Отныне и вовек - Джонс Джеймс - Страница 49

– Черт, я и забыл, – подымаясь, сказал Старк.

Тербер усмехнулся – будто лицо расколола трещина – и подождал, пока Старк уйдет. Потом лег на койку и закинул руки за голову. И вместе со вторым Милтом, который вырвался на волю, который всегда вырывался на волю, стоило Терберу остаться одному, он начал думать о том, что сейчас услышал, нарочно мучая себя, как человек, который все время щупает больной зуб, но к врачу не идет.

Он представлял себе, как все это было, как Старк обнимал ее, как она лежала на кровати, такая же, какой он видел ее сам, открывшая всю себя, сбросившая покровы со всех своих тайн; прерывистое дыхание, как у бегуна-марафонца, глаза закрыты и веки чуть вздрагивают в тот миг, когда ты, вырвавшись из плена собственного тела, ничего не понимаешь и в то же время понимаешь все, паришь в далекой вышине, и только тонкая серебристая лонжа соединяет тебя с твоим прежним «я», оставшимся там, внизу. Может, со Старком ей в постели было лучше, чем с тобой, думал он, надавливая на больной зуб и корчась от муки; может, все другие тоже были лучше, чем ты; может, даже Хомс доставлял ей больше наслаждения. Ведь она спала с Хомсом. Раньше он об этом не задумывался, а сейчас не мог отвязаться от этой мысли. Может, она и сейчас продолжает спать с Хомсом?

А тебе-то что? Какое тебе дело? Ты же ее не любишь. Тебе наплевать, с кем она спит. Ты даже не собираешься с ней больше встречаться. Ты все решил, еще в тот вечер на пляже, так ведь?

Нет, он все-таки встретится с ней еще раз, как договорились. Какой смысл платить три доллара у миссис Кипфер, если то же самое можно получить бесплатно? Ну и кроме того, хочется разгадать эту загадку до конца, ему просто интересно, так сказать, чисто интеллектуальное любопытство.

А я думаю, неожиданно подал голос второй Милт, я думаю, тебе хочется с ней встретиться, и о свидании ты договаривался всерьез.

Может быть, и так, признал он. Но я же сумел переиграть перевод Старка в свою пользу. А ведь мог и прошляпить. Теперь, если нам повезет, все должно получиться, как ты думаешь?

Я тебе про одно, ты мне – про другое, так не пойдет, настаивал его двойник. Я лично думаю, ты с самого начала знал, что придешь на второе свидание, знал еще в ту ночь, когда от обиды напился в «У-Фа».

Ну хорошо, хорошо, сказал он, отстань. Неужели тебе и меня надо постоянно дергать, как всех остальных? Мы с тобой одна плоть и кровь, неужели ты даже мне не доверяешь?

Уж ты-то должен знать цену родству, презрительно сказал тот, второй. Кому-кому, а тебе я должен доверять меньше всех.

Послушай, сказал он, у меня полно работы. Операция с поварами – штука тонкая, рискованная, и придется держать ухо востро, но, думаю, если нам повезет, мы все провернем как надо. Так что не лезь ко мне со своими теоретическими рассуждениями. Это дело сугубо практическое. И, не дав тому, второму, ничего ответить, Тербер быстро встал с койки и пошел в канцелярию готовить приказ о повышении Старка.

Им повезло. В тот же вечер Хомс по дороге в клуб заглянул в канцелярию, увидел у себя на столе отпечатанный приказ и подписал его. Старк назначался первым поваром, получал РПК и «специалиста четвертого класса», Уиллард снова становился вторым поваром с нашивками РПК и специалиста шестого класса, а рядовой первого класса Симс терял нашивки спеца шестого класса и вылетал с кухни на строевую. Хомс именно так все и намечал, только не собирался оставлять Симсу его РПК и был очень удивлен, обнаружив составленный Тербером приказ: он-то ждал, что Тербер начнет скандалить из-за этих перемещений. Ерунда, конечно, Тербер вечно артачится, как малый ребенок, но сейчас, подписав приказ, Хомс был доволен, что споров не будет, потому что терпеть не мог давить на подчиненных своей властью, даже когда того требовали интересы роты.

А дальше все было совсем просто. До смешного просто, даже не верилось. Как и следовало ожидать, у Старка возникли трения с поварами. Они сплоченно восстали против самозванца, взявшего на себя командование кухней. Почувствовав, что ветер переменился и что его звезда вот-вот закатится, жирный Уиллард возглавил бунт. Он искусно подстрекал поваров и мастерски жаловался начальству, пока наконец Старк не взял его за шкирку и не отделал так, что Уиллард потом боялся даже пикнуть. Когда же начали ставить палки в колеса остальные повара, Старк передал дело на суд в канцелярию. Тербер вынес решение в пользу Старка, с чем Старк и удалился. К концу недели капитан Хомс был полностью убежден, что отыскал для ротной кухни гениального шефа, и в разговоре с Тербером отметил исключительную важность правильной подготовки новобранцев с самого первого дня.

Старк полюбил свою кухню – он уже считал ее своей – с той самозабвенной страстью, о которой женщины приучены мечтать и которую они ждут и требуют от мужчин, но при этом всячески ее поносят, когда она проявляется в чем-то, кроме любви. Старк навьючивал на себя столько же работы, сколько на поваров и на кухонный наряд, может, даже больше. Ротный фонд перестал быть мертвым капиталом: Старк закупил новые столовые приборы и рекомендовал приобрести для кухни новое оборудование. На столах стали даже появляться живые цветы, чего раньше в седьмой роте не было и в помине. Вести себя за столом по-свински теперь категорически запрещалось, и Старк с жестокостью тирана следил за выполнением введенного им закона. Солдат, позволивший себе случайно залить кетчупом клеенку, неожиданно в середине обеда оказывался за дверью столовой. Получившие наряд на кухню проходили через все круги ада, но в задумчивых глазах и на грустном-язвительном смеющемся лице Старка никогда не бывало злобы, и ни одному солдату при всем желании не удавалось его возненавидеть. Солдаты видели, что Старк сам вкалывает не хуже их, и тихонько посмеивались, глядя, как он гоняет поваров в хвост и в гриву. Теперь работать приходилось даже жирному Уилларду.

Прошло всего две недели и март еще не успел кончиться, как высокий мертвенно-бледный сержант Прим был разжалован в рядовые. Когда нужно, капитан Хомс умел быть жестким и суровым. Он вызвал Прима и высказал ему все без обиняков, по-военному. В конце концов Прим сам виноват, Хомс столько ему прощал. И если другой солдат зарекомендовал себя лучшим работником, то должность по праву переходит к нему. Он предложил Приму на выбор либо перевестись в другую роту их полка, либо в другой полк, потому что он не может оставить в своей роте бывшего сержанта, занимавшего ответственный пост, это пагубно отразится на дисциплине.

Прим, который в последнее время вставал не раньше полудня и, распространяя вокруг себя присущий пожилым пьяницам тяжелый запах затхлости, в тупом изумлении бродил по кухне, где теперь все кипело и блестело и где он был лишним, выбрал перевод в другой полк, потому что ему было стыдно. Он ничего не сказал Хомсу. Что он мог сказать? Его списали, и он это знал. Его золотые денечки остались позади. Он выслушал приговор молча, лицо его выражало одновременно и удивление, и безразличие. Конченый он был человек.

– Капитан, как вы хотите, чтоб я составил приказ? – спросил Тербер, когда Прим ушел. – Разжалован за несоответствие занимаемой должности?

– Конечно. А как это иначе назвать?

– Я просто подумал, может, напишем «за нарушение дисциплины»? На дисциплине так или иначе горят все. Кого ни разу не выгоняли за дисциплину, тот, можно сказать, и не солдат. А если в документах стоит «за несоответствие», считай, пропал человек.

– Вы правы, сержант. Пусть будет «за нарушение дисциплины», – сказал Хомс. – Ведь вряд ли кто-нибудь докопается. Приму надо помочь, но так, чтобы это не задело интересы роты. Как-никак он служил со мной в Блиссе.

– Так точно, сэр.

Тербер составил приказ по-новому, но он понимал, что этот красивый жест ничего не изменит. Едва в новой части заметят, что Прим ходит как пыльным мешком ударенный, все сразу станет яснее ясного.

В тот вечер Старк по традиции купил несколько коробок сигар и за ужином раздал сигары солдатам. Все были довольны новой жратвой, новым порядком в столовой и новыми назначениями. Рядовой Прим, уже напрочь забытый, ел за одним из последних столов, и никто не обращал на него внимания; на рукавах у него темнели следы от споротых нашивок – самая грустная метина солдатской службы.