Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 59

— Ваше Сиятельство, — вновь обратился к графу фельдфебель Федоров, — помилуйте неразумных. Офицеры наши требовали открыть огонь, проливать кровь за них, а капитан Щербатов саблей рядового ударил, чтобы нас на грех сподвигнуть-с. Тут и началось…

— Началось у них, — зло сказал Аракчеев. — Ну что ж. Полк! Слушай мою команду! Под началом фельдфебеля Федорова направляетесь в свои казармы! Парадным шагом, чтобы носок в небо тянулся! Проследит за вами майор от преображенцев, его слушать, как самого Государя! Все ясно?

— Так точно, Ваше Сиятельство! — мощным хором ответили графу.

Но с исполнением команды возникла заминка, началось какое-то шептание, и из глубины строя послышалось:

— Ваше Сиятельство, покажите матушку!

— Пусть матушка явится нам! — раздалось еще из глубины шеренг.

— Матушку позвольте увидеть, покаяться хотим!

Ростопчин тихонько рассмеялся, а Алексей Андреевич нервно оглянулся и просто вытащил меня вперед.

Сначала один, потом второй, затем сразу десяток, и вот почти три сотни солдат вдруг рухнули передо мной на колени. Я замерла в потрясении, совершенно не представляя, что делать дальше. Суровые мужики, многие из которых прошли жестокие сражения, сейчас смотрели на меня с мольбой в глазах и каком-то восхищенном исступлении, словно видели перед собой святую. Аракчеев, когда я обернулась к нему, только пожал плечами.

— Прости нас, матушка!

— Смилуйся над нами, Плачущая Дева!

И еще множество мольб, просьб и покаяний. Так как никто из начальников не произнес ни слова, я решилась:

— Солдаты! Гвардейцы! Встать! Равняйсь! Смирно! Злое дело вы чуть было не совершили! Верю я, что запутали вас ваши командиры, ну так и свои головы на плечах вам даны, не только чтобы кашу в них пихать! То, что одумались — хвалю, пусть и крови это стоило! Я вас прощаю и обещаю, что паду в ноги Государю, буду и Его прощение для вас вымаливать! Но с сей поры вы должны стать его вернейшими слугами и своими жизнями доказать в будущих сражениях, что достойны его милости!

— Служим Императору Павлу Петровичу! — рявкнул строй.

А фельдфебель добавил:

— Ура Плачущей Деве!

— Ура! Ура! Ура!

— Строй! Нале-во! В казармы шагом м-арш!

И грохот солдатских башмаков по земле был мне салютом.

— Вот представь себе, Федор Васильевич, — задумчиво сказал Аракчеев. — Мы с тобой выслуживаемся, гребем против потока кляуз, ненависти, мерзких слухов. Нас с тобой боятся пуще диавола, а тут — пигалица, а перед ней сразу на колени!

— Плачущая Дева, — хмыкнул Ростопчин. — А ведь метко! Стареем, Алексей Андреевич, скоро вот такие молодые барышни нас задвинут. А вообще, Александра Платоновна, умыться бы Вам. А то ей-Богу икону сейчас писать с Вас. Еще и щечку подпалили. Пойдем, Алеша, поговорим с Павлушей.

— Не-ет, не здесь. Давай его спеленаем и в крепость, потом я уже Павлу Петровичу доложусь.

Граф подошел к Пестелю. Под тем натекло порядочно крови, но Аслан уже перетянул и рану, и ногу чуть выше нее. Павел смотрел на нас всех отрешенным взглядом человека, сделавшего вернейшую ставку, но внезапно потерявший все. Даже на ненависть сил у него не осталось, а я испытывала к нему лишь отвращение. Мерзкое насекомое, причинившее столько бед своим никчемным существованием.

— Радуйтесь, сатрапы, — устало сказал Пестель.

— Порадуемся, Павлик, порадуемся, — вкрадчиво ответил Ростопчин. — Батюшка твой тоже счастлив будет, что не пристрелили тебя тут. Впрочем, надолго ли, а?

— А мне за Россию умереть не страшно! — Павел от разговора несколько пришел в себя, проснулась в нем злая решимость.

— Вот за нее и умрешь, за такую, какую сам себе представлял. Только добрая ли она была бы? Впрочем, не отвечай, береги силы. Разговаривать мы долго будем, поверь!

Федор Васильевич позвал какого-то офицера и приказал аккуратно принять пленного с последующей доставкой того в Петропавловскую крепость. Аракчееву он пообещал не начинать допрос без него, тем более что Пестеля следовало бы сначала подлечить, потому как юшки из того вытекло предостаточно, да и рана могла начать кровить снова. Пока же Алексей Андреевич вызвался доставить меня до дома, хотя идти тут было бы всего ничего, но не в потемках и сразу после бунта. Самое время для лихих людей, у которых от таких событий чувство дозволенного может и отказать.

Возле кареты нашелся еще один мертвец — Агафон. В боку его зияла дыра от штыка, сам он валялся возле колеса.

— Это как понимать?! — взревел Аракчеев.

— Ваше Сиятельство, приказ был! — испуганно ответил рядовой, один из тех, что были приставлены охранять бывшего помощника пристава Спиридонова.

И выяснилось, что не все нам было известно о талантах безродного освещенного. Как рассказал солдатик, Агафон сначала вел себя смирно, а затем начал нашептывать своим стражам, дескать, освободить его надо бы немедля, потому как дело у него государственной важности. И солдаты, сами не понимая того, что делают, принялись арестованного развязывать. Но только как раз у докладывающего разум на мгновение прояснился, и он принял решение задержанного ударить изо всех сил. Только после этого наваждение спало.

— Что ж ты его прикладом не приложил, олух!

— Растерялся, Ваше Сиятельств, виноват! Уж больно испугался-с, что сбежит, паскуда!

— Растерялся он… Ладно, сделанного не воротишь. Такую ниточку упустили. Где теперь этих злодеев искать? — повернулся ко мне Аракчеев. — Я уж как рассчитывал этого Агафона наизнанку вывернуть!

Конечно, теперь все усложнялось. Из тех, кто видел неизвестную нам парочку из освещенного и отступника оставались оба Пестеля и Дюпре. Последнего прижать нечем, он с возмущением отвергнет все подозрения, а арестовать представителя Компании никак нельзя. Из моих соседей выбить сведения можно, но это займет время. Агафон в своем стремлении выжить и избежать суровой кары мог бы рассказать очень многое, но что ж теперь.

— Рига, — вспомнила я. — Напавший на меня сказал…

— «Хохунг», — напомнил Макаров. — Трактирщик Добрей с Сенной показал, что это говор лифляндских лихих людей.

— Что за Добрей? Какой трактирщик, — не понял граф.

— Держатель «Малинника».

— Какой малинник? Объясните же толком!

— Дурное место, Лешенька, — взял на себя эту роль Ростопчин. — На Сенной, в начале Обуховского много мест темных, где разный люд отдыхает от дел неправедных.

— Бар-дак! — в сердцах кинул граф.

Он еще раз окинул смурным взглядом тело Агафона и вдруг усмехнулся:

— А ведь этот подлец с Константином выход подсказал. Предложил оженить его.

— Оженить? Не понимаю. А! Груздинская! А что, комбинация может выйти интересная. Смотри-ка, даже от таких государственная польза бывает. Значит, тогда Николай?

— Тогда Николай.

— Тоже не все слава Богу, — вздохнул Федор Васильевич. — Нужен ему кто-то, кто дополнит, направит, придержит. Жаль, оженился уже Великий Князь. Так бы мы его с Александрой Платоновной и повенчали бы. Впрочем, всякое может случиться Александрой Федоровной, так что и такой вариант я бы не исключал. Принимаем в работу?

— Согласен, граф, принимаем.

И два человека, сосредоточившие в своих руках огромную власть, во много определяющие судьбу страны, уставились на меня.

А потом дружно расхохотались.

— Ох, видела бы ты свою физиономию сейчас, Сашка! — сквозь смех выдавил Ростопчин. — Плачущая Дева, а глаза как у воробушка испуганные!

— Дураки вы оба! — обиделась я, но тоже несмело улыбнулась.

Уже в карете с Аракчеевым мне пришлось объяснять, кто такой Добрей, как я с ним познакомилась, и что такого он подсказал. Граф повелел отправить гонца в Петропавловскую крепость и распорядиться о Спиридонове. Николая Порфирьевича пока велел не отпускать, но перевести его в комендантский домик, где умыть, обогреть, сытно накормить и проявить всяческое уважение. А мне наказал завтра же найти пристава и включать его в расследование, которым, как оказалось, теперь руковожу я!