Измена - Джонс Джулия - Страница 58

— Герцог уезжает рано утром. Тебе понадобится много вещей. Я пошлю за Вьеной. Ты ездишь верхом?

— Разумеется.

— Это хорошо. Быть может, ты и в охоте знаешь толк?

Как может дочь величайшего охотника в Королевствах не знать толк в охоте? Мейбор особо гордился тем, что все его сыновья и даже дочь охотились на вепря в том возрасте, когда другие дети еще только учатся сидеть в седле.

— Я побывала на охоте пару раз. Но ведь в горах, наверное, не так много дичи?

— Замок стоит на склоне, который спускается в широкую долину. Там есть озеро, и к нему ходят на водопой и медведи, и рыси, и олени.

— Кто еще едет с герцогом?

— Думаю, что немногие. Поездка будет короткой — дня два-три, не больше. Тебе, полагаю, придется держаться в тени. Герцог не любит выставлять напоказ свои личные дела.

— Вряд ли я тогда буду охотиться, — разочарованно сказала Мелли — ей давно уже не приходилось скакать по лесу за зверем.

— Что ж, — Бэйлор встал, — быть может, он не будет столь щепетилен вдали от двора. Не могу сказать наверное — он еще ни одной женщины не брал в замок. Во всяком случае, я доведу до его сведения, что ты умеешь охотиться. Это явится для него приятной неожиданностью.

Мелли видела, что ее ценность в глазах Бэйлора возросла. Мелли хотела спросить его о местонахождении замка, но придержала язык, Бэйлор не дурак и мигом сообразит, зачем ей это надо. Вместо этого она спросила:

— Что еще хотел знать обо мне герцог?

— Он спрашивал о твоих родителях, о том, как я тебя нашел.

Герцог выяснял, правду ли она сказала.

— А обычно он разве не расспрашивает о своих приобретениях?

— Очень редко. Большая честь быть отмеченной им.

Мелли, как ни старалась, не могла скрыть усмешки. Она дочь первого вельможи Королевств и была невестой принца. Честь оказаться последней пассией герцога для нее по меньшей мере сомнительна.

— Ну, мне пора, — сказал Бэйлор. — Я позабочусь, чтобы Вьена принесла тебе все, что нужно. — Он так и сиял.

Мелли пришла в голову одна мысль.

— У герцога есть и другие женщины?

— Герцог — человек сильных страстей.

— Как поступают с теми, которые перестают его интересовать?

— По-разному. Одних перепродают, немногие остаются во дворце прислуживать знатным дамам, а третьим позволяют идти куда они пожелают.

— Но сначала они переходят к вам? — Мелли приметила, что Бэйлор избегает смотреть ей в глаза. — И герцог только что распрощался со своей предыдущей фавориткой — это так?

— Ранним утром он действительно выразил желание не... видеть более Шанеллы. — Бэйлор, испытывая явную неловкость, поспешил добавить: — Еще один добрый знак для тебя, дорогая Мелли.

— И для вас тоже, Бэйлор, — сказала Мелли, когда он уже закрывал дверь.

XVII

Хват ненавидел утро — особенно раннее. Освященный временем обычай предписывал ему как карманнику вставать до зари и поспешать к рассвету на рынок, но никогда за все свои трудовые годы он не испытывал радости от того, что вставал с петухами. Теперь же, заключенный в этом дворце, в комнатушке около кухонь и пивоварни, где день-деньской стоял шум и не было возможности улизнуть, чтобы попромышлять на свободе, он возненавидел утро еще пуще.

Он мирился с этими невыносимыми условиями только ради Таула. Здесь имелись лекари: один из них перевязал Таулу рану на груди, другой лечил ожог на руке холодными примочками из трав. Третий давал рыцарю снотворное, от которого тот спал чуть ли не круглые сутки, а хорошенькая девушка таскала еду и эль, чтобы подкрепить силы больного. Не то чтобы Таулу доставалось много этого эля. Должен же человек как-то вознаграждать себя за скуку.

Рыцарь спал и теперь — возможно, оно и к лучшему. Ожог, яд, рана и бой измотали его, и он нуждался в отдыхе сильнее, чем в самом мудреном лекарстве.

Если он только отдыхал по-настоящему. Хват несколько раз за ночь просыпался и слышал, как Таул кричит во сне. Он бормотал что-то на непонятном языке, звал кого-то по именам — Анна и Сара, — а однажды, глухой ночью, все его тело заколыхалось от тихих рыданий. Хват сел к нему на постель, обнял за плечи и сидел так, пока Таул не перестал плакать.

Рассвет проник в комнату, как вор, крадя тени из углов и пересиливая пламя свечей. Судя по шуму, дворцовая челядь уже поднялась. Запах хмеля и свежевыпеченного хлеба щекотал ноздри, а большие печи нагревали воздух.

Их доставили сюда сразу после того, как Таул принес свою клятву. Рыцарь тогда заковылял прочь от шатра, слепой и глухой ко всему на свете, и кровь промочила его наспех сделанную повязку. Герцог легко взмахнул рукой, и вперед выступил человек в просторных шелковых одеждах, не совсем успешно скрывавших объемистый живот. Он сказал, чтобы рыцарь следовал за ним во дворец. Таул не имел сил бороться и разрешил себя увести. Хват толстяку был ни к чему, но мальчик, отказываясь отойти хотя бы на шаг от Таула и угрожая заорать во всю глотку, если его прогонят, добился, что взяли и его.

Так вот они и оказались в гостях у самого герцога. Здесь было лучше, чем на конюшне — любое место, где нет лошадей, было бы лучше, — но поживиться, как это ни грустно, было нечем. С тех самых пор как Хват оставил свою котомку у Тугосумки, у него не выходили из ума его бывшие сбережения. Нужно было срочно восполнить свою опустевшую сокровищницу и помочь наличности Брена оборачиваться с должной быстротой.

Этот дворец небось по самую маковку набит деньгами, но законы гостеприимства запрещают промышлять здесь. Обкрадывать хозяина дома, в котором живешь, бесчестно. Скорый, который сам не раз давал приют товарищам по ремеслу, строго внушал Хвату правило святости уз между хозяином и гостем: «Ты можешь выпить все его запасы, оскорбить его доброе имя и даже переспать с его женой, но ты никогда и ни при каких обстоятельствах не должен у него воровать». От этих трогательных слов у Хвата каждый раз подступал к горлу комок. Поэтому о том, чтобы красть во дворце, не могло быть и речи.

Хват поскреб подбородок, обдумывая один заковыристый вопрос. Скорый ни слова не говорил о том, что нельзя порыскать по дому, чтобы посмотреть, где хозяин прячет свое добро. На этот счет никакого правила явно не существует. Быть может, позже он и предпримет небольшую вылазку, совершенно бескорыстную, разумеется. Можно узнать очень многое, всего лишь прогулявшись мимо сокровищницы.

Хвата пробудила от задумчивости внезапно открывшаяся дверь. На пороге возникла молодая женщина, та самая, которая умоляла его остановить бой: женщина с портрета. Увидев, что Таул спит, она вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Когда она подошла поближе, Хват заметил, что по ее лицу струятся слезы.

— Как он себя чувствует? — спросила она.

Хват одернул камзол и пригладил волосы. Судя по тому, как она одета, это очень знатная дама. В ту ночь на ней был простой шерстяной плащ, а теперь атлас и жемчуга.

— Неважно, госпожа. Весь вчерашний день проспал.

Легкий страдальческий звук сорвался с ее губ, и она метнулась к Таулу. Хвату достало мгновения, чтобы увидеть, что в руке у нее кинжал. Молниеносным броском Хват перекрыл ей путь, схватил за руку и отнял оружие. От нее пахло спиртным, и брага оставила мокрый след на платье. Не имея сил бороться, она разразилась новым потоком слез, бормоча снова и снова:

— Ненавижу его. Ненавижу.

Хват догадался, что Блейз, должно быть, умер.

Недолгое время спустя девушка как будто взяла себя в руки, вытерла слезы рукавом и подошла к ложу Таула. Хват не сводил с нее глаз, готовый кинуться на помощь рыцарю, если она вздумает причинить ему какой-то вред. Она потрясла Таула за плечо. Тот открыл глаза. Было видно по его мутному взгляду, что он отуманен снотворным. Низко склонясь над ним, девушка прошептала:

— Ты умрешь за то, что сделал вчерашней ночью.

Хват затаил дыхание. Таул взглянул девушке в глаза.

— Моя жизнь проклята, госпожа, и только смерть может дать мне покой.