Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера - Страница 52

От Агаты Генрих отскакивает как можно дальше, попутно расшвыривая демонов во все стороны, отвешивая то одну подзатрещину, то вторую.

Задача — достать как можно большее количество потенциальных соперников и отвлечь их от Агаты.

Хочется рыкнуть ей: беги, беги, пока есть время, пока ему еще есть чем заняться. Но… Она ведь все равно не послушается, поэтому Генрих не отвлекается и буквально силком топит себя в драке.

Конечно, это не то чтобы драка…

Так выглядит драка матерого волка со сворой щенков и их визгливых мамаш. Лишь трое отродий, самые сильные из демонов этого кладбища, умудряются хоть как-то обеспечить Генриху досуг, занимая его на четверть часа, заполоняя его мир алой тьмой, а бесы, суккубы, инкубы — эти разбегаются после пары оплеух. Все, что остается от них на память — пара царапин, которые даже и за раны-то не считаются.

Генрих заставляет себя мазать. Просто для того, чтобы противники дольше протянули. Хоть на два удара. Хоть на один…

Они пускаются прочь все трое разом, разбегаясь в разные стороны, оставив его в ночной кладбищенской полутьме, слегка запыхавшегося, с тремя неглубокими рассечениями, в которые даже успел проникнуть яд, а значит, быстро их затянуть не получится, и двумя десятками царапин.

Хорошо. Есть боль — есть на что отвлечься от душного, ломящего виски голодного рева.

Чудовищным усилием воли Генрих вновь выдавливает себя в человеческий облик и некоторое время еще сидит на корточках, впиваясь пальцами в землю и глубоко дыша. Ртом.

Жаль — помогает мало…

Ведь эта безмозглая девица даже не подумала, что может уйти! И каждый вдох все равно усугубляет положение дел. Голод никуда не делся. Чуть подавлен, но и только.

Нет, нужно еще с кем-то сцепиться, адреналина слишком мало, нужно что-то более серьезное, чем несколько отродий. Может, поискать кого-то из патрульных на улицах? Собрать вместе два-три патруля и покуролесить с ними, пока Триумвират не подтянется?..

На лопатки Генриха ложится ладонь Агаты. И пусть его кожу от неё отделяет ткань рубашки, кожа куртки, он все равно обостренным до предела осязанием чувствует, что рука эта теплая. И ласковая.

— Уходи, — Генрих выдыхает это слово сквозь зубы с отчетливым усилием.

Желать еде успешного побега — так глупо!

— Я так боялась за тебя, — Агата даже не думает слушать. Она вообще хоть кого-нибудь слушает? Генрих смутно припоминает, что от идеи помолиться за него её чуть не хором отговаривали Миллер и Пейтон. Вот почему эта совершенно безмозглая девчонка их не послушала?

— Лучше бы ты побоялась за себя, — негромко произносит за её спиной Анна Фриман. Она — единственная из демонов, кроме Генриха, оставшаяся сейчас на этом кладбище. В овраге рядом со склепом постанывает побитый инкуб, главарь стаи, но у него просто еще не хватило сил уползти. Он пытается…

Анна же стоит за спиной Агаты, не двигаясь с места, не пытаясь сбежать и… Говорит очень правильные вещи…

Только эта девчонка, кажется, напрочь оглохла.

— Агата… — Генрих захлебывается собственным же голосом, потому что девчонка ныряет ладонями под его локти и вцепляется в него клещами собственных объятий.

Снова голодный спазм сводит сущность от затылка до икр, снова когти вгрызаются в землю, а Генрих душит, душит это все, снова пытаясь устоять на том, на чем сроду устоять не мог.

Её жрать нельзя. Только не её. Она — под запретом. Не еда. Ни в коем случае не еда…

Ох, если бы было так просто это принять.

Голод гудит в каждой клетке тела, в каждой капле крови, протяжно, мучительно отдаваясь эхом, вновь и вновь выкручивая мышцы и требуя броситься вот прямо сейчас! Сию секунду. Пока она рядом!

Нельзя перестать быть демоном. Нельзя перестать быть исчадием ада.

Можно только на некоторое время прикинуться человеком. Чтобы лучше втереться к жертве в доверие.

У него получилось. У него настолько это получилось, что он даже сам себе поверил, что сможет быть с этой птичкой рядом и справиться с собственным неистребимым желанием её сожрать. Наверное, будь она просто лимбийкой, у него еще и был бы шанс, но…

Хотя нет, вряд ли.

Не было для него особой разницы, то, что Агата оказалась больше чем просто лимбийкой, не имело ни малейшего значения. Да — сейчас у неё куда более манящий запах. Да — голод она ему утолит сильнее. Но даже во время их первой встречи он два раза перехватывал в себе голодный порыв. Не такой силы, но тогда его еще и эффект от распятия не отпустил, инстинкты были притуплены.

Сейчас…

Сейчас ясно как день — чем дольше он приходит в себя, чем дольше ходит по Лондону и набирается силы, тем крепче за него берется голод.

И тем меньше шансов у Агаты Виндроуз быть для него кем-то кроме добычи.

Жаль.

Он сам почти поверил в их маленькую утопию, когда они сбегут вместе и будут грешить только друг для друга. Увы…

— Генри… — девчонка трется щекой об его спину, — Генри, мы со всем вместе справимся, слышишь?

Вместе…

Генрих с трудом удерживается от невеселого смешка, да и то потому, что сейчас, в сочетании с голодным рыком, он прозвучит действительно жутко. А пугать эту чокнутую дурочку не хочется, совершенно.

Вместе…

Генрих поднимается на ноги, на постоянном усилии удерживая себя с по-человечески выпрямленной спиной. Её тянет вниз, тянет найти опору в лапах, но этому поддаваться нельзя. А вот так можно развернуться к Агате и, зажмурившись, найти её руками вслепую, все так же старательно дыша ртом. Только им.

Стиснуть. Прижать девчонку к себе. Так, чтобы она сама запищала от силы его хватки. Так, чтобы хотя бы слегка отпечатать на себе её след.

Ничего себе не оставлять, ни зрения, ни нюха, ничего… Только слух и осязание, их и так слишком много. Никаких прикосновений к голой коже. Поцелуй непременно закончится тем, что зачешутся клыки, прикосновение пальцев — высвобождением когтей.

Агата дрожит в его руках. Крупной нервной дрожью, которая бывает не от страха, а от того, что он отступил, а до тебя дошло, что только что тебе в лицо дышала смерть.

Она ведь думает, что все закончилось. Что и он справился, и демоны разбежались, а их беглянка — осталась при них, только никуда не бежит.

Она почти права.

Он ведь не справился.

И её запах остается все таким же. Глубоким, чистым, проникающим даже не через нос, а, кажется, через поры в коже.

Генрих открывает глаза. Нашаривает глазами суккубу, что стоит пошатываясь и явно пытаясь понять, что ей делать — вырывать ли Агату из лап исчадия ада или отказаться от этого безнадежного дела.

Глаза у Анны Фриман ясные, твердые… Она явно не в поре острого обострения и намерена разобраться, что с ней происходит, и почему она вдруг оказалась в Лондоне.

Поздновато. Но пусть. Уже неплохо, что дошло. Агата ей все объяснит. Что ж, остается только надеяться, что суккуба оправдает её надежды лучше, чем Генрих.

— Генри, нам нужно уходить, слышишь, — тихо пищит Агата, пытаясь выпутаться из голодной хватки, которую Генрих старательно маскирует под голодные объятия, — ты влез в драку, это наверняка отразилось в сводке. И скоро прибудет Триумвират.

Наверняка…

Не только подрался ведь, но и несколько кладбищенских вазонов снес не очень метко отброшенными демонами. И три надгробия. Урон смертному миру всегда был неприятной строчкой в таблице греховного кредита.

Только это сейчас не важно…

— Куда же мы пойдем? — тихо и терпеливо спрашивает Генрих, будто невзначай соскальзывая ладонями на талию девчонки. Как кстати у неё тут рядышком кармашки у жакета. Генрих ведь еще в лежбище нашарил в правом кармашке тонкий узорчатый ключик…

— Я не знаю, — Агата встряхивает головой, — нам нужно, чтобы вы где-то пересидели то время, что мне нужно на объяснения перед Триумвиратом. Я кое-что поняла, Генри. Кое-что очень важное…

«Я тоже понял», — в тон ей молчит Генрих, а сам заставляет себя разжать хватку и чуть подталкивает птичку к Анне.