Измена - Джонс Джулия - Страница 89

— А тот, другой, как?

Часовой за все то время, что Джек поднимался на ноги, ни разу не пошевелился. Джек призывно махнул рукой, и человек склонился над раненым.

— Что-то я не припомню, чтобы видел тебя раньше, приятель, — сказал он, беря часового за плечи. — Хотя я и родную жену не узнал бы, будь у нее столько сажи на роже. — Человек широко улыбнулся, показав кривые зубы и толстый красный язык. — Давай-ка, парень, бери его за ноги. Меня зовут Дилбурт, между прочим.

Джек ухватил солдата за лодыжки и сам себе не поверил: он был теплый. Не холодный, не застылый, а теплый — живой. Простая, ясная радость прошла по телу Джека, ободряя и отгоняя боль.

— Чему радуешься, парень? — беззлобно спросил Дилбурт. — Копоть в голову ударила, что ли? Или ноги этого молодца пахнут лучше, чем ты думал? Ну, раз-два — взяли, — скомандовал он, и они подняли часового. — Вон туда. — Дилбурт мотнул головой в сторону ворот. — Там устроили лазарет для раненых.

Джеку приходилось нелегко. Мышцы болели, голова кружилась, и, хотя на Дилбурта приходилось больше тяжести, плечо ломило невыносимо.

Минуты через две они пришли в лагерь, где наскоро развели костры и поставили палатки, а на земле рядами лежали тюфяки.

Люди собирались в большие кучи, и настроение здесь царило — прямо-таки праздничное: чаши пенились при свете огней, и пахло жареным мясом. Красивый женский голос пел песню отнюдь не унылую, и все переговаривались высокими возбужденными голосами.

Джек, не желая лезть в эту толпу, остановился и вынудил Дилбурта сделать то же самое.

— Ты чего, парень? — спросил тот. — Нам совсем немного осталось. Лазарет вон там, у стены.

Джеку ничего не оставалось, как идти дальше. Он почему-то чувствовал себя ответственным за часового и не хотел его бросать, пока тому не окажут необходимую помощь. Это было самое меньшее, что Джек мог сделать для него, — и, опустив голову, он продолжал тащить свою ношу.

— Вот и молодец, — сказал Дилбурт, перехватывая руки и стараясь взять еще больше груза на себя.

Джек пожалел, что ему нельзя говорить, — не то он поблагодарил бы этого кривозубого халька, который без лишних слов пришел на помощь ему и часовому. Пришлось ограничиться улыбкой — и Дилбурт, как видно, понял его.

— Эх, парень, в такую ночь никто не вправе считать себя мужчиной, если не делает все, что в его силах.

Никто даже не взглянул на них, когда они шли сквозь толпу. Все были охвачены возбуждением, словно жители замка Харвелл накануне большого праздника. Лица мужчин блестели, а открытые шеи женщин, распустивших шнуровку ради пущей свободы движений, пылали румянцем. Джек ловил на ходу обрывки разговоров:

— Говорю вам, это было землетрясение. Два дня назад и тюрьму вот так же тряхнуло — я слышал от стражников.

— Нет, это королевские шпионы. Они сперва полили дерево маслом, а потом подожгли горящими стрелами.

— Они подвели под форт подкоп и взорвали мину — вот почему так тряхнуло.

— А я слыхал, какой-то человек шел сквозь огонь невредимый, как ангел.

— Не ангел, а дьявол.

— Это был Кайлок, вот кто.

— Дьявол и есть.

Джек порадовался, когда они добрались до лазарета, — у него уже уши вяли. Стонущие, черные от сажи люди лежали на земле ровными рядами, будто игральные карты. Кругом кашляли и плевались.

— Живой или мертвый? — деловито осведомился сознающий свою важность лекарь.

— Живой, покуда в руки тебе не попал, — ответил Дилбурт. Джек прикусил губы, чтобы не рассмеяться. Дилбурт нравился ему все больше и больше.

— Тогда кладите его сюда. — Лекарь указал на чистый, застеленный полотном тюфяк. — А ты, парень, — сказал он Джеку, — совсем, похоже, плох под этой своей сажей. Подожди тут у входа — я займусь тобой, когда улучу минутку. — Он смерил внимательным взглядом рану на груди и укусы на руках.

Джеку сделалось не по себе. Он не знал, насколько надежно сажа скрывает его раны, а смотреть не хотел. Он просительно взглянул на Дилбурта.

— На твоем месте, парень, — сказал тот, — я его к себе и на выстрел не подпустил бы. Ты жив, стоишь на ногах и с помощью Борка переживешь эту ночь — а на большее и надеяться не приходится. — Он обхватил Джека за плечи. — Пойдем, парень, не будем больше задерживать этого доброго человека. Если он надолго бросит своих больных, они, чего доброго, начнут поправляться сами по себе — придется ему тогда раскошеливаться. — Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой, подмигнул лекарю и повел Джека прочь из лагеря.

Джек высвободился, чтобы проститься с часовым. Дилбурт понимающе кивнул:

— Похвально, парень. Я тебя подожду.

Что такого было в этом человеке? Дилбурт как будто читал мысли так же легко, как другие разбирают слова. Он скромно отошел в сторонку, сверкая при луне плешью, словно донцем опрокинутой чаши. Джек положил ладонь на руки часового. Лицо солдата блестело от пота, и он весь дрожал. Правая нога была откинута в сторону, и кожа выше колена побелела и натянулась над раздробленной костью.

— Я сожалею, — прошептал Джек.

Глаза солдата открылись. Он посмотрел на Джека ясным, полным бесконечного сочувствия голубым взором и сказал просто:

— Я знаю.

Джек сжал его руку — слишком крепко, быть может: на сердце было тяжело, и он не совсем понимал, что делает.

— Спокойной тебе ночи, друг, — сказал он и ушел.

Дилбурт подал ему руку, чтобы опереться. В третий раз за эту ночь кривозубый хальк прочел мысли Джека, потому что не сказал ни слова, а просто вывел его из лагеря.

Полчаса спустя Джек и Дилбурт, слишком изнуренные, чтобы говорить или думать, подошли к маленькому опрятному деревянному домику. Дилбурт почти уже тащил Джека на себе.

— Ну вот и пришли, парень. Родной очаг, стало быть. — Занимался рассвет, и первые лучи солнца окружали уютный домик ореолом.

Женщина с лицом большим и гладким, словно круг сыра, вышла им навстречу.

— Муженек! — вскричала она. — Что это ты торчишь на дворе, да еще с болящим? Входи сейчас же и дай мне заняться им. — Квохча, как рассерженная курица, она подхватила Джека под другую руку. — Ну, Дилбурт Вадвелл! Я всегда говорила, что у тебя вместо мозгов свечное сало, — так оно и есть: ночной пожар, видать, вконец его расплавил.

Джек оказался прижатым к внушительной груди тетушки Вадвелл. От нее шел восхитительно знакомый запах дрожжей и масла — хоть сейчас в печку сажай. Через дверь, такую низкую, что им всем пришлось пригнуться, она ввела его в теплую, ярко освещенную кухню. Камыш, совсем свежий, трещал под ногами. Не успев войти, тетушка Вадвелл принялась погонять мужа:

— Дилбурт, не стой так, будто ожидаешь второго пришествия Борка. Налей парню кружку сбитня — да не так, как ты обычно наливаешь, а до краев. — Крепкие руки усадили Джека на что-то мягкое. — А потом принеси мне таз с водой — парня надо отмыть.

Дилбурт, поймав взгляд Джека, скорбно улыбнулся:

— Да, из моей жены получился бы отменный полководец, родись она мужчиной.

— Хватит болтать, муженек, — отрезала тетушка Вадвелл, которой эти слова пришлись явно по вкусу. — Парень ждет не дождется моего сбитня. — Она положила тяжелую руку Джеку на лоб и, почувствовав жар, закатала рукава. — Вижу, тут на все утро работы хватит.

Джек откинулся на спинку удобного стула и предоставил ей хлопотать. Руки у нее были умелые, хотя и грубоватые, а рвение не знало границ. За четверть свечи она побрила его, обмыла все, что позволяло приличие, втерла бальзам в многочисленные собачьи укусы и положила холодный компресс на лоб. Рану от стрелы она оставила напоследок. Обмывая Джека, она только коснулась влажной тряпицей запекшегося кровавого струпа — теперь она занялась им вплотную.

— Оставь компресс, муженек, и принеси нашего лучшего летнего вина. — Дилбурт проворно шмыгнул куда-то, а хозяйка прошептала Джеку на ухо: — Сдается мне, что под этой коркой я найду очень скверную стреляную рану.

Джек открыл было рот, чтобы оправдаться, вспомнил, что говорить ему нельзя, и только пожал плечами.