Крепость Серого Льда - Джонс Джулия - Страница 28

В зеркале отразилась жесткая, нелюбимая Рейной улыбка. Вечно он хитрит и петляет, лишь бы правду извратить. Она не прогоняла его — Мейс сам ушел с их супружеского ложа. Боги знают, как тяжко ей было терпеть его, но она открыла в себе бездонную пустоту, всегда способную вместить еще что-то. Теперь Мейс дал всем понять, что она, Рейна, охладела к нему и закрыла перед ним свою дверь. Ложь, сплошная ложь, но она очень похожа на правду.

И эта ложь пошатнула ее положение в клане. Черноградские женщины всегда были ее поддержкой и опорой. Она принимала у них роды, воспитывала их дочерей, давала им советы в случаях супружеских разногласий и утешала их в горе. Она всегда слыла хорошей женщиной и верной женой, а теперь Мейс и это, последнее, у нее отнимает.

Если ты отказываешься делить постель со своим мужем, ты не можешь больше считаться верной женой.

Она слишком горда, чтобы оспаривать слова Мейса и говорить громко то, о чем другие шепчутся с таким упоением. Притом неизвестно, поверят ли ей. Она всегда обращалась с Мейсом холодно, и женщины, всегда все замечающие, заметили и это. Тем легче было пустить нужную Мейсу сплетню. «Как-никак, — сказали, должно быть, любительницы пошептаться, — она и раньше его не слишком любила, а со временем и вовсе забросила».

С досадой Рейна принялась взбивать соломенный тюфяк на кровати. Пора бы набить новый — этот весь в ямах, и живность в нем, уж конечно, завелась, и от камня он нисколько не защищает.

Камень, камень. Ей тошно от черных градин этого клана, от его давящего круглого дома, от мертвых, которых оставляют гнить под открытым небом. Взять хоть эту комнату: каменная кровать, голые каменные стены, каменные плиты пола, истертые за две тысячи лет ногами вождей. Где тут легкость, где музыка? В Дрегге, где она выросла, всегда бывали танцы и лицедеи, в большом чертоге весело пылали свечи, мужчины плясали в раздувающихся юбках-килтах, женщины — с веточками розмарина в волосах. Там даже на стены смотреть было приятно. Гладко оштукатуренные, окрашенные умброй, увешанные домоткаными коврами, будто и не каменные вовсе. Черный Град раз в десять богаче Дрегга, отчего же в нем нет радости?

Рейна выпустила тюфяк из рук. Она еще молода, ей всего тридцать три зимы, но этот круглый дом делает ее старухой.

Нет времени раздумывать, почему это так. Инигар Сутулый звал ее к себе в молельню. И не хочется идти, да надо. Она и без того уже заставила его ждать.

Ее комната располагалась высоко у западной стены, дальше всех от молельни и священного камня, поэтому дорога туда казалась Рейне особенно долгой и утомительной. Скарпийки устроили себе кухню в старой житнице, где стало слишком сыро, чтобы хранить зерно. От резких, незнакомых запахов их стряпни у Рейны желчь подступила к горлу. До каких пор они будут терпеть это ползучее нашествие Скарпа? Анвин Птаха шла через сени, направляясь в собственную родимую кухню. Рейна хотела окликнуть ее, но заметила непривычно сгорбленные плечи домоправительницы, заметила выбившиеся из пучка волосы — и удержалась. Анвин тоже страдает, это видно. Каково-то ей выносить чужеземцев в своем чистом, налаженном хозяйстве? И что проку бороться? Мейс все равно настоит на своем.

У входа в узкий, ведущий в молельню коридор Рейна оправила платье и посмотрела, чисты ли у нее башмаки. Пусть это глупо, делать нечего. Она чувствовала, что ей предстоит битва, и хотела быть во всеоружии. Инигар должен видеть в ней жену вождя, а не робкую молодку, которую можно запугивать и улещивать, как ему угодно.

Одевшись спокойствием, как броней, Рейна вошла в молельню Черного Града.

Там ее прежде всего встретил холод, глубокий, смертельный холод. В чем тут дело? Заморозки прошли добрых десять дней назад. Вчера Рейна, когда поила Милашку у Протоки, ощутила первое дыхание весны. Но здесь, в молельне, по-прежнему стояла пора трескучих морозов. Рейна зябко потерла руки, жалея, что не накинула шаль.

Ее глаза стали привыкать к полумраку, и оттуда, словно по волшебству, выступила громада Градского Камня. Он подавлял Рейну своей мощью, и она, несмотря на все усилия, испытала прежний благоговейный трепет.

Она не сразу увидела, что камень дымится.

Страх, внезапный и отдающий крепкой солью, сдавил ей горло. Градский Камень дымился, как парное мясо на морозе.

— Да, Рейна Черный Град. Орлы знают, когда надо бояться.

Голос ведуна застал Рейну врасплох, но она, не желая этого показывать, выпрямилась и спросила:

— Давно ли это началось?

Инигар вышел из мрака и дыма, и она подумала: а он постарел. Черные глаза, как всегда, непреклонны, но тело как-то ссохлось, точно кровь из него высосали. Рейна попыталась скрыть, как она поражена, но обмануть Инигара было не так-то просто.

— Ты находишь, что я изменился, Рейна? — с прежней твердостью спросил он. — Тогда тебе, возможно, следовало прийти сюда пораньше.

Рейна не собиралась оправдываться перед ним и потому промолчала.

Она была уверена, что ему известны ее мысли, и какое-то время они смотрели прямо в глаза друг другу — жена вождя и клановый ведун. Затем Инигар внезапно стянул с рук свои перчатки из свиной кожи, протянул их Рейне и сказал:

— Надень их и потрогай камень.

Рейна медлила. Ей не хотелось идти у него на поводу, но мрачный тон его голоса действовал на нее помимо воли.

— Без перчаток к нему прикасаться нельзя — кожа слезет, — настаивал ведун.

Как это возможно? — рвалось у Рейны с языка. Но задавать такой вопрос было еще страннее, чем трогать камень, поэтому она надела перчатки и подошла к восточному боку глыбы. От камня веяло таким холодом, что Рейна, как маленькая, застучала зубами. Здесь, вблизи, она различала на его поверхности борозды, трещины и ямы. Валун, всегда влажный на ощупь, оделся теперь броней инея. Рейна осторожно приложила к нему защищенные перчатками руки.

О боги. Она словно притронулась к умирающему. При всех прежних прикосновениях — в конце ее девичества, после обеих свадеб, после смерти Дагро — камень вливал в нее жар и силу. Теперь он остыл, и сила ушла куда-то в самую его глубину. Она чувствовала, как что-то шевелится там, внутри — будто тянется к ней и не может дотянуться.

Рейна оцепенела, терзаемая чувством утраты.

Инигар, понаблюдав за ней некоторое время, наконец сказал:

— Боги оледенили сердце камня, и он расколется еще до конца этого года.

Рейна потрогала вышитую ладанку с порошком священного камня у себя на поясе. Она слышала истории о том, как раскалываются священные камни, но они больше походили на сказку, чем на правду.

— Канун Пришествия? — тихо молвила она.

— Ночь, когда Станнер Хок бросил собаку в огонь, — кивнул Инигар.

Рейна склонила голову, не в силах смотреть на его всезнающее лицо, и медленно попятилась к стене. В молельне царил беспорядок: дымник почти догорел, на полу угли и пепел, долота раскиданы как попало. Даже одежда ведуна, сшитая из тончайшей свиной кожи, перепачкана и изорвана. Рейне вдруг стало жаль его, но она благоразумно не подала виду.

— Ты сказал об этом Мейсу?

— Ты же знаешь, что нет. Что хорошего вышло бы, если б я посеял страх в клане?

— Но в разговоре со мной тебя это не останавливает.

— Ты женщина, а не воин.

Ей захотелось ударить его. Как он смеет? Боги знают, как сражается она за этот клан. Вся дрожа, Рейна сказала:

— Не понимаю, зачем ты позвал меня сюда, будучи столь низкого мнения обо мне. — Она повернулась, чтобы уйти, но ведун с привычной властностью приказал ей:

— Останься. Я сказал, что ты не воин, но не говорил, что у тебя нет власти.

Устав от его игр, Рейна швырнула перчатки на пол.

— Что тебе нужно от меня? Камень болен, и поправить этого я не могу. Я ведь не бог.

Ведун, все так же не поддаваясь ее гневу, нагнулся и поднял перчатки.

— Знаешь ли ты, что все камни живые? Спроси любого крестьянина. Камни могут усеять поле за одну ночь, выброшенные наверх спазмами земли. Горы порождают их, реки и ледники уносят прочь, а жар и лед в конце концов губят. Когда священный камень умирает, вместо него следует подыскать новый.