Егерь: Назад в СССР 3 (СИ) - Рудин Алекс - Страница 38

— Роно нас не обижает, — рассказывал Алексей Дмитриевич. — Да и совхоз помогает всем, чем нужно. Так что жаловаться не приходится. Учимся по полной программе, и к вузу подготовить сумеем. Главное — сама старайся, и всё получится!

— Я буду стараться, — сказала Таня.

— Вот и отлично! — улыбнулся Алексей Дмитриевич. — А это мой кабинет. Сюда я вызываю тех, кто провинился!

Он сделал паузу и добавил:

— Или когда хочу попить чаю в хорошей компании. Вы не проголодались?

— Нет, — засмеялась Катя. — Спасибо, мы только что из-за стола.

— Жаль, — ничуть не огорчившись, ответил Алексей Дмитриевич.

Он быстро написал что-то на листе бумаги. Почерк у учителя был твёрдым и летящим, с сильным наклоном вправо.

Воронцов протянул листок Тане.

— Вот, держи! Это расписание до конца недели. Домашние задания можешь делать дома, а можешь — в школе. Как тебе удобнее. У нас ребята часто остаются в одном из классов, или в актовом зале.

— Спасибо! — сказала Таня.

— Алексей Дмитриевич! — вдруг, неожиданно для самого себя спросил Серёжка. — А можно мне перевестись в вашу школу?

— Теоретически — почему бы и нет, — без всякого удивления ответил Воронцов. — Твой старший брат живёт здесь, если он согласится — милости прошу.

— Я и из Волхова могу ездить на занятия! — горячо сказал Серёжка.

— Ну, это тебе надо согласовать с родителями, — улыбнулся Воронцов. — А теперь идёмте в клуб! Не будем опаздывать!

На улице Таня чуть замедлила шаг, отставая от Кати и Алексея Дмитриевича. Серёжка тоже притормозил.

— Зачем ты это придумал? — негромко спросила его Таня.

— Я хочу учиться вместе с тобой, — ответил Серёжка. — А ты что, не хочешь?

Таня серьёзно посмотрела на него.

— Хочу, — сказала она. — Если ты мне пообещаешь одну вещь.

— Пообещаю! — воскликнул Серёжка, и тут же спросил:

— Какую?

— Никаких влюблённостей и других глупостей, пока не закончим институт.

— Хорошо, — грустно ответил Серёжка.

Немного помолчал и с надеждой спросил:

— А потом?

— А потом — посмотрим, — ответила Таня.

Улыбнулась краешками рта и колючей рукавичкой погладила Серёжку по щеке.

Глава 17

Петух понуро сидел в углу клетки. Словно герой Лермонтова, он был печален, холоден и полон презрения к тюремщикам.

В роли тюремщиков выступали мы с Валерой. Это мы предательски заманили петуха в клетку при помощи пшена, и заперли за ним дверь. И теперь петух нас презирал.

— Ничего, — сказал Валера. — Этот не замёрзнет. Вон у него какие перья на лапах! А мы ему сена в клетку кинем. И миску с едой поставим.

В чёрном небе висела ослепительная полная луна. В её свете каждая былинка отбрасывала на снег длинную тень, а сам снег искрился, словно россыпь бриллиантов.

Мы отнесли клетку на сорок шагов от сарая. Валера тщательно утоптал валенками снег, поставил клетку и достал из-за пазухи плотно закрытую поллитровую банку.

— У Акимыча достал. Два года у него стояла — он всё на волков собирался. Но то одно, то другое — так и не собрался. Даром только деньги на капканы потратил.

Валера снял с банки крышку, и осторожно принюхался. Лицо его перекосила гримаса отвращения, на глазах выступили слёзы.

— Ну, и дрянь!

От банки доносился резкий тошнотворный запах. Такой запах бывает, если смешать гнилое мясо с протухшим рыбьим жиром и добавить немного анисового масла. Именно эта адская смесь и находилась в банке. По уверениям Акимыча, она привлекала волков и отбивала запах человека.

Петух тоже почуял адскую вонь. Он поднялся на ноги, одним глазом посмотрел на Валеру и попятился в дальний угол клетки. Весь его вид говорил о том, что он решил с достоинством встретить смерть.

Валера, держа банку на вытянутой руке, достал из кармана кисточку и принялся обмазывать вонючей смесью деревянную клетку. Когда каждая планка была промазана, он закрыл банку и опустил её в снег рядом с клеткой. Затем шумно выдохнул и пошёл к темневшему в лунном свете сараю.

Я пятился за Валерой, тщательно заметая наши следы веником из еловых лап. Добравшись до порога, я шагнул внутрь сарая и прикрыл за собой дверь. Затем мы зарядили ружья, расселись на стульях и принялись ждать.

Да, в этой охоте была изрядная доля авантюры. По-хорошему, следовало бы выделить на подготовку несколько дней. Проветрить одежду от запаха дыма и человеческого жилья.

Но я надеялся на то, что здесь, в Ленинградской области волк привык к этим запахам. Во всяком случае, они не помешали зверю убить собаку прямо во дворе дома.

Я плотнее запахнул длинную овчинную шубу, уселся на стул и покачался, проверяя — не скрипнет ли он. Затем просунул ствол ружья в широкую щель между досками.

Клетка с петухом была отчётливо видна на фоне искрившегося в лунном свете снега. Я прекрасно видел чёрный силуэт нахохлившейся птицы.

Несмотря на ночной мороз, сидеть было тепло и уютно. Огромные толстые валенки в которые я намотал байковые портянки не позволяли холоду проникнуть к ногам. А жёсткая овчина грела не хуже печки.

Эту шубу мне одолжил всё тот же незаменимый Фёдор Игнатьевич.

— Держи, Андрей Иваныч! — сказал он, отдавая мне тяжёлую шубу. — Не замёрзни там. Ты нам в деревне здоровым нужен.

— Эх, я бы тоже не отказался съездить с вами, — с завистью в голосе пророкотал Владимир Вениаминович. — Никогда не охотился на волка из засады.

— В следующий раз — обязательно, — пообещал я. — А сегодня у меня к вам большая просьба. Посидите, пожалуйста, вечером с Катей и Серёжкой. Всё-таки, праздник. А я не знаю — когда вернусь.

— Хорошо, — кивнул Владимир Вениаминович. — Я, честно говоря, и сам хотел напроситься к вам в гости.

Намерения Беглова не были для меня тайной. Нам предстояла плотная многолетняя работа, и психотерапевту было просто необходимо поближе познакомиться с Катей. Ведь рано или поздно её тоже придётся посвятить в нашу тайну. Именно Владимир Вениаминович должен был решить — как и когда это лучше сделать.

— Так, может, и мы с Марьей зайдём? — предложил Фёдор Игнатьевич.

— Конечно! — обрадовался я.

Я поправил отвороты шубы и не удержался от улыбки. Вспомнил выступление Фёдора Игнатьевича на сегодняшнем собрании.

Сначала всё шло, как и положено. В клуб битком набился народ. Опоздавшие толпились снаружи, пытаясь сквозь запотевшие от жаркого дыхания и обмёрзшие стёкла рассмотреть, что происходит внутри.

Первым выступил директор совхоза Валентин Павлович Громов. Невысокий и кряжистый, с наголо выбритой головой, он громко и уверенно зачитал по бумажке речь о перевыполнении совхозом плана за три квартала и поздравил сельчан с праздником.

Затем за обтянутую кумачом трибуну встал Фёдор Игнатьевич. Он так же отчитался о положении дел в сельсовете — сколько километров дорог отремонтировано, как обстоят дела с освещением улиц, снабжением магазина и школы, что делается для улучшения досуга жителей Черёмуховки.

Фёдор Игнатьевич говорил спокойно и уверенно. И всё бы прошло гладко, но в конце речи председатель добавил.

— А теперь хочу сказать вот о чём. Некоторые наши жители взяли моду распускать по деревне разные слухи. В том числе, и не очень хорошие. Так вот! Решительно заявляю, что всё это — домыслы и клевета! И впредь виновных в распространении слухов мы будем со всей строгостью привлекать к ответственности!

Зал заинтересованно притих. А затем дядя Лёня выкрикнул с места:

— А что именно клевета-то, Фёдор Игнатьич? Объяви, чтобы люди знали — о чём говорить нельзя!

Фёдор Игнатьевич побагровел.

— Я о таком паскудстве вслух говорить не стану! — выкрикнул он. — А ты, дядя Лёня, прекрасно знаешь, о чём идёт речь! И премии за пьянство на рабочем месте и балабольство уже, считай, лишился!

Тут зал зашумел. Одной половине деревни хотелось знать — за что именно можно ни с того, ни с сего лишиться премии. А вторая половина тут же принялась это объяснять.