Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 17

— Именно так, Александр…

— Просто Саша.

— Именно так, Саша. К десяти утра должен быть в расположении.

— Вот и поедем вместе, мне в Лицей как раз. Сходите в уборную принять душ. Татьяна поможет.

За окнами совсем стемнело, поэтому я зажгла пару подсвечников в спальне. Языки пламени заставляли тени плясать, создавая обстановку таинственную и интимную[4]. Еще недавно надетые платья покинули плечи, а тело покрыла ночная рубаха с тонким кружевом. Фаравахар лег промеж грудей, колени коснулись пола, а уста мои открылись для заученных до последней буквы слов:

— Ежегодно сколь много мы обуреваемы бываем дурными мыслями. Сколь много мы говорим неприличных и коварных слов. Сколь много мы делаем то, что не нужно было делать, и греховно мы отягощаем свое существо дурными делами и грехами. И сколь много мы проявляем недостатков, каждый день и каждый месяц мы совершаем грехи по отношению к светлым богам, к достоинству писания. И мы теперь для избавления от грехов и прегрешений молим: прости наши согрешения![5]

С последними тактами молитвы фарвахар привычно потеплел, согревая сердце пониманием того, что слова мои услышаны и приняты. Я поцеловала его и заметила, что в дверь заглядывает Серж, облаченный в халат. Получается, что он стал невольным соратником в моем обращении к Мани.

— Помогите подняться, корнет. В отличие от христианского обряда манихейский забирает много сил, если был действительно искренним.

Ноги и в самом деле дрожали, все же обращение к Господу требует полной отдачи. Но и награда ждет достойная: мой Свет сейчас способен озарить многократно ярче. Уже завтра все вернется на круги своя, но смысл молитвы не в сиюминутной выгоде.

Руки Сержа легко подняли меня, он помог добраться до кровати, и я с облегчением откинулась на подушку. Гусар не спешил приступать к ласкам, что-то хотел сказать, но никак не решался.

— Что Вас гнетет?

— Не гнетет, Саша. Просто… к стыду своему признаю, что мало что знаю о Вашей вере. Даже не задумывался кроме того, что манихейские женщины… более доступны. А сейчас увидел Вашу молитву и почувствовал что-то такое… Словно свет на Вас снизошел.

— Именно что Свет, — улыбнулась я. — Вы в самом деле ничего не знаете про учение Мани?

— Мало что. Только то, что вы поклоняетесь своему богу, наши попы считают его ложным, но не препятствуют его почитанию. В проповедях не упоминают, на исповедях, как только упомянешь, рот затыкают.

— Неудивительно. Что ж, раз Вы не хотите моего тела…

— Очень хочу!

— Верю, — я хихикнула, потрогав напрягшийся член Сержа, изъявивший гораздое желание покинуть кальсоны.

Он покраснел, однако лишь устроился удобнее на кровати в моих ногах, готовый выслушать урок истории.

Теперь главное — не растянуть лекцию на всю ночь, превратив удовольствие в проповедь. Но и в двух словах не расскажешь.

— Мани не был Богом со своего рождения. Он и не есть Бог, он стал первым Пророком Царя светлого рая. Видите ли, Серж, манихеи в отличие от христиан наделены возможностью оценивать Его заветы критически, у нас нет догм, но нет и неразрешимых споров. Мани, если говорить откровенно, взял лучшее, что было у христиан, у буддистов, у зороастрийцев, еще в детстве Его Ему явился Небесный посланник, который направил Всеблагого на истинный путь, даровав ему видеть истину в истинных учениях. Поэтому мы признаем божественную сущность Иисуса, чтобы ни говорили ворчащие попы. Мани увидел в откровения суть мироздания: что есть Свет, и есть Мрак, что изначально они существовали, разделенные непреодолимой преградой, пока Мрак не посягнул на красоту Света, создав Материю. Та создала свои стихии — дым, пожар, темный ветер, яд и тьму. Свет же в ответ создал свои — Великого Духа и Первочеловека, который вступил в битву с архонтами Мрака. Он победил каждого из них, но в схватке оставлял часть себя, своих стихий, связав дым ветром, пожар — огнем, ветром — темный ветер, водой — яд, светом — тьму. Но соприкоснувшись с Материей Первочеловек потерял право вернуться в Свет, оставшись между мирами. И все наблюдаемое нами сущее — это и есть граница этих миров, Света и Мрака, царство Материи — праматери греха.

Рассказ захватил корнета, хотя и было видно, что воспринимает он его больше как сказку на ночь. Впрочем, вряд ли Серж так уж хорошо знает христианский канон. Наверняка, Ветхий завет в его голову вбили увесистым томом Писания, однако, уверена, спроси гвардейца о сотворении мира, как это изложено Моисеем, в ответ получишь только невнятное мычание. Столь высокие материи вряд ли серьезно интересуют молодого кавалериста.

— Но как манихеи творят ворожбу? И как Церковь попустила это?

— Тут все просто и сложно одновременно. Почему попустила? Потому что последователи Мани действительно творили чудеса. Но главное не это. Знаете, почему в лютеранских землях нет освещенных? Потому что лютеранские священники выжигали «манихейскую ересь» самым что ни на есть прямым способом. Костры горели по всей Германии, а в них нашли свою ужасную смерть наши братья и сестры. Лютеране любят это дело, сколь черных легенд сказано про испанскую инквизицию, но именно последователи Лютера полюбили аутодафе больше Господа своего. В Россию же первые манихеи пришли еще при Алексее Михайловиче. Встретили их не ласково, но при Петре Великом для нас все изменилось. Он осознал пользу, которую могут принести освещенные, принял их право на веру и осадил священников. Вот Вам, Серж, и ответ, почему в Империи попы не препятствуют детям Мани. Император стоит над Церковью, а не рядом с ней и не под ней.

— Не думал об этом даже. Чувствую себя глупым мальчишкой.

Ох, как знакомо мне это чувство в последние дни…

— А что до «ворожбы», то здесь в самом деле сложно. Не каждый почитатель Мани способен озарять, но только он может быть освещен. Почему так происходит, никто не знает, но ни христиане, ни магометяне, ни жиды, поклоняющиеся своему Яхве — никто больше не может принять Свет. И ворожбой наши таланты назвать нельзя. Деревенские ведуньи, европейские колдуны — все они учат какие-то наговоры, заклинания, хотя силы в них — как зерна в амбаре с мышами по весне. Но на самом деле Свет дается от рождения, и нет никакой возможности выбрать его. Нельзя выучить чужой талант. Можно лишь научиться озарять своим.

Какое-то время мы молчали, корнет снова оказался мучим невысказанным вопросом, который я, однако, хорошо поняла и без слов. Присмотрелась, благо после молитвы это было легко, и слегка покачала головой.

— Не вижу в Вас Света, Серж. А это один из моих талантов — видеть.

— Даже если я посвящу себя Мани?

Даже выговорить это он смог с трудом, вся его суть восстала против такого богохульства, предательства веры. Сама мысль отринуть Христа была для гусара тяжелейшим грехом, но ведь смог себя пересилить.

— Такое случалось, но помните? Не каждый манихеец будет освещен. Хотите ли Вы загубить душу в надежде на такую корысть? Поймите, Сережа, для меня вера — это не плата за талант, не мзда за Свет. Это часть меня самой. Вся моя жизнь состоит в служении Свету, чтобы и после кончины я влилась в него, отдала ему частичку себя в противостоянии с Мраком. Чтобы в битве с ним Свет заборол Мрак.

Свечи почти догорели, корнет встал, чтобы сменить их. Я любовалась его статью, силы уже вернулись, поэтому получилось сесть, подобрав под себя ноги. Серж чертыхнулся, обжегшись воском. Пока он снимал нагар, я скинула рубаху, оставшись нагой. И в неровном, дерганом свете было видно, как мой конфидент покраснел, подобрался, стараясь скрыть восставшее естество.

— И о Ваших словах, что манихейские женщины доступны. Это касается не только женщин. Было подмечено и неоднократно доказано, что целибат для освещенных неприемлем. Нет, мы не должны етиться при каждой свободной минутке, но долгое сдерживание своих желаний влечет угасание Света. Почему так, опять же, никто не знает. Ведь в Каноне изначально говорилось о греховности похоти. Вот и сложилось, что даже Церковь не может осудить манихея за разврат, а потом это перекинулось и на добрых христиан. Не так, конечно, но сейчас нет того осуждения.