Невольница: его проклятие (СИ) - Семенова Лика - Страница 10

Я не стал отвечать. Не хочу, даже ему.

Торн все понял. Вместо этого добавил:

— Прости, но мне никогда не нравился твой брат. Ты это знаешь. Его методы тоже.

— Не начинай. Я доверяю ему. Мы просто солдаты, привыкшие действовать иначе.

Торн кивнул:

— Пусть так. Но не забывай, что то, что вы оба здесь — это только твоя заслуга. Это ты рвал жилы, в то время как он почитывал книжки, лежа в кровати. Это ты годами жил в казарме — не он.

Я усмехнулся:

— Поэтому он умнее меня — глупо это не признать. Помню, еще в детстве вы плевали друг другу на спину. Ты не обязан его любить.

— Я всегда опасаюсь тех, чьих мотивов не понимаю.

— Значит, мои мотивы тебе всегда понятны?

Винс рассмеялся:

— Ты — идиот, который прет напролом. Но с такой прямотой и больным жаром…

— У… — я невольно усмехнулся. — Какой лестный отзыв. Ты знаешь, что как твой полковник, я могу тебя за это расстрелять?

Он хлопнул меня по плечу:

— Я говорю не как твой капитан. И не как кавалер Торн. Я говорю, как Винс, твой друг.

Мне вмиг стало горько:

— Мой единственный друг.

И это было правдой.

Шорох за спиной заставил обернуться. Торн тут же склонился в поклоне, волосы свесились едва ли не до пола. Кланялся он примерно так же как выглядел в мантии — коряво и нелепо.

Максим Тенал. Ощущение, что он меня выследил. Я неоднократно видел его в галереях в своей неизменной серо-жемчужной мантии, но успевал вовремя уходить. Серый — цвет рабов и истинных высокородных. О да… если бы взялись создавать статую высокородного — ее бы ваяли с Тенала. Идеален до тошноты. Черти его приволокли!

К счастью, я не обязан был ему кланяться, впрочем, как и он мне. Он долго молча сверлил меня льдистыми глазами. Такими же прозрачными и почти бесцветными, как бриллианты его серьги. Если бы эти глаза могли резать — от меня давно осталась бы куча окровавленного мяса.

К счастью, подбежал раб Пирама и согнулся передо мной в поклоне:

— Ваше сиятельство, его высочество немедленно требуют вас.

Я едва заметно кивнул тестю и поспешил вслед за рабом. Пусть теперь старик захлебнется желчью, которую только что хотел вылить на меня.

Глава 13

Я не видела и не слышала проклятого полукровку два дня. Или мне так казалось. Время ничто в этой тюрьме. У меня свои часы — где время отмеряется сном, явью и болью. Еще робкими воспоминаниями, но я берегу их, как крошечные неуловимые секунды.

Приходила толстая верийка-медичка, молча меняла повязки на истерзанной спине, и уходила, оставляя меня тяжелому мороку больного сна. Все повторялось. Я будто нырнула в проклятое прошлое и только ступила на землю Сердца Империи. Будто не было побега, Гектора, предательства Добровольца. Все только предстоит и закрутится проклятым колесом. Будет длиться вечность. Как и эти мысли, к которым я возвращаюсь снова и снова. Творю их, как заклинание, будто все еще не желаю примириться с реальностью. Теперь моя реальность — полукровка. Опасная гнусная тварь.

Появление Ларисса я предчувствовала спинным мозгом, ноющими ранами. Просто знала, что сейчас откроется дверь, и на пороге, которого я не вижу, появится проклятый ядовитый гад. Скорее всего, в желтом. Я услышала его неторопливые шаги, почувствовала, как он поддел край присохшей повязки, оглядывая раны. Я сцепила зубы и невольно зашипела, когда он аккуратно отдирал край. Это было больно, будто брызнули кислотой.

— Ну? — он встал рядом.

Я видела его коричневые мягкие сапоги, складки расшитой мантии, которую ненавидела.

— Как ты себя чувствуешь?

Я не хотела отвечать. Он сам все видит.

— Как человек, запоротый до полусмерти, господин управляющий.

Даже говорить оказалось больно — спину тут же запекло.

— Не выдумывай, — он вновь приподнял повязку. — При желании, с одного удара кнутом можно сломать позвоночник. У тебя же — лишь драматические царапины. Много крови, немного боли — и только.

— Драматические царапины? — несмотря на боль, я повернула голову. — Вы издеваетесь?

— Да, прелесть моя, царапины. Конечно, тебя щадили — это понятно даже дураку.

— Щадили? — я потеряла дар речи. Что бы тогда было, если бы не щадили?

— А ты что думала? — он нахмурился, в приторном голосе полоснула сталь. — Что с честью вынесла невыносимое? Не разочаровывай меня, это расстраивает. Я хочу лишь вразумить тебя, но не угробить. Но ты упряма.

— Что же вы за скользкий ядовитый выродок, господин управляющий? Вы самый гнусный человек, которого я знаю.

Полукровка лишь улыбнулся. Кажется, ему это польстило:

— Ты меня совсем не знаешь. И не забывай, — он покачал головой, — что это не моя прихоть.

— Может и не ваша, но это не имеет значения. Я видела ваше лицо и слышала ваши слова. Вы давали команду палачу.

— Тогда ты тем более должна ценить, что я приказал ему остановиться.

Меня передернуло от отвращения. Если бы могла — собственными руками вырвала бы его язык и швырнула собакам. Он понес бы великую утрату, лишившись возможности говорить.

— Я сыта вами по горло. Вами обоими.

— Вот как? Может, ты предпочитаешь другие блюда?

Я не понимала, куда он клонит, и не собиралась понимать. Надеюсь, когда-нибудь он подавится своим языком. Меня не покидало ощущение, что он методично мстит, но не понимала толком за что. Как де Во винит меня за то, что случилось с их семьей? До сих пор не забыл глупые неосторожные слова, сказанные в минуту отчаяния? Или есть что-то, о чем я просто не догадываюсь?

Ларисс вновь потянул край повязки, с интересом склонил голову, закивал:

— О да… Ты из тех, кому идут шрамы. Из редких женщин, способных вызывать сильные чувства. Они будоражат кровь, отнимают разум и будят самые низменные первобытные страсти. Великие королевы, непревзойденные преступницы, отменные шлюхи, к чьим ногам бросают города.

Что это? Признание безумца или оценка работорговца? Впрочем, плевать. Я хотела только одного: чтобы он ушел и перестал отравлять воздух моей тюрьмы. Исчез навсегда, сдох в своей норе.

— Кто такой Гектор? — эти слова прозвучали, как громовой раскат, как шальная пуля.

Я замерла, даже перестала дышать. Полукровка своими липкими пальцами дотянулся даже сюда. Откуда узнал? Я с трудом сглотнула и ответила не сразу:

— Понятия не имею.

— А теперь скажи: почему я не верю тебе?

Я молчала. Понимала, глупо отрицать. Если спрашивает — значит, все знает и без моих ответов. Он хочет забрать даже воспоминания, фантазию. Растоптать, испоганить, уничтожить. Нет, господин управляющий, так не пойдет.

— Я не знаю.

Я слышала, как он выдохнул. Злился. Пусть.

— Ты можешь отрицать что угодно, прелесть моя. Но я могу рассказать об этом твоему господину. Стоит ли добавлять, что ему это, мягко говоря, не понравится?

Я сглотнула и с трудом опустила голову на подушку:

— Мне плевать.

— Значит, ты понимаешь, о чем я хочу рассказать?

Я стиснула кулак так, что заломило пальцы:

— Нет.

Я не видела, скорее, почувствовала, что он усмехнулся:

— Значит, ты, все же, не бездушная кукла, как я начинал было думать.

Глава 14

Стоять у ложа умирающего — дерьмовое развлечение. Стоять у ложа умирающего Императора — дерьмовое вдвойне. Стоять у ложа умирающего Императора рука об руку с тестем, которого не выносишь — апофеоз придворного протокола.

Фабий лежал в своей камерной спальной, которую предпочитал остальным. Синеватое, высушенное годами и болезнью тело на алом шелке подушек. Никогда не питал к нему любви — не за что. Но сейчас он — просто умирающий старик. Своенравный, резкий, порой истеричный. Отец твердил, что я должен до последнего вздоха быть благодарным за то, что остался в живых, но я видел в Императоре не спасителя, а, скорее, карателя. Мальчишка — как я мог быть причастным к чему-то, чтобы наказывать меня ссылкой? Чтобы отбирать все, что положено по праву крови. Плевать. Теперь старик умирал, а я стоял в нескольких шагах от кресла Великого Сенатора. Знаю — поднимется вой, старцы станут потрясать сморщенными кулаками, но главное, чтобы Пирам не дрогнул. Со стариками мы справимся. Надеюсь, что справимся.