Рандеву с Валтасаром - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 81

Он снова попытался броситься на Дронго, но его держали уже несколько человек. Селимович продолжал вырываться, кричал, плакал, смеялся. Его никак не могли успокоить, пока, наконец, появившиеся врачи не сделали ему укол. Он обмяк, но продолжал что-то бормотать.

– Нужна срочная госпитализация, – сказал один из врачей.

– Не обращайте внимание на его слова, – подошел к Дронго Зоран Анджевски. – Во время войны в Сараево погибла его семья. С тех пор он немного не в себе. Он даже купил пистолет, чтобы убивать сербов. А потом явился к американцем и сообщил, что он военный преступник. Они не понимают таких шуток, и его, кажется, включили в какой-то список военных преступников и даже посадили в тюрьму, но потом быстро разобрались и отпустили. Мы все давно знаем, что он немного не в себе. Не нужно на него обижаться.

– Я не обижаюсь, – вздохнул Дронго, – я примерно так и подумал. Только я действительно не был в Сараево уже много лет.

– Мы знаем, – сказал Джепаровски, – мы все знаем. Это последствия войны, будь она проклята. Это последствия гражданской войны. Зоран македонец, а я серб, и мы всегда старались избегать этой темы в общении с Селимовичем. Мы думали, что поездка пойдет ему на пользу, но вот он опять сорвался.

– У него была безумная идея найти людей, виновных в этой войне, – добавил Зоран, – и кто-то ему сказал, что в Сараево во время войны был Дронго. Там было какое-то другое имя. Драган или Дранко, но он почему-то запомнил именно ваше.

Селимовича уже уводили санитары, и он смотрел себе под ноги, не замечая окружающих. Он продолжал бормотать про Вавилонское царство, про войну, которую он обязан выиграть. Дронго проводил его мрачным взглядом. Ему было стыдно, что он невольно спровоцировал у больного приступ.

– Это и есть ваш второй убийца? – несколько презрительно спросила рыжеволосая девица.

Она оказалась сотрудником ФСБ. Ее коллеги находились за занавесом. Их было пятеро, и они появились, когда Селимович стал кричать и бросаться на Дронго.

– Он не убийца, – искренне сказал Дронго, – он несчастный человек. Жертва войны.

– Ну, знаете, – гневно произнесла она, – вы просто несерьезный человек, если не можете отличить больного от здорового.

– Да, – сказал Дронго, – действительно, не могу. Наверное, вы правы, мне не стоило ничего говорить. Извините меня.

– Что происходит? – спросил ничего не понимающий Вейдеманис. – Почему ты извиняешься? Ты ошибся?

– Думаю, что нет. Он действительно убрал эту щетку и выкрал дневник Альберто Порлана.

– Так в чем же дело? Значит, ты нашел того, кто помогал Бискарги?

– Нет, – ответил Дронго, – не нашел.

– Значит, ты ошибся? – снова повторил Эдгар.

– И не ошибся, – задумчиво сказал Дронго. – Когда мы отсюда выйдем, я тебе все объясню.

К нему подошел Павел Борисов.

– Твои эксперименты нужно запретить, – убежденно сказал он. – Сначала после твоих слов убивают Темелиса, а теперь сходит с ума Селимович. Ты опасный человек, у тебя злая энергетика.

– Ты разве не видишь, что он оказался прав? – вмешался Пацоха. – Селимович действительно украл дневник и забрал щетку. Я ее тоже видел. Он думал, что таким образом помешает Дронго проводить расследование.

– Какое расследование? – огрызнулся Борисов, – все уже закончено.

Пока они говорили, Дронго, взяв стул, тяжело опустился на него, никак не комментируя происходящее. Он словно замер, размышляя над случившимся.

– Селимович тяжело болен, – сказал стоявший рядом с ним Джепаровски, – и мы полагали, что вы об этом знаете. Во всяком случае, Вольфарт был информирован о его болезни, но европейская толерантность такова, что нельзя исключать из списка человека только потому, что он страдает маниакальным психозом и винит весь мир в гибели своей семьи. В обычное время он спокоен, но иногда у него появляются какие-то странные идеи. Ему кажется, что он пророк Даниил, который должен растолковать российскому президенту смысл вавилонского проклятия. Его лечили полгода в Загребе, но это не помогло. А человек он хороший, старается всем помочь, в жизни мухи не обидит. Просто ему казалось, что именно Дронго виновен в его несчастьях.

– Я действительно виноват, – тяжело сказал Дронго. – Я хотел найти того, кто забрал эту щетку, но упустил из вида одно важное обстоятельство. Но это сейчас не важно. А насчет маниакальной депрессии... Боюсь, что ею страдает большинство политиков в бывшей Югославии, разодравших страну на части и спаливших ее в огне гражданской войны.

– Может, ты мне объяснишь наконец, что происходит? – спросил Вейдеманис. – Какое обстоятельство ты упустил? О чем вообще идет речь?

Вместо ответа Дронго тяжело поднялся со стула и пошел к выходу. Все смотрели на него. Не обернувшись, он вышел из зала. Следом бросился Эдгар.

– Тоже мне аналитик, – громко сказал кто-то из сотрудников ФСБ, – принял психа за шпиона.

Но его никто не поддержал. Только Пацоха укоризненно покачал головой, взглянув на офицера. И тоже не проронил ни слова. Все расходились мрачные и недовольные друг другом. Анджевски и Джепаровски поехали в больницу, чтобы помочь своему другу преодолеть кризис. В конце концов они все когда-то были гражданами одной страны и продолжали дружить, невзирая на государственные границы и распри, раздиравшие их некогда единую родину.

Санкт-Петербург. 3 июля

Они долго ходили по городу, и Дронго все это время молчал. Тактичный Вейдеманис старался не беспокоить друга, понимая, как тому тяжело. И лишь часа через полтора, когда Дронго, наконец, спросил его, что он обо всем этом думает, Эдгар честно ответил:

– Ничего не понимаю. С одной стороны, ты разоблачил Селимовича, а с другой, сам опровергаешь себя и говоришь, что он не тот, кого ты искал. Ты меня извини, но я не совсем понимаю ход твоих рассуждений. Получается, что это не он взял щетку.

– Нет, – сказал Дронго, – как раз получается, что он.

– И он не имеет никакого отношения к Бискарги?

– Не имеет, – подтвердил Дронго.

– В таком случае я тоже идиот, ничего не могу понять.

– Я тебе объясню, – Дронго помолчал еще несколько минут и затем сказал: – Меня очень интересует эта история с исчезнувшей щеткой. Дело в том, что она не должна вписываться в логику моих рассуждений. Ведь Бискарги не выбросил ее следом за Темелисом. А логично было предположить, что он ее выбросит. Но вместо этого он оставил щетку и подбросил пуговицу Шпрингера. Получается, что он намеренно оставил щетку и пуговицу Шпрингера, чтобы главное подозрение пало на Стефана.

– Возможно, – кивнул Вейдеманис, – но ты раньше был другого мнения, считая, что убийца мог забыть щетку.

– Да не мог он ее забыть, – хмуро сказал Дронго. – Это профессиональный убийца, и оба убийства он мастерски рассчитал. И такой глупый прокол. Мы часто приписываем свои ошибки другим, полагая, что все можно объяснить подобным образом. А это была моя ошибка. Он намеренно оставил щетку, чтобы я ее нашел. И пуговицу, которую он оторвал от рубашки Шпрингера.

– Предположим, что это так. Но я не понимаю, что нового это тебе дает.

– Вот-вот. А теперь послушай. Темелис вошел в тамбур, именно тогда, когда Бискарги сломал дверь. Совпадения быть не может, это понятно. Бискарги не стал бы так глупо рисковать, сначала сломав дверь, а затем отправившись на поиски греческого журналиста. Значит, был сообщник. Этот сообщник привел Темелиса в тамбур и, может быть, даже помог Бискарги совершить убийство. Тогда получается, что этот напарник видел, как Альваро намеренно не убрал щетку, заботливо оставив ее под умывальником. Но если это так, а это действительно так, то почему тогда сообщник, вернувшись в поезд, решил испортить план Бискарги и забрать щетку? Получается, что он просто подставил Альваро, оставив там эту пуговицу, которая ничего не доказывала без щетки. Вот это меня все время мучило. Пока я не понял главного: Мехмед Селимович не был сообщником Бискарги. Это всего лишь помешанный на ненависти ко мне человек. Даже не ко мне, а к войне и всем спецслужбам, олицетворением которых я для него стал.