Закон Мерфи в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович - Страница 52

Меня ощутимо потряхивало. Это я такой бодрый вид делал, когда Петру Петровичу всё рассказывал, а на самом деле едва в штаны не наложил, когда они начали палить друг в друга. Произошедшее в доме явно не укладывалось в мои представления о реальности! Соответственно — нужно было менять или представления, или реальность...

— О, Белозор? У-у-у-у, весь в кровище... Короче, поехали в отдел, пока Петя тут орудует. Всё равно я здесь не пришей кобыле хвост, это не моя епархия. Кофе попьем, переоденем тебя. Да не дергайся ты, для тебя всё в целом хорошо кончилось: померли они, а не ты! Никто кроме родной советской милиции не в курсе, каким ты тут боком. Можно сказать — удачно получилось, хотя задержать всю кодлу было бы предпочтительнее... — проговорил Павел Петрович. — Померли — и ладно. Садись в машину, поехали.

— Не всю,— сказал я. — Не всю кодлу.

И полез в "еразик" — на пассажирское сидение. У меня из головы не выходила Ульяна: кто-то ведь прикончил Ямщика! А милиция вломилась буквально через пару минут после того, как начал стрелять Казанский!

Машину вёл младший Привалов. Как в том анекдоте: "Я не знаю, что это за мужик, но водитель у него — начальник РОВД!" Черта с два я смог бы сам вести фургон: меня знатно плющило. Наверное, я моргал теперь тоже всем лицом, как покойный седой бандит.

— Он не мог быть главарем банды, — сказал я. — Слишком дерганный. Таких не берут в космонавты.

— Так! — Привалов переключил передачу. — Давай, подержи всё это в себе. Приедем в отдел, сядем в кабинете и запишем всё, как было.

— Диктофон в рюкзаке, рюкзак в УГРО.

— Тогда поехали в УГРО, Петя не обидится, а на дверях нас до сих пор путают.

— У кадровичек есть конфеты и сушки. И халва! — сказал я. — А в камере в подвале нормальный матрас, я потом посплю, ладно?

— Шо, Гера, помотало тебя в столицах? — усмехнулся Павел Петрович. — До чего нашу акулку пера довели — поспать в камере мечтает! Может обратно — в Дубровицу? Браконьеров гонять и про прорывы канализации писать?

— Очень хочется! — признался я.

— И мне — хочется, — печально вздохнул полковник. — А хрен там. Родина позвала!

— Родина — это да... — я повторил его горестный вздох. — Петр Петрович, из-за вас когда нибудь люди стрелялись?

— Шо? Тьфу на тебя, Белозор, нет конечно! — Привалов глянул на меня с диким удивлением в глазах

— А из-за меня стрелялись... Мужик так расчувствовался что пустил себе пулю в голову. Чувствую себя долбаной тургеневской барышней, — мой новый вздох был полон вселенской тоски.

— Хы-хы! — вдруг сказал полковник.

— Ха-ха? — не понял я

— Хо-хо! Ох, м-мать, хо-хо-хо!

Мы с этим матёрым ментом оба ржали как два идиота, а "еразик" ехал сквозь снегопад в сторону Минска.

* * *

Приваловы пили кофе, я — чай. Крепкий и сладкий. На столе стояли сразу два диктофона — мой и местный, милицейский, и три вазочки: с халвой, пряниками и сушками. В углу сидел Шевченко и строчил в блокноте карандашом.

Я шаг за шагом описывал всё, что произошло со мной начиная с угона армянского фургона и до того, как доблестная милиция не обнаружила меня под столом бандитского притона с газетой в руках. Что-то не сходилось, что-то очень существенное!

— Как ты говоришь, Лысый назвал эту бабу?.. Которую кое-кто догнать не смог... — это был камень от Павла Петровича в огород Шевченки.

— Ульяна, — удивленно проговорил я.

Тысячу раз, кажется, говорил ее имя! Чего тут непонятного?

— Да нет! Когда она Щепку с Артеком бинтовала?

— Ну, он сказал, что она тут за хозяйку...

— А ну-ка вспомни получше — "за хозяйку" или — "хозяйка"? — вскинулся начальник УГРО

— Хозяйка... За хозяйку... А какая нахрен разница? — недоумевал я.

— Какая разница?! Хер стоит а... — Привалов-старший хлопнул ладонью по столу, и прервал матерную приговорку. — А седого этого Лысый как величал?

— "Старшой" — это точно помню! — здесь сомнений быть не могло.

Милиционеры переглянулись. И тут до меня дошло:

— Листья дубовые падают с ясеня... Вот нихера себе так нихера себе! — всё-таки "старшой" и "хозяин" — это даже чисто семантически очень разные вещи.

— Свадебный генерал, — проговорил Шевченко. — Ох-ре-неть! Вот это баба! Она полминска за нос водила, и нас — тоже! "Казанский","Седые"... И прочая мутотень.

Братья-полковники сидели с одинаковыми обескураженными выражениями лиц. Наконец, старший Привалов сказал:

— На кого была похожа, говоришь?

— На Аксинью из фильма "Тихий Дон". Очень сильное сходство, практически одно лицо.

— Так, ну это ведь уже что-то? — встрепенулся Шевченко.

Приваловы слегка расслабились:

— Ну да, это что-то. Можно копать...

— А мне что делать? — спросил я.

— Ремонт, бл*, — отрезал Петр Петрович.

И в словах его была сермяжная правда.

* * *

Конечно, сразу ремонт делать я не стал. Сразу я поехал в Узборье. Почему? Потому что там меня ждали, и соскучился я страшно! Добирался своим ходом, потому как "еразик" у меня забрали — машина числилась за каким-то из милицейских подразделений.

В квартиру я заезжать не хотел — во-первых, там разгром полный, во-вторых — пусть Приваловы сначала с лишившимися руководства остатками "седых" разберуться. Если мои догадки были верными, то волею судьбы я притащил покойного Серёжу-Домино с подельниками на хату в тот самый момент, когда все бригадиры беспредельщиков собрались чтобы обсудить его пропажу. И померли скоропостижно. А таинственная Ульяна — серая кардинальша — после произошедшего вряд ли продолжить свою деятельность в Минске.

Доблестные милиционеры, кажется, имели версии по поводу личности чудо-женщины, которая едва не организовала подпольную империю в белорусской столице, но со мной информацией не делились. Они вообще, видимо, хотели замять мое участие в этом деле — а я и не претендовал особо. Ежик бы понял, что на сей раз Белозор потерпел фиаско! Не будет победной реляции и феерической статьи в "Комсомолке". Даром время потратил. Разве что Повода разговорю, поведает что-нибудь интересное про "гребаный Экибастуз". Может и согласится, на условиях анонимности. Или про тренажерки подпольные написать: так мол и так, испытывает столичная молодежь необходимость в спортзалах шаговой доступности...

А если по факту, не прибедняясь: беспредел с пробегами по Минску закончился. Седые обезглавлены. Столица может спать спокойно. А фиаско там, или не фиаско — это дело десятое.

Размышляя таким образом, я доехал до Узборья на пригородном ЛиАЗе, который с голодным лязгом отворил двери и вышвырнул на посадочную платформу, прямо под моросящий дождь, несколько запоздалых то ли дачников, то ли местных жителей и меня, грешного. Снег уже не шел — таял себе, перемешиваясь с осенней белорусской грязью. У нас это обычное дело: пока установится постоянный снежный покров, владычествовать на просторах республики будет ее величество Слякоть. И уже в феврале она снова вступить в бой с Зимой, с переменным успехом оттесняя ее куда-то в направлении Лапландии.

Знакомый дом с мезонином я увидел издалека. Теплым, желтым светом горели в окна, обе трубы: металлическая от котла и кирпичная — каминная, были увенчаны столбиками дыма. Пахло сдобой — Тася пекла булочки.

Я нарочно громко клямкнул калиткой, прошел по выложенной камнем дорожке и поднялся на крыльцо, под навес. Уселся тут, под крышей, на скамеечке и выдохнул: ну вот, очередное приключение позади! Дурацкое и нелепое, но весьма поучительное: черта с два со своей нынешней колокольни я смог бы решить эту проблему. Фарцовщики нынче — элемент стрёмный, даже околокриминальный, потому как — вне закона. И хотя государство еще в силах, и при желании власть имущих решает проблемы, подобные "пробегам" со всей большевистской прямотой — они будут повторятся постоянно. До тех пор, пока частный бизнес и торговля не обретут свою нишу в законодательстве, или — государство не настропалится закрывать потребности населения в ширпотребе типа "алясок", "дутышей" и джинсов...