Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика - Страница 18

Кажется, сейчас был единственный раз, когда я оказался благодарен этой каторжной лестнице и понял суть ее названия. Ее называли лестницей размышлений. Когда-то давно ее задумали как переход от суетного мира к величию Императора. Поднимаясь по ней, надлежало лишний раз собраться с мыслями, остыть, отбросить горячность. Физическая нагрузка сбивает спесь. Именно то, что мне было нужно сейчас. Восемьсот ступеней делали свое дело.

Наконец, я вошел в портал, где мне отсалютовала дворцовая стража. Я еще не вступил в должность, но они уже приветствовали меня, как Великого Сенатора. Когда я появлялся в залах и галереях, придворные замолкали, особо трусливые кланялись. Ничего, через месяц склонятся все. Включая тестя.

— Теперь, наконец, поговорим, — старик Тенал будто материализовался из воздуха.

Твою мать, только его сейчас не хватало. Самый подходящий момент для непоправимых ошибок. Я повернулся и постарался выглядеть предельно невозмутимым. Мне это всегда плохо давалось, в отличие от Ларисса. Черт возьми, да мне это никогда не удавалось.

— Ваше сиятельство. Прошу прощения, но я очень спешу. Меня ожидает Император.

— Ничего… Подождет, — старик бесцеремонно уцепился за рукав. — Я не займу много времени.

Я демонстративно выдрал черную ткань из его цепких пальцев:

— Я слушаю вас, ваше сиятельство, но попрошу не забываться.

— Ты должен вернуть мою дочь в столицу до коронации.

Я стиснул зубы — конечно, они сговорились:

— Вот как?

— Именно так. И не вздумай кривиться, дорогой зять, или я собственными руками сотру эту ухмылку с твоего лица. Ты сделаешь, как положено, и мы закроем этот вопрос. В противном случае…

— Вы ставите мне условия?

— Не вынуждай меня. И недооценивать меня тоже не советую.

Я едва сдержался, чтобы не схватить Тенала за ворот мантии. Даже сцепил руки за спиной. Он видел это, и, зная мой нрав, откровенно провоцировал. Возраст был его щитом, позволяющим безнаказанно делать многие вещи.

— А теперь вы послушайте меня, дорогой тесть, — я отчаянно старался не сорваться, но в груди все кипело. — Я по горло сыт вашей дочерью. По самую глотку. Тем более теперь, когда она осмелилась прямым текстом угрожать мне! — последние слова я почти выкрикнул и сам вздрогнул от собственного голоса, понесшегося по галерее.

Увы, мы уже привлекали слишком много внимания. Едва я повернул голову, немногие свидетели тут же сделали вид, будто не замечают ничего, хоть и бессовестно тянули шеи. Чуть громче — и они бы все услышали. Все они. Двор, мать его. Я бы предпочел оказаться в казарме — там все понятнее и честнее. От этой мысли что-то неприятно шевельнулось внутри, и кокон гнева будто рассыпался. Стало лишь холодно и пусто.

Я выдохнул и посмотрел Теналу в глаза:

— Она делает глупости. Вы не можете этого не знать. Сегодня отправила мне сообщение с угрозами, которое суд примет как непреложное доказательство, стоит лишь удостоверить подлинность этой записи. Если вы знали об этом и позволили — вы потакаете ей. Если нет — вы вырастили неуправляемую дочь, которая не подчиняется ни мужу, ни отцу.

Я успел перехватить руку старика до того, как он ударил меня. Пережал запястье, чувствуя слабые попытки вырваться. Какое-то время держал, видя, как в бесцветных глазах гаснет злость. Он все понимает. Не может не понимать — он не глуп. Только дочь есть дочь.

— Это ты! Ты довел ее! — он выдернул руку из моих пальцев, но уже без прежнего рвения.

— Нет, ваше сиятельство. Просто она хочет от меня невозможного. Несмотря на всю мою честность.

Старик скривился, с сожалением покачал головой:

— Ты недостоин моей дочери. Мне никогда не искупить свою вину перед ней за то, что я устроил этот брак.

— Этот брак с самого начала был ошибкой.

Я развернулся и поспешил уйти, оставив Тенала под прицелом любопытных глаз.

Глава 25

Когда вошел полукровка, я сидела на кровати, поджав ноги, и умирала от безделья. Впрочем, как обычно. Если бы я могла хотя бы читать или заниматься мелкой женской ерундой. Шить, вязать… Но просить не решалась. В такие моменты я просто гоняла в голове старые стихи, все, которые могла вспомнить. Детские, лирические, обрывки старых пьес. Бывало так, что прилипчивые строчки крутились сутками. Я с ними засыпала, просыпалась, и никак не могла избавиться, будто от нагретого солнцем пластыря, липшего к пальцам.

Ларисс явно был не в духе, бросил с порога, без предисловий:

— Обувайся, пойдем.

— Куда?

Сердце заколотилось до боли, дыхание оборвалось. Меня почти трясло.

— Я должен перед тобой отчитываться? Поднимайся, прелесть моя, и пошла.

Я встала, сунула ноги в серые туфли на плоском ходу, сняла с крючка накидку — на всякий случай. Едва ли это визит к его брату, иначе здесь бы уже копошилась толпа рабынь. Здесь что-то другое.

Мы шли тем же путем, каким меня вела во время побега рабыня Виреи. Миновали кабинет управляющего и поднялись по широкой белой лестнице, украшенной резными перилами, прошли залитой солнцем галереей, разрезанной с двух противоположных сторон огромными стрельчатыми окнами, за которыми виднелся сад и далекие штрихи городских высоток. Хотелось постоять у окна и посмотреть. Можно сказать, что я и не видела города. Но полукровке это, конечно, не понравится. Наконец, он остановился перед резными дверями. Точно такие же вели в покои де Во. Видно, мы зачем-то прошли другим путем. Очередная насмешка…

Ларисс открыл дверь и втолкнул меня внутрь:

— Входи.

Я с замиранием сердца переступила порог и остановилась. Здесь никого не было, и это оказались совсем другие покои. Все оформлено с женской мягкостью и отменным вкусом. Приятные цвета, изящные предметы. Кругом лаанские светильники цветного стекла — мы с Лорой видели такие в магазине Юсе Сафе, старого толстяка, торгующего дорогими диковинами. Светильники висели у него годами и покрывались мелкой желтой пылью — слишком дорого для простых норбоннцев. Здесь же их десятки, самых разных. Одни изображали невиданные цветы, другие — диковинных птиц, третьи — искусные деревья с цветной листвой.

— Нравится?

Я вздрогнула, услышав голос полукровки, который показался вдруг совсем неуместным здесь.

— Какое это имеет значение?

— Теперь это твои покои.

Вероятно, я ослышалась. Или это очередная насмешка. Он ничего не сделает просто так.

— Что?

Полукровка сегодня был не слишком терпелив. Казалось, я его раздражала. Или даже бесила.

— Теперь ты будешь жить здесь.

— Но… — я обернулась, заглянула в темное лицо, — ведь это покои… его жены… ведь я не ошибаюсь?

Ларисс кивнул:

— Именно. Теперь они твои.

Да он издевается.

— У тебя будут свои рабы, свой повар. Читай, сколько влезет. Или чем ты еще любишь развлекаться… Но из этих покоев, прелесть моя, ты можешь выходить только в сад и в мой кабинет. В сопровождении вольнонаемной охраны, разумеется. В пределах покоев ты свободна в своих передвижениях.

— И что все это значит?

Ларисс повел черной бровью:

— Это значит, что здесь вдоволь занимательных предметов, которые помогут тебе свести счеты с жизнью, как ты и хотела. Может, на каком-то из них ты все же не смалодушничаешь. Простор для фантазии и надежный способ убить время.

Скользкая тварь… Он давил на самое больное. Знал, что уже не смогу. Что даже не стану пытаться.

— Хочу, чтобы ты поняла, какую жизнь я могу тебе предложить. Жизнь не рабыни — госпожи. Как и должно быть.

Я покачала головой:

— Нет, господин управляющий. Что бы вы ни предложили — я уже сделала свой выбор. А я держу слово, даже когда даю его сама себе. Надеюсь, больше не услышу этих предложений.

— Какая идейность. Рано или поздно мы все равно нарушаем такие обещания. Это неизбежно.

Я снова покачала головой:

— Знаете, в чем секрет? Не разбрасываться обещаниями по пустякам. И знаете… я не верю, что это ваше решение.