Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика - Страница 31

— Ну как, ты устроилась, моя дорогая?

Я открыто посмотрела в темное лоснящееся лицо:

— Вы солгали.

Толстуха поджала губы и принялась обмахиваться веером, который зажимала в пухлой руке:

— Я не солгала — я немного приукрасила.

Я решила не тянуть:

— Вы ведь знаете, кто я такая.

Лигурка кивнула.

— Вы знаете, что мой хозяин — Великий Сенатор Империи.

Снова довольный кивок.

— Меня похитили у него. Он меня ищет. Верните меня — и получите щедрую награду. Вам будут благодарны.

Красные губы расползлись, обнажая ряд мелких крысиных зубов:

— А если я откажусь?

Хотелось сказать, что она поплатится, пригрозить чем-то страшным. Но я боялась выглядеть смешной — тогда она свсем не поверит.

— Тогда вас ожидают неприятности.

Я старалась казаться как можно равнодушнее, спокойнее, но едва не клацала зубами. Голос предательски подрагивал, с каждым словом ослабевал, будто заканчивался и вот-вот иссякнет. Из меня получился бы плохой политик — я совсем не умею скрывать эмоции.

Лигурка удовлетворенно вздохнула, с треском сложила веер и подперла им мой подбородок.

Меня трясло, пальцы заледенели. В голове туманилось, кажется, я была близка к обмороку. Не помню, когда ела в последний раз, наверное, давно, когда Бальтазар принес большой бутерброд с горелой котлетой. Толстуха просто буравила меня глазами. Я знала этот взгляд. Это взгляд собственника, работорговца. Так смотрел на меня полукровка. Как на вазу с конфетами, как на пирожное, как на кусок отменно приготовленного мяса. Как на вещь. Она заглянула мне в лицо снизу вверх:

— Не стоит пытаться мне угрожать. Тем более пугать своим хозяином. У меня к нему свои счеты.

Кажется, я побледнела. Будто меня обескровили. Я чувствовала, как жизнь капля за каплей покидает тело. Хозяйка заметила это, отстранилась и стала нервно обмахиваться веером:

— На Лигур-Аас я была уважаемой женщиной, смотрительницей королевского гарема. У меня был титул, представь себе! А что теперь? Я всеми презираемая хозяйка борделя.

Я даже усмехнулась:

— Кажется, вы и здесь не бедствуете.

Толстуха закатила глаза:

— Да что бы ты понимала! Статус. Статус, моя дорогая, положение. Неужто, не видишь разницы?

— Но, причем здесь я? Я не имею к вашему положению никакого отношения.

Она скривилась, красные губы залегли крутой дугой:

— Да причем здесь ты? Кому до тебя дело есть? Ты всего лишь любимая игрушка. Ты как вещь с аукциона. Порой важно, не что это за вещь, а кому она принадлежала. Чувствуешь разницу? Это как достать диковину на черном рынке.

В ушах звенело, и с каждым мгновением этот навязчивый звон усиливался. Я перестала ощущать кончики пальцев. Ладони покалывало, будто их таранят крошечными иголочками. Я должна была задать главный вопрос, но губы не слушались. Кажется, я открывала рот, будто жевала какую-то дрянь. Наконец, звук ободрал горло:

— Что со мной будет?

Хозяйка задорно улыбнулась:

— Устроим милый праздник для особо дорогих высоких гостей. Тех, кто, как и я, питает к твоему господину особую любовь. Не переживай — зал не для тебя. Спокойно отдыхай. Наберешься сил, отъешься. Ну-ка, сними платье, я посмотрю. Ты чересчур худа. Это не хорошо.

Я остолбенела и не мигая смотрела на эту жирную жабу, пока не защипало от сухости глаза. Хотелось надавать ей по рыхлым щекам, чтобы она заткнулась. Та лишь скривилась:

— Впрочем, мне все равно: я позову Клода — и он сам все снимет, если ты несговорчивая. Это даже к лучшему. Многие гости любят несговорчивых. Несговорчивые всегда дороже.

Она нащупала на жирной руке браслет селектора:

— Любовь моя, зайди в сто восьмую. Нужна твоя драгоценная помощь. — Она опустила руку и уставилась на меня, едва не облизываясь: — Вот и ладненько.

Перед глазами тотчас всплыл Марий Кар. Нет, я его никогда не видела, лишь так воображала: молодая жирная копия сенатора Октуса, который постоянно взирал с отвратительных голограмм. Кар и Вилма… Может именно он и виновен в ее смерти… Вилму я хорошо помнила. Казалось, что хорошо. Она жила неподалеку, мы часто виделись на улице. Но сейчас, время спустя, ее лицо, которое, казалось, я никогда не смогу забыть, начало расплываться, терять очертания. Я видела лишь развивающиеся на ветру светлые волосы и нечеткий овал лица. Она растворялась в желто-синем мареве. Небо и песок. Зной раскалял воздух, и он парил, будто волны жидкого стекла. Если долго смотреть на эти потоки — может затошнить. Как сейчас. Перед глазами мутнело, желто-синее слилось в зеленоватую грязь. А потом наступила ночь.

Глава 41

Когда я почувствовала знакомый запах аптечной вони, пробирающий до самого мозга, ожидала увидеть полукровку. Я почти ликовала, но открыв глаза, увидела худенькую многосмеску в медицинской форме. Чуда не случилось. Заметив, что я очнулась, она поспешно собрала свое барахло в многоярусный чемоданчик и вышла, объявив Хозяйке, что мне нужен покой и хорошее питание.

Толстуха сидела на стуле, положив ногу на ногу, и беспрестанно обмахивалась веером, наполняя комнату сухим мелким треском, будто летела стая саранчи. Клод со скучающим видом подпирал стену, и я втайне надеялась, что он сшибет башкой проклятый лаанский светильник. С другой стороны кровати, опустив голову, стояла Лора.

Хозяйка нервно сложила веер и шлепнула им по ладони:

— Что же ты такая хилая? Ладно, не больная. И не беременная. — Она расхохоталась: — А то все планы бы спутала.

Хотелось взять вилку и воткнуть в юркий черный глаз, наколоть, как жука на иголку, видеть, как вылезает в месте прокола белое содержимое. Бескровное, но отвратительное. Даже Ларисс не вызывал у меня таких живых кровожадных мечтаний.

К счастью, толстуха не стала рассиживаться. Поднялась, указала на меня сложенным веером:

— Ты — отдыхаешь и ешь все, что принесут. Ты, — она ткнула в сторону Лоры, — при ней. Что вытворит — с тебя спрошу. Да смотри, следи хорошо, как наказала. А то в клетку отправлю.

Я заметила, как Лору передернуло, она даже зажмурилась и сжала кулаки, но поспешно кивнула:

— Спасибо за милость, Хозяйка. Я буду хорошо за ней смотреть.

Толстуха вышла, дверь с шипением закрылась. Меня охватывала такая слабость, что я не могла даже поднять голову. Да и не хотела. Просто лежала и вертела глазами. Лора села на краешек кровати, повернулась:

— Она оставила меня с тобой. Я упросилась.

Чего она ждала? Радости? Благодарности? Впрочем, я ловила себя на мысли, что где-то глубоко внутри рада ей. Несмотря ни на что. Она — осколок прошлой жизни. Она напоминание о том, что эта жизнь когда-то была. Сувенир. Вот кто она для меня. Веха. Я больше не хочу оценивать, хочу просто знать, что она есть.

— Значит, я буду не одна.

Я все еще ощущала себя вне реальности, будто в аквариуме с прозрачной гелеобразной субстанцией, которая притупляет звуки, запахи… чувства. Или…

Я повернулась к Лоре:

— Они что-то кололи мне?

Она покачала головой, и я почувствовала облегчение. Полукровка наглядно показал мне, что бывает после подобных опытов. Какая угодно правда, только не вмешательство в сознание. Нет!

— Что такое клетка?

Лора отвернулась и опустила голову, сгорбилась:

— Клетка — это клетка. В общем зале. Девушки у всех на виду делают немыслимые вещи.

— Чем-то пичкают? Седонин?

— Бывает, — Лора сжалась. — Особенно в первое время. — Она сиротливо легла на самый край и повернулась ко мне: — Хозяйка говорит, что те, кто в зале, обязательно должны быть с огоньком. Все отключается, остается лишь похоть. И ты готова прыгнуть на каждого…

— … не надо, я знаю.

Какое-то время мы просто молчали. Я закрывала глаза и слушала, как она сопит, временами шмыгает носом. Это очень непривычно, когда ты не один. Теперь это казалось почти ненормальным. Нас не должно быть здесь.

Я повернула голову, заглядывая в ее зареванное лицо. Веки покраснели, набухли. Глаза казались узкими и маленькими, но пронзительно голубыми. Самый небесный цвет.