела перевалиться через подоконник в спальню. Маша помянула чёрта и потрусила на первый этаж. Гениальная по своей простоте мысль посетила, когда госпожа Мельге уже с лестницы спустилась: а стоит ли брать трубку, когда тебе звонят в ночь-полночь? В такое время радостные новости обычно сообщать не спешат.

Маша постояла, поглаживая лестничные перильца, подумала, вытянув шею, как черепаха, посмотрела на громко тикающие часы, но так и не определила, сколько там натикало. А телефон всё звонил, и почему-то было понятно: не заткнётся, хоть ты тут врасти в половицы!

– Отдай то, что тебе не принадлежит, – могильным шёпотом выдохнуло из телефонной трубки в ухо. – А то хуже будет.