Корона Тафелона (СИ) - Авербух Наталья Владимировна - Страница 61

Рассказывать-то оно вроде как тихо можно, а там-то ничего тихого не было! Люди-то Увара, как поняли, что их берёт, за чужаками ещё погнались немного, но и среди них было много раненых, бросили гнаться-то.

Кто-то по полю прошёлся, добил тех пришлых-то, которые с коней свалились, а другие своими ранеными занялись. Баба откуда-то страшная в мужской одежде появилась, захлопотала. Вроде как тоже знахарка-то. Ну, и местные подскочили, чашу с мёдом Увару подали, в дом Кабана позвали, не побрезгуй, мол, гость дорогой, спаситель ты наш, избавитель. Увар-то и не побрезговал. Оказалось, правда, что не все пришлые к реке-то вышли, нашлось кому коней сменных увезти, да тех, которые поклажу возят. Пока Увара-то у реки чествовали, пришлые всё своё забрали и убрались подобру-поздорову. Увар-то, конечно, хвастался, мол, отдохнуть только дайте, догонит и добьёт, но понятно было, что не станет. К ночи новая радость. Кабан вернулся. Разминулись они как-то с пришлыми. Кабан-то по другой дороге ехал, поближе к нагабарской стороне. И сам вернулся, и мужиков, которых с собой взял, вернул, и даже телеги с добром. Был там и хлеб, и мясо вяленое, и ткани разные и всего много такого важного, что и не понять даже, как Кабан без оружия это всё провёз. Но вот. Провёз как-то. Выслушал местных-то, Увару руку пожал, на баб цыкнул, чтобы еды несли. А те и рады стараться. Эти-то гости — не чета пришлым. Ни на кого грозно не глядят, людей грязью не считают, спать с собой девок не заставляют да и свои жёны у них. Живо всех гостей по домам разобрали, никто под открытым небом не остался. Только те, странные, которые в бою визжали, недовольны были. Хотели даже отказаться, но Увар что-то сказал, прикрикнул — они и пошли. Дозорных тоже выставили. Видно, бывалые люди.

В доме Кабана, в общем зале, было людно. Там сидели и воины Увара (не все, конечно), и мужики из поселения, и люди Кабана, включая того кривоного старика из полуденной страны. Всем было весело. По кругу пускали чаши с мёдом, по кругу пускали блюда с едой, а Увар сидел выше всех и рассказывал что-то о своих странствиях. Жуга не слушал. О нём все забыли. Мальчишка забился в угол и пытался понять, что же ему делать. Пришлые ушли. Убрались из его жизни, как это случалось со всеми, кто ему когда-то угрожал. А его вот оставили. Забыли, как ненужную вещь. То и понятно — кто он им? Так, щенок подсунутый.

А местным? Местным ещё хуже, чем щенок. Змеёныш. Мужики-то, которые с Кабаном вернулись, рассказали, поди, как он раненых нагабаров добивал. Тут-то ему, небось, и конец придёт. А куда деваться? Куда он денется, кому он нужен…

Жуга тихонько выскользнул во двор. Кабан, небось, одёжу свою отберёт хорошую, и обувку тоже, да и…

— Вот ты где! — раздался злорадный голос Войши.

Жуга втянул голову в плечи. Он за зиму-то вытянулся и окреп, но и Войша меньше не становился. Отрок, уже скоро и вовсе возмужает, а уж злющий-то! Ведь и раньше Жугу за что-то бил, а Жуга тогда и вовсе ничего не сделал!

— Чего тебе? — пробормотал Жуга.

— Что, бросили тебя твои чужаки? — злорадно спросил Войша и толкнул Жугу в плечо. Несильно толкнул, так, примерялся. — Теперь ты у Кабана не любимый сынок? Трус, подлиза! А расскажи, чему они тебя научили? Небось навоз за ними убирать?

— Я тебя не трогал, — тихо сказал Жуга, но разве Войшу этим уймёшь? Как ещё всё поселение не позвал посмотреть, как «змеёныша» бить будет.

— А помнишь, как они меня плетью огрели? — не отставал Войша. — Теперь-то они за тебя не заступятся! Где они теперь? Сбежали! Хвосты поджали и сбежали!

Жуга, конечно, помнил. Войша тогда хотел подглядеть, как пришлые Жугу гоняли, а им такое без надобности. Сами-то над ним ухохатывались, а мальчишек местных и убить могли, если те не убегали. Нечестно это! Он никому тут ничего не сделал и к Нэндру не напрашивался! И мужики-то тоже хороши. Сами головы поднять при пришлых боялись, а теперь-то конечно! Петухами расхаживают! Прогнали чужаков! Да кто прогнал? Увар и прогнал, он пусть и гордится, а вы-то тут при чём? И Войша туда же!

Войша толкнул его сильней, но Жуга устоял. Не зря ж его пришлые-то гоняли и били, если падал. А Войша окинул взглядом его фигуру и вдруг догадался, чем посильней уесть.

— Нож-то отдай, — приказал мучитель. — Ты не отрок, тебе его даже в руки брать нельзя. Отдай!

Жуга попятился. Войша его сильнее. Пожалуй, что отберёт да ещё синяков наставит. А что синяки? Будто мало его и без Войши били. Достал нож. Хороший. Такого железа ни у кого нет, Кабан, верно, купил где-то далеко. А ножны местные. У них здесь мастера есть, так кожу выделают — никто больше не сможет!

— Отдай! — жадно протянул руку Войша.

И Жуга решился. Чуть не зажмурился с перепугу-то, но вспомнил, как его за это пришлые лупили. Нет, надо в оба смотреть. И ударил. Хорошо ударил, как учили. Войша и не вскрикнул даже. Упал сразу и кровь хлынула. А Жуга смотрел на него и трясся. Вот он сам сейчас… не чужого, не оборотня, не нагабара. Своего убил… Теперь ему ни к одному очагу сесть нельзя… Боги отвернутся. Огляделся — вокруг никого. Все в доме, все Увара слушают… Жуга наклонился… вроде мёртвый. Вытер нож о сухой край рубахи Войши — почти всю её кровью залило. Убрал нож в ножны. Постоял ещё. Повернулся да побежал.

Ноги сами принесли туда, где его конь стоял. Тот, любимый дядькин, которого Кабан Жуге для похода выделил. Жуга-то помнил, где сбруя лежала. Коня погладил, взнуздал — сам не запомнил. И как в седло вскочил — тоже из памяти выпало. Только и осталось, что дорога в ночи. Туда, на восход, где скрылись пришлые. Сидел как учили и всё коня какой-то веткой нахлёстывал. Добрый у дядьки конь. Не сбросил, не заартачился. Бежал и бежал, покуда вдруг на дороге не окликнули. Жуга уж не знал, куда теперь, бежать, спасаться, коня гнать, вдруг вывезет? Но потом расслышал: гортанный голос-то, знакомый. Пришлые? В темноте не разглядеть. Его с седла сняли, пальцы разжали, так в поводья вцеплялся. К костру бросили, насильно в рот вина влили горячего. Жуга даже удивился — за что ему почёт-то такой? Его всё колотило. Кто-то сунул чашу в руки, Жуга в неё вцепился и глаза уткнул. Спросят сейчас, а что он скажет?

Кто-то толкнул его носком сапога, от костра легла чёрная тень. Жуга поднял голову и увидел спокойное лицо Нэндру. Лоб его был обвязан тряпкой, на которой чёрным пятном проступала кровь. Нэндру ждал.

— Я убил его, — сказал Жуга. — Войшу. Он хотел отобрать нож. Сказал… сказал… сказал, что я не отрок. Не мне носить. Хотел себе забрать. А я не дал.

Он опустил взгляд на свои руки и только сейчас понял, что они перемазаны в крови. В чужой, но и своей тоже, неудачно как-то нож зажал, пальцы на лезвие под конец удара скользнули. Тогда не заметил, а теперь было больно.

— Ты не отрок, — согласился Нэндру. — Ты щенок.

Катлюс — щенок на их языке. Его новое имя. Жуга вдруг понял, что пришлые не дразнились. Они были — как княжеская свора собачья, натасканные убивать псы. А он ещё щенок. Может, в доброго пса вырастет. Если не убьют туточки.

Катлюс.

Жуга всмотрелся в глаза хозяина — в них ничего не отражалось — и кивнул.

— Оставайся, — сказал Нэндру. И Жуга вдруг перестал дрожать. Он глотнул ещё вина из чаши и выплеснул остатки в костёр — для богов. Чтобы не забыли его теперь. Верят ведь эти люди хоть в каких-то богов? Родные, небось, за Жугой теперь не присмотрят.

История четвёртая

Эрна

Глава первая

В дорогу

Эрне недавно исполнилось двенадцать лет и она была очень довольна собой. Хорошенькая, светловолосая — в родителей, — она унаследовала рост своего отца и уже почти переросла свою мать, ведьму Магду. Девочка говорила, кроме своего родного языка, на нагбарском, на церковном, знала говор болотных язычников на востоке. Подруга матери, тётушка Вейма, хоть и редко её отпускал от себя Дюк Клос, преподала девочке основы семи свободных искусств, старый друг матери, дядюшка Лонгин, начал учить Эрну чёрной магии, ну, а Магда приваживала к своему ремеслу. Эрна была убеждена, что это делает её лучше не только сверстников в деревне, но и всех людей, которых она знала с самого рождения. Пережитые пять лет назад ужасы отступали в прошлое, забывались. Мать частенько оставалась ночевать в замке, она родила барону нескольких сыновей и всех их барон признал, хоть и не дал им доли в своих владениях. Эрна не раз оставалась в лесном домишке совершенно одна, на что не решился бы никто в деревне, и не раз принимала людей. Давала советы, которые дала бы мать, варила снадобья, а иногда и выполняла другие просьбы, которые мать никогда бы не согласилась выполнить. Дядюшка Виль — он же висельник и убийца, высший посвящённый и проклятый Медный Паук — заходил к ним редко и, казалось, не всякий раз вспоминал даже, что Эрна обещана ему ещё до своего рождения. После того случая пять лет назад барон выхлопотал ему прощение за все совершённые преступления и с тех пор Виль умудрялся не попадаться.