Черная кровь ноября - Хаан Ашира - Страница 24

– Я не верю.

Кристина верила. За последние недели ее мир уже перевернулся и обернулся своей черной стороной. Какая мелочь – сутенерша-директрисса, если твоя мать умирает от рака. Но к дальнейшему она все-таки была не готова.

– Кристь, она тварь та еще и наверняка с твоего Гаврилова слупила бы за твою невинность бабла лично себе. Но по сути-то, если честно, я тебя не понимаю. Чего ты его динамишь?

– Варь… – Кристина помотала головой. – Я же не люблю его.

– При чем тут вообще любовь? Мужик – это ресурсы! В восемнадцать лет отхватить помощника депутата – это как джек-пот сорвать! Особенно тебе, с твоим материальным положением.

– Ты серьезно?

– Абсолютно, – Варя помахала Кристине перед лицом ладошкой. – Все, очухалась? Я бы вот на твоем месте и не думала бы.

Остаток дня Кристина провела будто в тяжелом бреду. Варя, учителя, одноклассники – все вызывало отвращение и казалось зараженным чем-то мерзким, вроде черной плесени.

Единственное, что ее держало на плаву – то, что она пообещала себе обязательно зайти сегодня в церковь. Хотя бы в ближайшую, ту, «шаговой доступности».

Для этого пришлось сбежать с последнего урока МХК, но учительница там была добрая, посещаемость не отмечала, а иначе было не успеть. Нужно было к маме, решать вопрос с лечением, и нужно было избежать встречи с Алексеем.

Она еще не сделала свой выбор.

Ей повезло застать в церкви батюшку – такого молодого, что у него еще не выросла толком борода, на подбородке топорщились какие-то рыжеватые клоки шерсти. Но Кристина верила, что у каждого служащего богу есть дар утешения.

– Что тебя тревожит, такую юную? – спросил батюшка, когда Кристина, поставив свечку, решилась обратиться к нему за советом.

– У меня очень тяжелая жизненная ситуация. Я не знаю, что делать, – призналась она. – Передо мной стоит выбор…

– Надеюсь, это не выбор из двух мальчиков? – улыбнулся батюшка.

Кристина сжалась.

– Нет… Другое. Но и это. Нет, совсем не так, – она запуталась. – Просто скажите мне, если я знаю, как будет правильно, чтобы было лучше для других, но мне придется сделать очень неприятное для себя, то как выбрать?

– Неприятное для себя, чтобы помочь другим или не помогать и жить свободно?

– Да…

– Ты знаешь, что бог наш дает нам только те испытания, что нам по силам? Каждому он дает свою ношу – и мы несем ее, страдая и жалуясь.

– Да, наверное… – Кристина ломала пальцы.

– И это нормально. Даже у Иисуса Христа были минуты сомнений, значит и нам господь их простит. Но что было бы, откажись сын божий сделать «неприятное» для себя? Были бы тогда наши души спасены?

– Нет…

– Тогда ты знаешь ответ, – батюшка положил ладонь Кристине на плечо. – Мое благословение с тобой. Иди дорогой добра.

Воздух на улице показался Кристине горьким как желчь.

33. Ирн

Здание раскололось как орех под каблуком, обнажая сочные зернышки в уютных алых креслицах. Флаги, гербы, надутые щеки.

Ирн шагал по коридорам, вздергивая за галстуки и всматривался в каждого зло и спокойно.

Не тот, не тот, не тот.

Натянутая ткань рубашек на упругих животиках, щеки, заливающие шею, потные лысины, короткие пальцы, блекло-голубые глаза, животный ужас, запах, мать-природа, как же мерзко они воняют!

И ни в одном – ни искры волшебства. Ни у одного ни колдовской зелени в глубине глаз, ни чудных перстней на пальцах, ни узоров, скрытых одеждой, ни сладкозвучного голоса.

Теперь миром правят – они. Блеклоглазые черви в туго натянутых на животах рубашках. Придумавшие стыд, дипломы о высшем образовании и что одни люди от рождения лучше других.

Вместо песен у них – законы.

Пустые слова для тех, кто приходит к королям без уважения, к друзьям без любви и к врагам без гнева.

Песни у них поют специальные люди, которыми быть стыдно и приятно. И сами они поют песни только когда им стыдно и приятно и можно притвориться, что это не ты, что стакан хмельной росы позволил тебе ненадолго отдохнуть от себя.

Вместо колдовства у них – страх.

Они не владеют своей жизнью и своей судьбой, они не умеют делать так, чтобы все вокруг становилось дорогой, ведущей к цели. Они боятся будущих дней, коротких и сосчитанных, вылизанных, вытертых, охолощенных, но все равно боятся, потому что не умеют находить в них себя.

Они забыли слова и ритуалы, которые могли бы превратить их в стрелу, а мир – в купальню золотых фей. Они могли бы научиться петь, но поют редко и стыдятся этого.

Вместо любви у них – договоры.

Сердце никогда не забывает того, кого выбрало своим. Сколько бы столетий ни прошло – ты всегда будешь лозой, которая указывает на воду, что ты пил однажды.

Но если договориться о том, что никакой лозы не было, воды не было, ночей не было, пронзительного ветра в груди не было, стесанной кожи, огня меж пальцами, одной на двоих судьбы – то, конечно, придется пользоваться словами и притворяться, что они похожи на то, что чувствуешь теплой сентябрьской ночью, когда горько и остро пахнут лесные травы.

Но Ирн знал, что сердце билось где-то здесь.

Билось полноценно и сильно – всего несколько ударов, но они были, а значит оно все еще держало равновесие в мире. Значит, несмотря на власть холодного железа, тупого бетона и больного стекла, в глубине, под кожей мира, по венам его текла золотая кровь магии.

Кто бы ни захватил власть в мире, он так и не сумел создать то, что заменило бы настоящую жизнь. Рукотворный ветер, прямоугольные скалы и опалесцирующие реки, отравляющие мир, питались из него же. Уничтожали сами себя, но иначе не могли.

Тот, кто правит миром, не победил природу, а всего лишь извратил и захватил ее в рабство. Заставил служить себе. Осушил моря, запер реки в трубы, смирил ураганы, загнал дикие травы в клетки. Но не создал ничего нового – лишь переделал старое.

Ирн говорил когда-то, что не доведет до добра новая мода запрягать живых существ, ездить на них верхом и заставлять выполнять тяжелую работу.

Спустя десять тысяч лет они уже запрягают ветер и волны. Сжигают деревья, чтобы запрягать ветер и волны. Не просят, но приказывают – и мир смиряется.

Страшно представить, что же они делают с племенами Дану. Что отнимают у этих слабейших существ, неспособных противостоять даже самому маленькому фейри.

Где у фейри изменчиво – у людей плотно, где фейри поет – человек кричит, где фейри свободен – человек скован и где у фейри сердце – у человека боль.

Если новая власть просто уничтожила фейри, то с людьми она сделала вещи куда хуже. Теперь у людей даже нет боли, только бетонный блок внутри, в который напрасно бьются золотые волны вечной магии.

Ирн поморщился, глядя, как в панике разбегаются от него человечки с развевающимися за спиной галстуками. А ведь они только что верили, что выше них – нет никого.

В этом городе притяжение сердца становилось все сильнее: мерцали золотом испачканные в мазуте рельсы подземки, тянуло ночными фиалками среди кислого человеческого пота в торговых центрах, над грохотом центральных улиц звенели колокольчики и слышалось ржание.

Люди этого не видели – бетонный блок в груди мешал пробиться золотой крови.

Ирн уже знал, куда ведут его артерии мира. Где прячут сердце.

Чего он не знал – кто будет тем драконом, что его охраняет.

Но пока он шел, поднимаясь по серым ступеням из подземелья, пока смотрел на людей, чьи глаза тухли, когда он обращался к ним, пока тяжелые двери с трудом распахивались, чтобы пропустить Киндеирна, Кровавого Короля, он ощутил еще кое-то. Легкое как щекотка или дыхание сонной кошки.

Это было страшно – в первый раз ощутить невозможную надежду.

Не золотая кровь, еще нет. Но магия, отличная от магии самого Ирна.

Магия Айны.

Неужели кто-то из тех, в кого Айна положила кусочек своего сердца – выжил? Кто-то из потомков того племени, с которым она возилась перед тем, как Ирн принес ей ее злую судьбу.