Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина - Страница 30

– Всё? – подозрительно прищурился Колька.

– На первоё время всё, – решительно кивнула Мария. – Потом ребят вот на велосипедах по соседним деревням отправьте и в санатории тоже, пусть рекламные объявления клеят. И можно первых посетителей принимать.

– И много ли они платить станут? – крикнул кто-то из толпы.

– Много. Но не очень. Рублей по тридцать с одного гостя можно, наверное, взять.

– А прибыль как делить станем? – плеснул проклюнувшимся бизнес-талантом Колька.

– Ты погоди пока делить, – поморщилась Мельге. – Деньги работать должны. С первых заработков надо будет обустроить стоянку для машин и обязательно спасательную вышку построить. Потом, допустим, открыть лодочную станцию…

– Кафешку с лимонадами и пироженками, – пискнула из-за плеча Маши невесть как очутившаяся там Оксана.

– Хорошая мысль, – кивнула Мария. – Лягушатник для детей соорудить. Наверняка найдутся девушки, которые захотят подработать аниматорами.

– Это чёй-то такое? – подозрительно прищурился Колька.

– Ну, няньками, за маленькими присматривать, пока родители отдыхают, понимаешь?

– А-а, – сообразил бугай. Но, кажется, сообразил он всё-таки что-то своё. – А потом-то делить можно станет?

– Потом можно, – разрешила выдохшаяся Маша.

– А как?

– Ну ка-ак… Сделайте… Вот! Оформите что-то вроде акционерного общества, вернее кооператив. Доля прибыли будет напрямую зависеть от вложенных сил и средств. – Мария тяжело вздохнула, глядя в совершенно стеклянные, ничего не выражающие колькины глаза, и осознала, что на лекцию «Основы хозяйствования для чайников» её точно не хватит. – В общем, кто сейчас больше наработает, тот потом больше и получит.

– А чё, это справедливо, – одобрительно пахнул крепким перегаром оксанин отец. – Правильно я говорю, мужики?

– Где ж справедливо? – взвился стручок, намедни призывавший крестьян к бунту с магазинного крыльца. – Им опять денежки, а остальным чего? Нет уж, никому, так никому!

– Чего скажешь, Архиповна? – нахмурился Колька.

– И остальным дело найдётся, – Маша отёрла со лба трудовой пот. – Надо только подумать. Например, устроить где-нибудь неподалёку базарчик, чтобы овощи с огородов продавать, грибы там, ягоды. – Женщины, полотенцами отмахивающиеся от как-то разом и в огромном количестве налетевших комариных эскадрилий, одобрительно закивали, переглядываясь. – Главное сейчас выбрать человека, которому вы все доверяете. Он и станет руководить… э-эм… проектом.

– Так давай ты и будешь, – обрадовался бугай.

– Ну уж нет, – испугалась Мельге. – Вы как-нибудь без меня, да я и не местная. Может, Аллу?

– Только не бабу! – тут же вклинился мужичонка-провокатор. – Баба зараз всё порушит и…

Женщины, горячо не согласные с эдаким неверием в их силы, бурно возмутились. Представители сильной половины, явно не желающие отмалчиваться, тоже заговорили – громко и всё больше матерком. Кто-то из мальчишек оглушительно свистнул. В общем, начались конструктивные дебаты.

А у Маши, наконец, появилась шикарная возможность слинять по-тихому.

***

Откровенно говоря, силуэт, темнеющий на её же собственной веранде, Марию поначалу напугал. Не то чтобы она заподозрила в нём преступника, забравшегося в дом с нехорошими намерениями, совсем нет. Просто сразу подумалось: сейчас опять придётся какие-нибудь проблемы решать, а сил на это совсем не осталось и желания, соответственно, тоже. Но почти сразу Мельге заметила ещё одну тень, развалившуюся на крыльце, и поняла: в таинственном силуэте никакой тайны и нет, это просто Саша опять заявился и, конечно, в компании Арея, на ступеньках и растянувшегося.

– А что, планы превращения отдельно взятого Мухлова в полный он-инклюзив уже закончились? – негромко, очень уместно для сгустившихся сумерек и обалдевшего, вступившего совсем не ко времени соловья, спросил Добренко.

И тут Маша вспомнила, что она, вообще-то, на всяких там бывших дрессировщиков обижена; что утром он обошёлся с ней совершенно по-хамски; что с местными Робин Гудами она зареклась дела иметь и что… Короче говоря, помолчав и обдумав всё это многотрудное, растравливающее душу горькой сладостью саможаления, госпожа Мельге ответила честно:

– Я от них сбежала.

И поднялась на веранду, походя потрепав довольно заворчавшего зверя по мохнатым ушам, сторожко торчащих топориками.

– Тоже дело, – одобрил Саша, ухватил Марию за руку и как-то очень легко, привычно, даже правильно усадил себе на колени. – Я извиняться пришёл.

– Извиняйся, – разрешила Маша.

Усадил-то Добренко её очень ловко, только вот села Мария Архиповна совсем неудачно, держа спину очень прямо, чтоб не дай бог чем лишним, локтём, например, или боком, его не коснуться.

– Извини, – послушно откликнулся Саша.

– Это всё? – подождав и поняв, что продолжения не будет, уточнила Мария.

Местный Робин Гуд пожал плечами. Вот ведь неожиданность какая!

– А за что ты извиняешься? – ещё помолчав и поразмыслив, спросила Маша.

– Ты не обязана думать, как я, – тут же, будто только этого и ждал, пояснил Саша, никакого неудобства явно не ощущающий. – И я не должен на это злиться. Тем более, Лиска мой друг, а не твой.

– Тем более это, – пробормотала Мельге под нос. – К тому же ты привык к цирковой взаимовыручке, я понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, – Добренко усмехнулся, зубы синевато блеснули в полумраке.

К вечеру он успел обрасти щетиной, отчего щёки и без того впалые, казались ямами, а скулы стали острее. И нос. Да, ещё и нос.

Маша воровато отвела взгляд, чувствуя себя так, будто её застукали за ковырянием козюль. Подумаешь, красавец мухлоньского разлива нашёлся, ещё трепетать из-за него, аки нежная барышня! Тоже диво – щетина и нос! И завитки совсем тёмных волос из-под плотно повязанной банданы.

Короче говоря, для трепетаний ни малейшего повода нет.

– Может и не понимаю, а у твоей Лиски я сегодня была, – фальшивым от независимости голосом заявила Маша и даже ногами начала болтать. Правда, поймав себя на недостойном, тут же и прекратила.

Саша на это сенсационное заявление ничего не ответил, только мотнул подбородком снизу вверх, мол: «И что, как?» Ну, конечно! Настоящий брутальный мужчина слова зря не тратит, чёрт бы побрал всех мачо скопом! Да и остальных мужиков заодно.

– Во-первых, деньги ей потребовались совсем недавно, буквально вчера, если не сегодня, – стараясь говорить как можно равнодушнее, отчиталась Маша, всё с той же независимостью рассматривая сиреневый куст, свесивший ветки через перила. – Во-вторых, никаких финансовых неприятностей она не ждала и не предвидела. В-третьих, твоя ветеринарша пытается продать дом и ей совершенно плевать, что будет дальше. В смысле, где она жить станет. По-моему, собирается гордо бомжевать.

Саша тихонько и негромко высказался, помянув весьма тесную связь с чьей-то матушкой.

– Ну а в-четвёртых, – торжествуя, а оттого забывшись и глянув на дрессировщика, заявила Маша. – Я буду не я, если эти неприятности не связаны с её большой любовью. Ну, с профессором. Как там его?

– Марк Платоныч, – недовольно отозвался Добренко.

– Вот, с ним самым.

– А это ты с чего взяла?

– Ну Са-аш, – с извечной женской снисходительностью к мужской тупости протянула госпожа Мельге, – сам подумай. У неё никого больше нет, а на этом Платоныче свет клином сошёлся, прям центр Вселенной и пуп земли. По-моему, она ни о ком другом и думать не может. Нет, даже не так. Она просто не думает ни о ком, кроме него. Любовь у неё такая.

– Лиска это сама сказала?

– А мне надо, чтобы она говорила? Вроде ты считал, что я не дура.

Саша согласно кивнул, задумавшись о чём-то своём. И, видимо прибывая в задумчивости, начал поглаживать Машу по спине между лопаток – рассеянно, как кошку. Но от этого у госпожи Мельге волоски на шее дыбом встали и не потому, что неприятно, просто… странно. И будоражаще.

Мария всё из той же независимости, а ещё от собственного неожиданного смятения передёрнула плечами, сбрасывая его ладонь. Саша, кажется, и этого не заметил, сидел, скусывая с губы тонкую кожицу, смотрел в ведомые только ему дали. Внизу завозился Арей, шумно и с энтузиазмом почесался, зевнул с подвыванием и опять затих. На веранду как-то незаметно вползла странная тишина: плотная, вещественная, кажется, протяни руку – и потрогать можно, даже соловей, опомнившись, заткнулся и ветер с деревьями не шептался. Молчание затягивалось, а тревожащий неуют становился только сильнее.