Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 60

— Я ж не умею!

— А и не надо уметь. У Вас для того люди есть, вот пусть и работают, но Вы в делах манихейских разумеете больше, потому и контролируйте, направляйте. Умная Вы, Александра Платоновна. Сами сказали — использовать Вас надо правильно, чтобы угрозы государству не было. Вот и впрягайтесь в хомут. Игры закончились, сами видите. Кстати, что это за пистолет такой хитрый у Вас? Это сколько же Вы из него выстрелить смогли?

Я достала револьвер и протянула его графу. Аракчеев покрутил оружие в руках и очень быстро разобрался в его устройстве, даже сам, без моих подсказок поменял барабан на тот, в котором еще оставался патрон.

— На моем заводе сделали, с инженером одним придумали.

— Мне надо десять таких. За каждый плачу по пятьсот рублей серебром.

— Тысяча, Ваше Сиятельство! Механизм сложный, работа ручная, штучная. Да и экземпляр сей пробный, будем улучшать еще.

— Согласен на тысячу, — быстро согласился граф, а я поняла, что, во-первых, продешевила, во-вторых, уже окупила премию Кутасову.

— У меня нет разрешения на выпуск оружия.

Аракчеев только махнул рукой, мол, негоже о таких мелочах беспокоиться.

Возле дома было тихо, только дежурили гренадеры, сообщившие, что господа полицейские из квартиры Пестелей уже ушли, дверь за собой заколотив, чтобы нечистые на руку люди ничего оттуда не вынесли. Алексей Андреевич решил подняться со мной — наведать Варвару, но на его стук никто не ответил, а мне открыла Танька, чей взгляд был весьма осоловелый.

— Барышня! Вернулись!

И чуть не упала, осталась на ногах только лишь подхваченная Аракчеевым. Он втащил ее в квартиру, где обнаружилась не менее пьяная Пукалова.

— Алешенька! Родной мой! Как же я теперь без Ванечки моего! Сашка! Из-за тебя его подстрелили!

И Варвара заплакала винными слезами. Таня кинулась к ней с утешениями, и уже через секунду рыдали обе.

— Дела, — пробормотал Тимофей.

— Заберу я ее, — тихо сказал граф. — Не обижайтесь на ее слова, Александра Платоновна. С горя и винного духа и не такое скажешь.

— Полно-те, Алексей Андреевич.

Аракчеев осторожно высвободил Варвару из рук моей горничной и повел к выходу. У дверей та вдруг стала вырываться и просить у меня прощения, затем выговаривать любовнику, мол, всегда твердила ему про, что Борис — человек бесчестный. Граф прижал Пукалову к себе, прошептал что-то на ушко и вывел вон.

Ну да, Борис у нее негодный, но вот папеньку его Варвара всегда уважала ведь, и через Аракчеева помогала его гешефтам.

Впрочем, это уже точно не мое дело. В гостиной обнаружились две пустые бутылки из-под шампанского и одна начатая, причем такая, какой у меня и не было.

— Варуха принесла, — пояснила Таня заплетающимся языком.

При этом на столе бокал был только один, а служанка не решилась пить из барской посуды, поэтому наливала вино в стакан! Я плеснула немного себе, но девке пить уже запретила, и так уже на ногах еле стоит. К хмельному она совсем непривычная, поэтому алкоголь с пузырьками ударил в голову сильно.

— Асланушка! — уже совсем невнятно протянула Танька и повисла на черкесе.

Тимка и Андрей одномоментно притворно вздохнули, а Аслан ослепительно улыбнулся. Я попросила его увести горничную в ее каморку, ибо толку от нее сейчас никакого.

— Будете? — я показала на бутылку, но охранники отказались.

Андрей пошел готовить кофий, Тимофей устало опустился на стул. Его явно начала снедать печаль о погибшем друге, но я не знала, как можно утешить в такой ситуации. Тимке бы поспать, а он просто сидел и молчал. Я подошла к нему и трижды расцеловала в щеки, а затем тихо расплакалась.

— Ну что Вы, сударыня, не надо, а то и я сейчас разревусь.

— Плачьте, Тимофей, нет стыдного в том, чтобы о товарище слезу уронить.

— Все там будем, Александра Платоновна.

Вернулся Аслан, он похлопал Тимку по плечу, но ничего говорить не стал.

— Не остались с девушкой? — утирая слезу спросила я с улыбкой.

— Нет чести взять хмельную, — сверкнул он зубами в ответ. — Когда трезвой станет, сожалений будет море.

— О, по Вашему поводу жалеть точно не станет!

Андрей принес кофе на подносе, но мне пить запретил, пока я не умоюсь и не приведу себя в порядок. Пришлось идти в уборную и там при нескольких свечах в зеркале предстала Плачущая Дева собственной персоной.

О да! Видок у меня был тот еще, не удивительно, что целый полк на колени рухнул. Размазанная по лицу пороховая гарь, черные тени вокруг глаз, с одной стороны та самая дорожка от слезы, а на противоположной скуле след от пролетевшей в волоске от кожи пули. И ведь чуть правее… и опять — никаких эмоций.

Наспех сполоснувшись, вернулась к остальным, но по пути зашла в спальню, где хранились уже накрученные патроны, а также принадлежности к револьверу. И так за кофием чистила оружие, заправляла барабаны, обсуждая с охранниками перспективы многозарядных пистолетов. Андрей возжелал обзавестись таким же, Аслан соблюдал нейтралитет, а Тимофей высказывал сомнения, мол, несколько выстрелов подряд создадут такую дымовую завесу, что не то что попасть — увидеть врага будет невозможно.

В этом споре сон догнал меня, и я чуть не прикорнула прямо за столом. Кажется, Андрей отнес меня в спальню, помог раздеться и уложил в постель.

Утро выдалось хмурым.

Но не для меня, а для Таньки. Горничная страдала головной болью, тошнотой и общим разочарованием в жизни. Она попыталась приготовить завтрак, но была остановлена Андреем, ночевавшим у нас, за стряпню принялся он, велев девке хорошенько умыться и бодрить себя кофием. Таня смотрела на меня глазами побитой собаки, словно умоляла не браниться на нее сильно, но я и не собиралась. Будь вчера в ночи сил поболее, сама бы сейчас маялась головой, но перенапряжение сказалось, и хватило одного бокала, чтобы уснуть мертвецким сном.

Однако помочь мне одеться горничной пришлось, ведь облачиться в подобающий барышне наряд самостоятельно — да легче шубу в панталоны заправить! Рубаха, нижние юбки, чулки, шмизетка[3], платье, спенсер[4] — попробуй надень еще, застегнув все крючки и пуговицы, завязав все тесемки. И — славься Мани! — тонет в страшном прошлом тугой корсет! Нет, и в моем гардеробе они есть, но уже легкие, подчеркивающие талию и поднимающие грудь, но не на каждый день и не на любой случай.

Сопровождать сегодня меня вызвались Аслан с Андреем, Тимофей отправился в свой Отдел, ведь надо было найти замену несчастному Дыне. Его еще не предали земле, но — служба, она ждать не будет. Тимка пошушукался с товарищами, кивнул и ушел. А нас внизу у экипажа встретил Макаров.

— Александра Платоновна, утро доброе.

— И Вам, Александр Семенович.

— Задали Вы вчера, конечно. Вот ночь не спал, пришлось побегать после всей этой кутерьмы. И ведь попусту во многом, не дает Аракчеев Пестелей допрашивать. Говорит, при Императоре только дозволено говорить с ними. Но я сейчас с добрыми вестями. Едем к Спиридонову.

На душе моей стало радостно, все же не верила я в вину друга отца и переживала за него. Желание увидеть Николая Порфирьевича было нестерпимым, удивило только то, что тронулись не к Неве, не к Петровскому мосту, а в другую сторону.

— Выпустили его, сразу на службу отвезли. Даже умыться не дали, — хмыкнул Макаров.

Но в Управе пристава не оказалось, и начальнику Особого отдела пришлось даже повысить голос на старшего полицмейстера, который и выдал страшную тайну — господин Спиридонов по прибытии в присутственное место быстро собрался и уехал. Куда уехал?

— Не могу зна… Ваше Благородие, в «Малинник» он отправился. Но умоляю-с, не наказывайте строго, и так наш Николай Порфирьевич по злому намету натерпелся!

Канцелярский только махнул рукой и велел ехать на Сенную.

«Малинник» удивительно изменился — так я могла бы сказать, но нет: все та же грязь, все тот же тяжелый дух и прежние рыла завсегдатаев. Нашу компанию они встретили без расположения, кто-то даже собрался вставать из-за стола, вспомнив, наверное, о каких-то очень важных делах, но Андрей вежливо попросил: