Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 63

Аракчеев недовольно поморщился, но Император кивнул:

— Хороший ведь вопрос.

Пестель с презрением посмотрел на меня, но ответил:

— Если на пути всеобщего блага стоит чья-то жизнь, то она не имеет значения!

— А я вот полагаю, что моя жизнь настолько же священна, как и остальные. Мне Вы выбора не оставили, то убийцу подошлете, то сами застрелить пытаетесь. Да идите вы все со своим благом туда, куда Макар телят не гонял!

Я умолкла, гневно дыша, Павел принял равнодушный вид, Иван Борисович на происходящее никак не реагировал. Государь шуршал бумагами, и пауза затягивалась. Наконец, Павел Петрович выбрал нужный ему документ и с иронией посмотрел на пленника.

— Вот из показаний о ваших собраниях. Интересные у тебя идеи, Павлик. Ты ратуешь за немедленную отмену крепостничества, так?

— Рабство надо искоренить раз и навсегда!

— Ты сейчас удивишься, — хмыкнул Император, — но все здесь присутствующие считают так же. Да-да, не надо на меня тут с презрением зыркать. Всем тут понятно, что кабала тянет Россию назад, но скажи мне, как ты представляешь себе: вот освободил ты крестьян, а как с землей? Всю им отдать?

К этому вопросу Пестель тоже был готов, очевидно, что много раздумывал над этим, и снова начал яростную речь:

— Половину земли отдать крестьянину! Другую половину оставить за государством для обеспечения всеобщего блага! Излишки у помещиков изъять без компенсации, объявить наделы священным богатством страны!

Император посмотрел на Аракчеева, граф улыбнулся и развел руками: мол, а я что говорил.

— Ты смотри-ка — изъять. То есть отнять у людей их собственность, оставить их без гроша? А они на это согласятся? А вот еще, — Государь взял новый лист. — Ты предлагаешь отменить все сословные привилегии, дворянство лишить все вольностей, дарованных им. Так?

— Так, — упрямо согласился Павел.

— Эк у тебя все просто-то! А задумывался ли ты, почему я с таким скрипом делаю то же самое? По шажочку, по прыжочку! Отнимаю все то, что матушка моя вам — и тебе, Павел, даровала, право на привилегии без отдачи своего долга! Чуть перегнул с усилиями — прибить в Михайловском пытались! А ты предлагаешь все одним махом! И что, думаешь, все будут такие, как твой Муравьев-Апостол? Добровольно склонят головы: забери, Пашка, наши права исконные, от рождения данные? Ты хоть представляешь, сколько крови прольется по всей стране? И крестьянство твое любимое добавит юшки в один котел! Вот, — Государь достал следующий протокол, — ты предлагаешь республику, народное вече. И что, удержит твое вече власть? Когда война всех со всеми начнется?

— Поэтому на двадцать лет установится диктатура! Чтобы привести всех к приличию и счастью!

— И через двадцать лет диктатор уйдет?!

— Уйдет! И будет править справедливо и по закону!

— И таким диктатором ты себя видел, якобинец доморощенный?!

— А хотя бы и себя!

Два человека уже кричали друг на друга, раскраснелись, брызгали слюной. Алексей Андреевич незаметно достал пистолет, приготовив его к выстрелу на случай, если Пестель в запале кинется на Павла Петровича. Федор Васильевич пока просто внимательно следил за закованным арестантом, что у него было припасено на такой кунштюк, мне было непонятно.

— А вот если по закону, — снова вставила я. — Стали Вы, Павел Иванович, диктатором этим, начали разбирать злодеяния. И надо Вам разбирать дело своего отца. Отдадите под суд? На виселицу? Ведь я правильно понимаю, что хищений выявлено множество?

— За жизнь не расплатится, — подтвердил Ростопчин.

— Понадобится — и на виселицу! — гордо ответил младший Пестель.

Иван Борисович словно очнулся и удивленно посмотрел на сына. Тот отвел взгляд и умолк. А я поняла, что и отцом Павел пожертвует, если придется. Не моргнув глазом.

Страшный все же человек. И ведь цель его в самом деле, если планировать очень далеко, благая, сама не так давно перед Малым Советом почти такие же вещи говорила. Но насколько же разные пути мы избрали!

Павел готов идти по трупам, он бросит всю страну в горнило войны, кровавых казней для достижения своих целей, совершенно не задумываясь, к каким жертвам приведет такое стремительное воплощение его идей. Отдать крестьянину землю? Но безграмотный крепостной не способен вести хозяйство так, чтобы прокормить не только себя, а еще и растущие города, не даст столько зерна, чтобы Россия могла продать его в Европу, получив звонкое золото. И совсем наивно думать, что помещик просто так согласится бесплатно отдать свои имения — часто многократно заложенные! — да тут уже не бунт будет, а ужасное восстание, в котором во главе будет не хорунжий Пугачев, потрясший государство, но разбитый регулярной армией, а настоящие офицеры, многие из которых успели повоевать.

— А, вот еще интересно, — взмахнул листком Император. — Иудеи. Ты их предлагаешь выселить аж к османам.

— Либо они принимают православную веру, либо пусть селятся в Турции, — здесь Павел ответил с некоторым недоумением, не понимая сути вопроса.

— Сменить веру мало кто согласится, или будет это как у испанцев при Фердинанде и Изабелле — покрестятся, но все равно по-своему молиться будут. Значит, к османам. А понимаешь, что ты миллион душ на смерть обрекаешь? Ты вообще как себе такое переселение представляешь, что Порта будет смотреть, как ты жидов через границу гонишь?

Пестель пожал плечами. Судьба евреев его не интересовала совсем. У меня из жидов в знакомых только Добрей, и его не назвать праведником никак, но готова ли я обречь его на лютую кончину или рабство ради… а ради чего?

Павел Петрович вздохнул.

— Жиды — та еще проблема, конечно, но нельзя же так, милосердие же должно быть! Еще про кавказцев ты говорил, но в показаниях нет точных слов.

— Смирных оставить на месте, буйных расселить по всем губерниям.

— А полякам свободу дать?

— При условии, что они будут верным союзником России!

Аракчеев аж крякнул от такого заявления, Спиридонов скривился, и даже я ухмыльнулась. Чтобы шляхтиич дал слово русскому о вечной дружбе и сдержал его? Мани превеликий, что у Павла в голове!

— Двое освещенных, — сказал вдруг Макаров. — Приятели курляндца, напавшего на Александру Платоновну. Кто они и где живут?

Младший Пестель только фыркнул и отвечать не стал. Но неожиданно подал голос его отец:

— Алексей Вереницкий и Магнус Ульм. Где живут — не знаю, но люди это страшные, особенно остзеец.

— Молчи, каналья! — закричал Павел.

— Сам молчи! «На виселицу, если понадобится!» Из-за тебя все! Я бы повинился, уплатил бы виру, а теперь и так повесят, и Боря убит! На тебе смерть его!

Дальнейшая картина совсем не напоминала возвращение блудного сына к отцу, напротив — сын бросился к родителю с намерением его придушить, но быстрее всех оказался Спиридонов, успевший перехватить Павла и не отказавший себе в удовольствии повалить его на пол и основательно пнуть по ребрам. Император поморщился и велел ворвавшимся на шум гвардейцам поднять арестанта.

— Постойте рядом, солдаты. Больно шустрый он у нас. Продолжай, Ваня.

Старший Пестель с ненавистью зыркнул на отпрыска и поклонился:

— Паша привел их. Спелся с англичанами и этим Агафоном из Управы и вот этих приплел. Меня убедил, что грозит мне за сибирские дела суд скорый, мол, компанейский ему секрет вызнанный раскрыл, что уже готовят обвинение в Сенате, я и испугался сильно. Сейчас и сам не понимаю, что со мной было, но вины с себя не снимаю — замыслил убить Вас, Государь. Сильны они, манихеи сраные. Но немец — от него жуть берет. Что-то в нем совсем страшное есть.

— Немец — худой который? — уточнила я.

— Да.

— Что там у него с глазами? Разного цвета?

— Один глаз у него, второй стеклянный.

Я, пристав и начальник Особого отдела переглянулись: примета уж очень существенная, не зря такое подметил вор-художник Емеля.

— Где их искать? — спросил Спиридонов, позабыв про субординацию, но его никто не осек.