Поцелуй льда и снега - Лионера Азука - Страница 27

Когда говорю, Давина шевелится в моих руках, и я чувствую, как она напрягается.

– Успокойся, – шепчу я ей. – Они друзья. Просто держи голову опущенной. Отвезу тебя к кое-кому, где ты сможешь отдохнуть.

Она слабо кивает и прижимается лицом к моей груди. Я крепко обнимаю ее одной рукой и понимаю, что слышу ее тихий вздох.

Когда я упоминаю земельцев, лица арендаторов темнеют. Они лучше, чем кто-то другой, знают, какая угроза исходит от этого народа.

– Я буду на деревенской площади через час, – говорю я. – И готов выслушать о ваших нуждах. Но сначала должен позаботиться о своей спутнице, да и моя верная Элора заслуживает сухого местечка и мешка, полного овса. – Я поворачиваюсь к бывшему мельнику. – Старая Грета все еще живет недалеко от замка?

Он кивает.

– Там же, где и всегда, минхер.

Я прижимаю пятки к бокам Элоры, чтобы она ехала дальше.

– Минхер? – тихо спрашивает Давина, когда мы отъезжаем от группы местных жителей.

– Старая форма обращения в этой части страны, – отвечаю я. – Вероятно, это производное от «милорд»[2]. Каждый раз мне приходится напоминать себе, что арендаторы имеют в виду меня, а не моего отца. – Я наклоняю голову, чтобы посмотреть ей в лицо. – А как вы обращаетесь к знати?

– Лорд и леди. Или граф и графиня, в зависимости от положения.

Я жду, когда она посмотрит на меня.

– Как ты себя чувствуешь?

– Устала, хотя все время спала. Грязная. И умираю с голоду.

Я улыбаюсь ей.

– Тебе повезло! Мы можем разобраться со всеми тремя невзгодами.

Ее лицо светлеет, что приносит мне бесконечное облегчение.

– Правда?

– Правда.

Я без проблем нахожу хижину старой Греты. Еще когда я был ребенком, она уже была старухой, но, похоже, с каждым годом она продолжает обманывать смерть. Она не только самая старая в деревне, но и хорошо разбирается в травах. И она подарила жизнь шести дочерям. Если я кому и могу оставить Давину, не беспокоясь, то это старой Грете. Если повезет, у нее даже может найтись какая-нибудь одежда от дочерей или внучек, которая подошла бы Давине.

Я помогаю Давине выбраться из седла и стучу в дверь кирпичного дома, который находится неподалеку от стен замка. Однако я избегаю смотреть в том направлении. Едва я отпускаю руку, как дверь открывается.

Грета – сгорбленная старуха. Ее лицо изрезано морщинами, а в левом глазу серая пелена, которой не было, когда я отправился ко двору короля Эсмонда. Тем не менее она молниеносно переводит взгляд с меня на Давину. Старая Грета тут же протягивает руку моей спутнице.

– Давай, мое бедное дитя, – говорит она хриплым голосом, который не изменился за все эти годы. – Тебе не нужно меня бояться.

Взгляд Давины устремляется ко мне, и я киваю. Только тогда она осторожно выходит из-за моей спины, будто резкое движение может напугать старую Грету.

Та щелкает языком, когда видит жалкое состояние Давины.

– Иди, займись своим скакуном, Леандр, – ворчит она, махнув рукой и давая мне понять, что я должен исчезнуть. – Я позабочусь о девушке.

Я улыбаюсь. Грета, наверно, единственная жительница деревни, кто разговаривает со мной так неуважительно. Она помогла появиться мне на свет – мне, трем моим сестрам и, вероятно, всем местным моложе пятидесяти лет. Она чувствует связь с каждым ребенком, и ее не беспокоит их положение в обществе.

– Я вернусь вечером, – говорю я, когда Давина хмурится. – Или вы можете прийти на деревенскую площадь, если закончите раньше.

– Девушку нужно вымыть, накормить и переодеть, – ворчит Грета и прогоняет меня. – То, что ты, кажется, упустил сделать. Но почему я удивлена? Ты не можешь ужиться ни с одним существом, кроме как со своей кобылой.

Я насмешливо кланяюсь в ее сторону и подмигиваю Давине, которая потерянно стоит с широко распахнутыми глазами посреди хижины.

Глава 14

Давина

С тошнотворным чувством я наблюдаю, как Леандр закрывает за собой дверь. Я остаюсь наедине со старухой. Леандр называл ее Гретой. Мне трудно оценить, сколько ей лет. Ей должно быть около семидесяти, но она движется так ловко, что ей не дашь больше пятидесяти.

В хижине пахнет травами, повсюду с потолка свисают пучки сушеных растений. В очаге пузырится пряно пахнущий отвар, но меня, однако, беспокоит его почти черный цвет.

Грета берет меня за руку. Ее хватка твердая, а кожа на ощупь жесткая. Не спрашивая, она снимает с моей головы капюшон и приподнимает совершенно белую бровь.

– Фрискийка, – бормочет она. – Как Леандр заполучил одну из ледяного народа?

Мне нужно время, чтобы осознать, что она спрашивает обо мне.

– Это… было скорее случайностью.

Она бормочет что-то непонятное, снимая с меня плащ. Я обхватываю себя руками, потому что чувствую растерянность. Я бы предпочла даже не думать, как выглядят мои волосы.

– Ну хорошо, дитя, – говорит Грета, стоя передо мной, уперев руки в бока и осматривая меня с головы до ног. – У нас много времени. Я была бы очень тебе признательна, если бы мне не пришлось вытягивать из тебя каждое слово. Леандр привел тебя ко мне, так что я позабочусь о тебе. С чего мы начнем? Еда или ванна?

В ответ мой желудок издает громкое урчание.

– Еда звучит замечательно.

– Как я и думала, Леандр игнорирует такие элементарные потребности, – ворчит Грета, выдвигая стул. Она кивает, показывая, что мне следует сесть.

– Это не его вина, – защищаю я рыцаря. – Либо земельцы преследовали бы нас, либо мы их. Во всяком случае, мы не могли рисковать, разводя огонь.

Она прищелкивает языком.

– Мальчик витает в облаках! Как он может подвергнуть такое нежное создание, как ты, подобной опасности? – Прежде чем я успеваю возразить, она ставит передо мной тарелку с щедро отрезанным куском хлеба и восхитительным ароматным рагу. – Раньше он всегда играл в рыцарей и подстрекал других детей к всевозможным приключениям. Даже не могу сосчитать, сколько раз мне приходилось обрабатывать их ссадины или накладывать шину на переломанные кости. Но я подумала, что теперь, когда он настоящий рыцарь, то кое-чему научился.

Когда я сунула в рот первую ложку рагу, мне захотелось вздохнуть.

– Просто ешь, дитя, – говорит Грета, поглаживая меня по голове. – Никто в моей хижине не должен беспокоиться о формальностях. Я отношусь одинаково как к знати, так и к крестьянам. Едва ты переступаешь порог этого дома, ты отбрасываешь свой ранг и титул.

Я с благодарностью окунаю хлеб в рагу и ем быстрее, чем когда-либо в жизни. Чувствую, как огромная дыра у меня животе требует все больше пищи, независимо от того, сколько я уже съела. Не спрашивая меня, Грета кладет рядом с тарелкой еще один кусок хлеба, едва я приканчиваю первый.

Утолив голод, я со вздохом откидываюсь назад и поглаживаю живот рукой.

– Первую проблему мы решили, – говорит Грета. Она хватает меня за подбородок и смотрит в лицо. – Посмотрим, не прячется ли под всей грязью и кровью молодая леди, которая заставила нашего Леандра привести ее сюда.

Я хмурюсь, а Грета заговорщически улыбается мне.

– Леандр игнорировал нас последние несколько лет, но время от времени приезжал, чтобы посмотреть, все ли идет хорошо. Но рядом с ним никогда не было дамы. Каждый раз, когда его спрашивали об этом, он лишь, смеясь, отмахивался. А теперь он привозит тебя. – Она кривит морщинистые губы в усмешке, которая расползается почти от одного уха до другого. – И я более чем рада увидеть то, что он увидел в тебе.

Грета ставит меня в ванну с теплой водой, которая располагается за ее хижиной и со всех сторон скрыта цветочной занавеской. Пальцами приподнимает мою одежду и решает, что там уже нечего спасать. Не спрашивая моего мнения, она бросает и рубашку, и брюки в огонь. Но даже если бы меня это волновало, я бы не осмелилась возразить. Ее решительное обращение душит любой мой протест в зародыше.