Заступа - Белов Иван Александрович - Страница 43

Когда казалось, что уже ничего не произойдет и они без толку меряют версты, псари остановились, послышался сдавленный мат. На краю залитой солнцем полянки к сосновым стволам были привязаны два человека. Вернее то, что осталось от них. Бучила подошел ближе. Мужикам выпала лютая смерть: с лиц срезана кожа, глаза выколоты, разорванные рты распахнуты в крике, животы вспороты, внутрь набиты шишки, листья, комья земли и сухая трава. У одного не хватало руки, у второго обеих ног. Вырезаны куски мяса с груди и боков. Кровь давно запеклась багровой, треснувшей коркой.

– Это Фрол, – выдохнул Яков, застывший возле безногого мертвеца. На плече под слоем грязи и крови синела татуировка – голая баба с огромными сиськами в объятиях бравого усатого молодца.

– Точно Фрол. Он эту бабу в честь псковской кампании наколол. Побили ребят. – Высокий рейтар со сломанным и криво сросшимся носом стащил шляпу. Остальные повторили скорбный ритуал.

– А второй Алекса, видать, – хмуро кивнул Яков. – Ох и обезобразили, сволочи. А он только женился, супруга дома брюхатая ждет.

– Тела снять, – велел Вахрамеев. В глазах ротмистра застыла тьма. – На обратном пути заберем.

– Если будет путь энтот, обратный, – проворчал седой солдат, раскачивая и выдирая удерживающий мертвеца деревянный кол. Чавкнуло – то, что осталось от Фрола, упало на руки однополчан.

– Это предупреждение, – глухо обронил Бучила. – С умыслом оставили за собой. Далее хода нет.

– Ага, как же, напугали, ублюдки, – скривился ротмистр, в глазах запрыгали сумасшедшие искорки. – Из-под земли мне тварей достать!

Робкие надежды Бучилы на возвращение домой развеялись в прах. Изуродованных мертвецов бережно сняли и уложили рядком, забросав от зверья еловыми лапами и травой. Заболоченный лес дышал влажным смрадным теплом. Вековые ели закрыли солнце, обрастая понизу плесенью и серым грибом. Упавшие исполины утопали во мху, вспухая гнилыми наростами изнутри. Попадались огромные, в два обхвата, березы, треснувшие, почерневшие, с чудом сохранившимся на вершинах жидким листом. На грубой и толстой бересте Рух видел заплывшие, едва различимые руны, вырезанные, должно быть, когда деревья еще были молодняком. Изредка в чаще верещало и ухало, и тогда отряд замирал, ощетинившись сталью. След, вдоволь попетляв между крохотных озер с застоявшейся протухшей водой, вывел к оврагу, густо заросшему чахлым папоротником и кривыми елками, с болезненной, отходящей пластами корой. Верхушки с пожелтелой, затянутой паутиной хвоей клонились вниз, образуя арку, полную стылого полумрака и жидких теней.

«Жутковатое место, – подумал Бучила. – Неужели пойдем сквозь него?» Слава Христу, ротмистреныш оказался не таким дураком.

– Яков, Михайла, Никита, Савва, берите собак и в две пары прочешите мне склоны, – приказал Вахрамеев.

Люди и псы бесшумно растворились в зарослях, и наступила тревожная, изматывающая душу тишина. Рух слышал, как у напряженно замершего рядом солдата колотится сердце и кипящая кровь набухает в висках. Это не было страхом, вовсе нет. Это было ожиданием боя, запаха смерти и криков. Так охотника колотит при виде добычи. Бучила внезапно поймал себя на мысли, что ведет отсчет: сто один, сто два… Лаваль крутила головой во все стороны. Сто двадцать, сто двадцать один… Ротмистр кусал губы, побелевшим кулаком сжимая эфес. Сто пятьдесят четыре… Остервенелый собачий лай вспорол зыбкую тишину где-то по левому склону оврага. Стеганул отрывистый выстрел.

– К оружию, м-мать! – завопил фальцетом ротмистр.

Рух едва не упал, столкнувшись с рейтаром. Солдаты поспешно выстроились в крохотное каре. Бахнул второй выстрел. Теперь справа. Неистовый лай оборвался душераздирающим скулежом и затих.

Слева затрещало, из зарослей выскочили Никита и Савва с перекошенными лицами и дикими глазами. Савва рывками волочил упирающегося всеми лапами пса с клочьями пены на оскаленной морде.

– Падаль, падаль там! – заорал Никита. Разведчики заскочили в квадрат. – Засада, ваше благородие! – Никита дрожащими руками перезаряжал пистолет, просыпая порох и сдавленно матерясь.

– Корчун, лапочка, издаля их учуял, тем и спаслись! – Савва похлопал пса по лоснящейся голове. В глазах «лапочки» застыло желание убивать. – Сверху сидят, думали, невидимы, гниды!

– Никит, глянь, это чего у тебя? – спросил седой рейтар. У разведчика над левой лопаткой засела короткая, выкрашенная черным стрела.

– Ох, епт, – удивился Никита, посмотрев за плечо. – Думал, комар укуси…

В елку над головой Руха с глухим стуком вонзилась стрела. Вторая отскочила от нагрудника рейтара, стоящего впереди. Вахрамеев, опередив Бучилу, прикрыл графиню собой. Коротышка драный! От диких воплей заложило уши, среди деревьев замелькали быстрые тени, и Рух впервые увидел падальщиков. Страшные байки не врали, дикари мало напоминали людей – косматые, полуголые, раскрашенные черными и синими полосами, грязные, ряженные в сальные шкуры, с лицами, скрытыми масками, похожими на мерзкие хари разложившихся мертвецов.

– Огонь! – Приказ Вахрамеева утонул в грохоте выстрелов и пороховых облаках. Несколько падальщиков покатились по мху. Бучила, не собиравшийся вступать врукопашную, на всякий случай вытянул из ножен тесак. Побледневшая Лаваль вскинула руку – от ведьмы пошел холодный поток, след творящегося колдовства. Бегущий дикарь с двумя отрезанными головами у пояса резко остановился, выронил копье с широким зазубренным наконечником и засипел, тараща выпадающие глаза. Сделал шаг, шея изогнулась под немыслимым углом, и он повалился на обмякших ногах.

– Держать строй! – завопил ротмистр. Падальщики налетели смердящей, истошно улюлюкающей толпой. То, что Рух издали принял за маски, оказалось безобразными рожами. Безумцы уродовали себя, обрезая носы и губы, обнажая рты в вечном оскале гнилых, хищно заостренных зубов. Жутко лязгнула сталь, падальщики взвились в высоких прыжках, стремясь ворваться в каре и умирая под ударами багинетов и палашей. Вооружены дикари были всякой дрянью: ржавыми мечами, каменными топорами, дубинками и прочей клятней. Хорошего железа Рух не заметил. К его ногам упал людоед с раскроенной башкой. Из треснувшего черепа плеснули расквашенные мозги. Щеку опалил холод – Лаваль творила новое заклинание, не успевала и оттого злилась больше прежнего. «Хер в такой свалке поможет твое колдовство», – злорадно подумал Бучила. Рейтары отбивались молча, прикрывая друг друга, дикари наседали как одержимые, с воплями и скулежом. Здоровенный падальщик в плаще из сшитых человеческих лиц, с рожей, обезображенной мокнущей опухолью, рубанул крайнего солдата причудливо изогнутым, похожим на кусок сырого мяса, клинком. Рейтар завалился, рассеченный до пояса, кровь фонтаном ударила из оборванных жил. Вахрамеев пальнул почти в упор, верзила дернулся, скорчил морду и ударил наотмашь. Ротмистр успел обнажить палаш, лязгнуло, оружие Вахрамеева разлетелось осколками, и он упал, закрывая руками лицо. Дикарь навис сверху, занес меч, коротко хрюкнул и повалился на Вахрамеева.

– Не помешал? – Бучила, возникший из сечи, раскачал и вырвал застрявший среди ребер тесак.

Ротмистр хрипел, придавленный вонючей тушей. Бучила, брезгливо морщась, отвалил тяжеленного мертвеца. Схватка закончилась, уцелевшие падальщики отхлынули в чащу, бросив убитых и раненых. Мертвыми Рух насчитал семерых, ранеными двоих. Дикарь с длинной, смазанной жиром косой полз, хватаясь за траву и волоча клубок вывоженных в грязи потрохов.

– Гляньте, жить хочет, паскудина, – хохотнул седой рейтар и наступил на кишки. Падальщик застонал и свился в клубок. Пощады он не просил. В глазах тлели ненависть и сосущая пустота.

Бучила хмыкнул при виде жутко обезображенного лица. Ага, а говорят, что упыри страшные. Все ведь врут, сукины дети! По сравнению с этой образиной вурдалаки милашки, каких поискать! Рух подобрал с земли чей-то оброненный пистолет.

– Куда собрался, красавчик? – Рейтар нехорошо ухмыльнулся и ударом приклада размозжил падальщику башку. Хлюпнуло, череп лопнул перезревшей тыквой, челюсть съехала на сторону, правый глаз вытек, повиснув на щеке склизким комком. Дикарь все еще жил, руки бессмысленно царапали мох. Следующий удар окончил мучения.