Делай Деньги - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 30

Улица Десятого Яйца была улицей мелких торговцев, которые продавали маленькие вещи в маленьких количествах за маленькие суммы с маленьким доходом. На такой улице приходилось быть мелочным. Здесь не место для больших идей. Приходилось смотреть на детали. Эти люди видели куда больше фартингов, чем долларов.

Некоторые лавочники уже задвигали ставни и закрывались на день. Притянутые Анк-Морпорским инстинктом на что-то интересненькое, торговцы стекались посмотреть, что происходит. Они все друг друга знали. Они все друг с другом вели дела. И все знали Мойста фон Липовига, человека в золотом костюме. Банкноты изучались с большим вниманием и серьезными обсуждениями.

— Прямо как долговая расписка или вексель, вообще-то.

— Ну хорошо, но если, допустим, тебе нужны деньги?

— Так, поправь меня, если ошибаюсь, долговая расписка что, не деньги?

— Ну ладно, а кто их тебе одалживает?

— Э… Джек вот, потому что… Нет, стойте… Это и есть деньги, так?

Мойст ухмыльнулся, когда обсуждение стало раскачиваться из стороны в сторону. Целые новые денежные теории росли здесь как грибы — во тьме и из всякой дряни. Но эти люди считали каждые полфартинга и спали, спрятав сбережения под кроватью. Они, яростно приковав взгляд к указателю весов, с точностью до сотых и тысячных будут взвешивать муку и виноград, потому что живут на разнице между себестоимостью и продажной ценой. Если он сможет внушить идею бумажных денег им, то выйдет из воды если не сухим, то, по крайней мере, просто-напросто умытым.

— Так как думаете, пройдут такие деньги? — спросил он во временном затишье.

Согласованное мнение выражало, что да, могут, но им бы надо выглядеть „пошикарнее“, по словам Ловкого Поулфорта: „Знаете, больше причудливых букв и всего такого“.

Мойст согласился и раздал всем по банкноте в качестве сувенира. Оно того стоило.

— А если вдруг дело сорвется, как переспевший уахуни, — сказал мистер Пруст, — то у вас ведь все равно есть золото, так? В погребе заперто?

— Да, золото обязательно должно быть, — присоединился мистер Извозчик.

Последовало общее бормотание согласия, и воодушевление Мойста резко упало.

— Но я думал, мы все согласились, что золото вам не нужно? — вообще-то, они не соглашались, но попробовать стоило.

— Ах, да, но оно должно быть где-нибудь, — заметил мистер Извозчик.

— Это делает банки достойными доверия, — сказал мистер Поулфорт таким тоном сокрушительной уверенности, которая была отличительным признаком самого знающего из созданий — Человека В Пабе.

— Но я думал, вы поняли, — сказал Мойст. — Вам не нужно золото!

— Все верно, сэр, все верно, — мягко сказал Поулфорт. — Пока оно там есть.

— Э, а вы случаем не знаете, зачем ему там быть? — спросил Мойст.

— Делает банки достойными доверия, — сказал Поулфорт, основываясь на убеждении, что истина усваивается благодаря повторению. И, судя по кивкам отовсюду, таково было мнение Улицы Десятого Яйца. Пока золото где-то было, банки были достойными доверия и все было нормально. Мойст от такой веры чувствовал себя униженным. Если золото где-то есть, точно также цапли перестанут есть лягушек. На самом же деле никакая сила не могла заставить банк быть достойным доверия, если он не хотел таким быть.

Но все равно, даже так, неплохое начало для первого дня. С этим можно работать.

Начался дождь, не проливной, но один из таких добротных дождей, в которых почти можно обойтись без зонта. Никакие кебы по Улице Десятого Яйца не ездили, но один стоял у обочины на Проигрышной Улице, с лошадью, склонившейся в упряжи, кучером, ссутулившемся в пальто и фонарями, мерцающими в сумраке. Поскольку дождь переходил в капательно-промокательную стадию, то вид кеба для промокших ног был в самый раз.

Мойст поторопился к нему, забрался внутрь, и голос во мраке произнес:

— Добрый вечер, мистер Липовиг. Как приятно с вами наконец-то встретиться. Я Пупси. Уверена, мы станем друзьями…

— А знаешь, это было здорово, — произнес Сержант Стражи Колон, когда фигура Мойста фон Липовига скрылась за углом, продолжая набирать скорость. — Он вылетел прямо через окно кеба, не задев края, наскочил на того подкрадывающегося парня, я еще подумал, очень хорошо прокатился, когда приземлялся, и все это время не выпускал собаку. Не удивлюсь, что он раньше уже такое делал. Но, тем не менее, в целом я должен его упрекнуть.

— Первый же кеб, — согласился капрал Ноббс, покачав головой. — О боже, о боже, о боже. Не подумал бы, что такой человек, как он, на этом даст маху.

— Вот и я в точности того же мнения, — отозвался Колон. — Когда знаешь, что у тебя есть враги по-крупному, никогда, никогда не залезай в первый же кеб. Закон жизни. Даже то, что под камнями живет, это знает.

Они понаблюдали, как ранее подкрадывающийся человек мрачно подбирал остатки своего иконографа, пока Пуччи орала на него из кареты.

— Готов поспорить, что когда придумали первый кеб, никто не посмел в него сесть, а, сержант? — радостно заметил Нобби. — Спорим, что кучер первого кеба каждую ночь возвращался, помирая с голоду от того, что все этот закон знают, да?

— Да нет, Нобби, с людьми, у которых нет врагов по-крупному, все будет нормально. Теперь пойдем и отчитаемся.

— Что это вообще значит, „по-крупному“, — проворчал Нобби, когда они направились к зданию Стражи на Требушной Улице и к верной перспективе чашечки горячего сладкого чая.

— Это значит крупные враги, Нобби. Очевидно же, как нос на лице. Особенно твой.

— Ну, она крупная девочка, эта Пупси Щедрая.

— И скверно иметь таких врагов, как эта семейка, — высказал мнение Колон. — Каковы ставки?

— Ставки, сержант? — невинно спросил Нобби.

— Да ведь это же ты их собираешь, Нобби. Ты всегда их собираешь.

— Не могу никого привлечь, сержант. Предрешенный исход, — пожаловался Нобби.

— А, ну да. Разумно. Липовига к воскресенью найдут обведенным мелом?

— Нет, сержант. Все думают, что он победит.

Мойст проснулся в большой мягкой кровати и подавил крик.

Пупси! А-а-а-а! И в состоянии, которое склонны деликатно называть „дезабилье“. Ему всегда было интересно, как выглядит дезабилье, но он никак не ожидал увидеть его так много за раз. Даже теперь некоторые из его клеток памяти все еще пытались умереть.

Но он не был бы Мойстом фон Липовигом, если бы определенный запас беззаботности не объявился залечить раны. В конце концов, он вывернулся. О да. Это было не первое окно, в которое Мойсту приходилось выпрыгивать. И яростный крик Пупси был почти таким же громким, как треск упавшего на булыжники иконографа того типа. Старая ловушка с наживкой на сладкое. Ха. Но он уже очень давно не делал чего-то нелегального, чтобы поддерживать разум в должной форме циничной предосторожности. Год назад он бы не заскочил в первый же кеб, это уж точно. Хотя, если поразмыслить, только очень странные люди способны подумать, что его может привлечь Пупси Роскошь; он не мог представить, чтобы такому поверили в суде.

Мойст встал, оделся и с надеждой прислушался, нет ли признаков жизни на кухне. Признав их отсутствие, он сделал себе черный кофе.

Вооружившись им, Мойст прошел в кабинет, где в своем ящике дремал мистер Непоседа, и на столе лежала обвиняюще черная шляпа.

Ах да, он же собирался кое-что с ней сделать, не так ли?

Мойст достал из кармана пузырек с клеем — из числа таких удобных, с кисточкой на крышке — и после аккуратного размазывания стал наклеивать сверкающие хлопья как можно ровнее.

Он все еще был поглощен этим занятием, когда в зоне его видимости, подобно солнечному затмению, вырисовалась Глэдис, держа то, что оказалось беконно-яичным сэндвичем длиной в полметра и толщиной в пару миллиметров. Еще она принесла ему копию Таймс.

Мойст простонал. Опять он попал на переднюю страницу. Ему это очень часто удавалось. Это все из-за его атлетического языка, который сбегал от него каждый раз при виде блокнота.

Э… Он еще и на вторую страницу попал. О, и в колонку редактора. Да чтоб его, даже на политическую карикатуру, которые никогда не были смешными.