Сны листопада (СИ) - Леру Юлия - Страница 11

Мне потребовалось несколько долгих месяцев, чтобы понять, что я ее больше никогда не увижу. Разве что только во сне… и в такие ночи я просыпаюсь с легкой болью в сердце и почти чувствуя носом запах теплых капустных пирогов.

Глава 9

Раньше в моей деревне школ было две: деревянная начальная и кирпичная средняя, в которой занимались ученики с пятого по одиннадцатый класс. Ко времени моего появления на свет население Солнечногорки так обмельчало, что начальную школу закрыли совсем, переведя все одиннадцать классов в двухэтажное кирпичное здание. Опустевшую же «деревяшку», немного подкрасив, отдали под деревенский клуб.

Полы в клубе, хоть были еще крепкие, но скрипели нещадно при каждом шаге, ряды кресел, установленные в незапамятные времена перед крошечной сценкой, уже давно щербатились дырами, но молодежь все еще собиралась вечерами в темном актовом зале или бывшей школьной столовой, и, подключив к чьему-нибудь телефону потрепанные колонки, устраивала танцы.

Пили чаще крепкий деревенский самогон… не всегда умеренно, и иногда под утро тем, что еще держались на ногах, приходилось растаскивать чуть тепленьких товарищей по домам. Сдавали иной раз родителям прямо с рук на руки. Те отцы, что еще справлялись со своим чадами, бывало, ухватывали их за вихры и тащили к бочкам с водой, заготовленным для полива, а зимой и просто в ближайший сугроб.

— Ничо-ничо, пару раз курнешься в водичку-то и прочухаешься ты у меня! — частенько чихвостил своего здоровенного сына Володьку наш сосед дядька Максим, «курная», то бишь окуная его в бочку. Володька покорно терпел и отцовское купание, и мои насмешки… и уже на следующий день снова приползал домой на рогах.

Наша пустеющая деревенька была похожа на ленивую бабу, которая лежала себе на печи и, зевая, поглядывала на двор и думала о том, что вот надо бы встать и что-нибудь все-таки сделать, пока не кончился день… И только в клубе кипела жизнь: встречами и расставаниями, драками и признаниями в любви под аккомпанемент матерков, хохотом и пьяными слезами, такими же фальшивыми, как и уверения в вечной дружбе.

Я, за год уже привыкшая к суматохе города, под конец первого месяца отдыха была готова на стенку лезть от тишины и одинаковых, как горошины в стручке, дней. Но только услышав как-то вечером веселый стук в окно, поняла, как сильно соскучилась по клубу.

Я как раз торчала в кухне, вытирая тарелки после ужина, да так и застыла с полотенцем в руке, не уверенная, что на самом деле услышала россыпью по стеклу пробежавшую дробь.

— Юсь! — раздался с другой стороны дома крепкий мужской бас.

Нет, не послышалось. Это был Ванька Аббасов, мой сосед и когда-то первый парень на деревне, в том числе и если считать по количеству выбитых в драках зубов. Он постучал снова, нетерпеливо и настойчиво:

— Юся!

— Пап, да скажи, пусть зайдет! — крикнула я, принимаясь вытирать последнюю тарелку, и спустя секунду услышала, как папины телеса с оханьем и кряхтеньем начали свое движение от дивана к окну.

— Ванька! — Я почувствовала сквозняк, когда папа открыл окно. — Хорош долбить, чего надо?

— Дядь Борь, Юся дома? Я за ней пришел.

— Да уж вся деревня теперь знает, что ты за Юсей пришел, — проворчал папа. — Ты чего как бешеный в окно тарабанишь? Заходи давай, не стой на улице. Сейчас она, посуду моет.

Я вышла в коридор, чтобы встретить гостя, и как была, с полотенцем в руках, полезла обниматься, едва он переступил порог.

Когда три года назад мы всей деревней провожали Ваньку в Оренбург, он был этаким крепышом с кривым носом, задиристым характером и сбитыми в драках костяшками пальцев. Сейчас же передо мной стоял широкоплечий мужчина в дорогой одежде, уверенный в себе и по-чужому пахнущий каким-то горьким одеколоном… правда, блеск в голубых глазах был все-таки Ванькин, да и белозубая улыбка, сверкнувшая из-под курчавой бороды, осталась прежней.

Ванька радостно сграбастал меня, и я аж пискнула от восторга, на мгновение затерявшись в медвежьих объятьях. Отпустив меня, оглядел чисто мужским взглядом, присвистнул.

— Ну ни… какая ты стала, просто…! — У меня уши свернулись в трубочку от его слов, хоть они и были полны неприкрытого восхищения. — …выглядишь, Юсь!

— Э, э, молодежь, вы там совсем берега потеряли! — подал голос папа, выходя из зала и протягивая Ваньке руку для рукопожатия. — Когда материться перестанешь, Ванька? Взрослый мужик же.

— Прости, дядь Борь! — смутился тот, по-прежнему сверкая улыбкой. — Как дела? Отпустишь со мной Юську в клуб?

— Смотри, будешь опять учить ее курить, руки оборву, — сказал папа серьезно, как будто мне и Ваньке все еще было по четырнадцать лет. — Устя, ну а ты чего застыла? Иди собирайся, человек ждет. Ванька, не стой на пороге, айда в кухню, покалякаем пока об жизни.

В клубе было полно народу, и многих я не знала, ибо была на пять-семь, а то и десять лет старше. Но «старички» тоже были, и я даже заметила в толпе Лукьянчикова, правда, постаралась лишний раз в ту сторону не ходить и даже не глядеть.

Не было у него никого, смотрите-ка. В ноги ему упасть из-за этого что ли?

Ванька организовал «за приезд». Деревянный стол в бывшей столовой накрыли клеенкой, на одноразовых тарелочках появилась закуска, гордо встали между ними узкогорлые бутылки. Вокруг сразу же собрались друзья-товарищи и те, кто просто решил приобщиться.

Ванькины дорогие телефон и часы, голубая рубашка и слегка снисходительные разговоры о деньгах и большом городе привлекали внимание. Он постоянно оглядывался на меня, словно за подтверждением того, о чем говорил, словно давая понять остальным, что Юська — «слышал, ты начальницей стала? Не зазнавайся смотри» — не даст соврать, потому что она и сама такая.

—…Деньги… ну а что деньги, правда, Юсь? Всех не заработаешь, но мужик должен уметь зарабатывать, иначе грош цена такому мужику. У меня пока небольшой бизнес: сауна и бильярд на Просторной, но кое-что уже имею, — вещал Ванька, густо пересыпая речь матерками.

—…Да, машинка хорошая, четыре ляма отвалил, но уже надоела. Пару лет — и все, поменяю, наверное, а может, и раньше. Юсь, а ты себе чего не купишь? У тебя же есть права, — добавлял он, обнимая меня за плечи.

— Надо было в Бузулук сгонять, взял бы икры, колбасы нормальной, водки. Эту даже пить противно, сразу видно, дешевка. Ну, давай, Юсь, на брудершафт? — наклонялся ко мне, дыша водкой и улыбаясь в бороду.

К полуночи из «старичков» почти никого не осталось, так, пара парней и несколько девчонок, еще не дошедших до кондиции. Я вышла вслед за Ванькой и остальными на свежий воздух, думая о том, что пора бы домой, и что как-то не по себе мне среди всех этих кому чуть за двадцать или недалеко до, и одновременно ощущая какую-то тупую тоску по времени, когда и мне было столько же, и жизнь казалась такой огромной и вся впереди…

— Быстро летит время, — сказал Ванька, закуривая и выпуская в ночь струю дыма. Несколько человек подошло к нему за сигаретами, и он с удовольствием посветил пачкой каких-то, судя по всему, дорогущих. — Кирюху Солдаткина видела? Совсем спился, я даже не узнал его. Выглядит как пятидесятилетний мужик, а наш ровесник.

— Видела, — сказала я, запахивая куртку и оглядываясь вокруг.

Лукьянчиков ушел что ли? Хотя какая мне разница. Ванька, конечно, зря напился, домой на машине я с ним точно не поеду. Придется тебе, Юстина Борисовна, как в старые добрые времена, чесать через всю деревню пешком.

— Господи, век бы в этот гадюшник не приезжал, если бы не бабушка, — сказал Ванька достаточно громко, чтобы услышали стоящие поодаль. — Все убогое, гнилое… болото. Нет, здесь только сдохнуть. Жить — нафиг надо, с ума сойдешь… Я тут услышал, ты с Лукьянчиковым рассталась вроде насовсем, Юсь, что, правда?

Вот это переход. Я мгновенно ощетинилась.

— А что?

Ванька засмеялся, похлопал меня по плечу своей огромной рукой, едва не вбив в землю по колено.