Измена - Джонс Джулия - Страница 88

Разум его пылал, и соки бурлили в нем, как в куске обугленного мяса, не находя исхода. Испуганный и дрожащий, Джек открыл рот и закричал:

— Нет!!!

Крик, наделенный собственной силой, кинжалом пронзил безумие — и воля устремилась следом, загоняя колдовство обратно в кровь. На один невыносимый миг Джека словно разодрало надвое — но обе половины тут же слились вновь, образовав отличное от прежнего, но цельное существо. Сосущая волна прошла по телу, забрав всю силу из мышц, — и схлынула.

Джек не мог ни стоять, ни поднять руку — даже моргнуть не мог. Он опустился на землю и, собрав остатки сил, потянулся к скрюченной руке часового, прыгнувшего со стены. Боль пронзила хребет, а руку точно засыпали целой горой земли. Но Джек не сдавался, одолеваемый желанием коснуться той, другой руки. Только это имело значение в аду, в который превратилась ночь. Пядь за пядью он тянул руку через грязь и совсем обессилел, когда до руки часового осталось не больше пальца. Солдат, словно чувствуя Джека, открыл глаза, просиявшие ясной мирной голубизной.

Медленно, содрогаясь всем телом, с помутившимся от боли взором, он дотянулся до руки Джека. Джек ощутил прикосновение жестких пальцев, и его сердце затрепетало от радости. Все пропало — и Тарисса, и боль. Остались только они с солдатом, лежащие рядом на выжженной земле, — остальное не имело значения.

Почувствовав, что ворожба закончилась, Баралис вылез из постели и с раздражением заметил, что весь дрожит. Накинув подбитый горностаем халат, он подошел к огню. Руки сегодня болели особенно сильно. В угли, как всегда, был зарыт кувшин со сбитнем. Налив чашу до краев, Баралис одним глотком выпил теплый пряный напиток — и, лишь когда тепло проникло в пальцы, обрел способность размышлять.

Где-то в Обитаемых Землях ворожил чародей, мощь которого превосходила всякое воображение.

Баралиса пробудила от первого некрепкого сна первая волна силы, равной которой он не встречал. Эта ужасная мощь пронзила судорогой его тело, проникнув в самую душу. Ей не было конца. Она все лилась и лилась — мгновениями, минутами, часами. Никогда еще он не испытывал ничего подобного. Отзвуки и теперь еще трепетали в воздухе. Половина города Брена, должно быть, проснулась в своих постелях — но немногие поняли почему.

Баралис боялся — боялся неизвестного чародея, наделенного такой силой.

Собравшись с духом, он начал разведывать. Еще слабый после недавнего путешествия на Ларн, он мог немногое — разве что определить источник колдовства. Словно человек, подставляющий смоченный палец ветру, он определил, что отзвуки пришли с запада, но как будто ближе, чем из Королевств, — стало быть, из Халькуса, Анниса или Высокого Града. Страшная мысль пришла ему в голову: уж не Кайлок ли это, освободившийся из-под власти дурмана? Сердце Баралиса учащенно забилось, и он попробовал воздух на вкус. Магия играла на языке знакомую мелодию. Не Кайлок, нет. Кто-то другой.

Кто-то, с кем Баралис встречался прежде. Тот самый, кто слово за словом копировал библиотеку Тавалиска. Ученик пекаря.

Рискуя рассудком и не прибегая к помощи зелий, Баралис впустил отзвуки в свой мозг. Какая легкость, какая боль, какое буйное пламя! И ясные голубые глаза умирающего. Все это записалось в эфире на чужом языке. Баралис мало что мог разобрать, а переводить не было времени. Одно верно: колдовал Джек. Баралис не ошибся. Всякие чары носят на себе подпись мастера, и Баралис, ознакомившись с чьей-то манерой, уже не забывал ее. Уже в третий раз он распознал подпись пекарского ученика.

Баралис сделал глубокий выдох, стремясь освободиться от чуждого присутствия! Чары покинули его, но неохотно — они цеплялись за ткань его мозга, пытаясь переустроить его по образцу того, из которого вышли. Но Баралис был слишком большим мастером, чтобы дать им зацепиться. Уж его-то ничьи отзвуки с ума не сведут.

И все же расплата была неминуема — его охватила страшная, сосущая слабость. Сил не осталось даже, чтобы вернуться в постель. Он сидел у огня и потягивал сбитень. Ему нужно было поспать, восстановить силы, как тяжелобольному, но мысли бешено неслись, оставляя тело на произвол судьбы.

Для чего Джеку дана такая сила? Такой дар — ибо талант подобной мощи нельзя унаследовать или получить путем обучения — никогда не дается без цели. Баралис рылся в памяти, перебирая пророчества, причины и следствия. Что-то не давало ему покоя — что-то, услышанное накануне от верховных жрецов Ларна, когда разговор шел о рыцаре:

«Он обратился к нам за пророчеством, и мы указали ему путь. — Куда? — В Королевства».

Мальчик, которого искал рыцарь, происходит из Королевств, волосы на затылке у Баралиса поднялись дыбом. Это Джек, ученик пекаря — сомнений нет. Ларн живет в страхе перед его бывшим писцом.

Что это означает? И что еще важнее, как это может повлиять на него, Баралиса? Грея руки о кувшин со сбитнем, Баралис пытался найти смысл в своих недавних открытиях. Этот юноша отмечен судьбой, он наделен огромной силой, мудрец Бевлин послал рыцаря на его поиски, а Ларн не хочет, чтобы его нашли. Как там сказали жрецы на прощание?

«Наша судьба связана с твоей. Если ты возвысишься, возвысимся и мы».

Стало быть, если юноша угрожает Ларну, то и Баралису угрожает тоже. В глубине души Баралис давно уже это знал. Он знал это с тех самых пор, как сто шестьдесят сгоревших хлебов преобразились в тесто. Джек уже тогда был занозой в его боку и теперь остается ею. Надо было убить его, когда имелась возможность.

Ключ к тайне — это мудрец Бевлин: ему одному известное истинное назначение мальчика. Но он умер, не без помощи Ларна, вероятно, и унес разгадку с собой в могилу.

Унес ли? Кувшин испачкал пальцы Баралиса пеплом, и тот рассеянно стряхнул серебристый прах. Если сам мудрец обратился в прах, после него должны остаться книги и записи. Так и есть. Завтра он придумает, как присвоить себе имущество Бевлина. Такой человек непременно должен был записывать свои мысли на пергаменте. Главное — узнать, у кого эти рукописи теперь, и сделать их хранителю такое предложение, от которого тот не сможет отказаться.

Решив, что ему делать, Баралис воспрянул духом. Он докопается до сути. Пусть пекарский ученик одарен сверх меры — опыт и хитрость в конце концов всегда побеждают.

Джек очнулся, как от толчка. Он замерз, и одежда промокла насквозь. Рядом кричали, суетились и таскали узлы. Первый миг блаженного неведения прошел, и Джек вспомнил весь ужас этой ночи. Часовой! Что с часовым, который спрыгнул со стены? Джек огляделся. Он лежал на том же самом месте, и часовой рядом с ним. Сколько же прошло времени? Несколько минут или несколько часов? Кто знает. Караульная, однако, успела превратиться в обугленные, дымящиеся руины — да и весь форт, видимо, постигла та же судьба. Там и сям еще мерцали огни, облизывая деревья, но им недоставало недавней свирепой силы.

Джек знал, что надо встать. Еще немного, и люди, что суетятся там в темноте, займутся двумя телами, лежащими у ворот. Он уперся в землю руками, готовясь приподняться. Резкая боль пронзила все тело, и к горлу подкатил тугой комок тошноты, едва не задушив его. Джек отхаркнулся и выплюнул сухой розоватый сгусток, который быстро присыпал землей, не желая его разглядывать.

Он перенес вес тела на руки, решившись на этот раз не обращать внимания на боль. Все шло хорошо, покуда не настал черед ног: они затряслись и подкосились под ним, заставив снова рухнуть наземь. Джек упал неудачно, плечом, и рана в груди тут же отозвалась болью. Он выругался, раздосадованный своей слабостью, набрал побольше воздуха и начал сызнова. Его качало, как и прежде, но он не давал ногам вольничать, пресекая все их попытки согнуться в коленках. Когда он простоял немного по стойке «смирно», кровь прилила к ногам, и они стали чуть потверже.

— Как ты, приятель? — спросил, подойдя, кто-то. — Помощь нужна?

Джек тупо поглядел на незнакомца. В глазах этого человека не было обвинения, только участие — он не знал, кто такой Джек. Вспомнив, что говорить нельзя, Джек только кивнул и взялся за горло — пусть думают, что он охрип от дыма.