Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 16

Загадочна душа русского крестьянина. То всем миром подымутся против барина, то в слезах умоляют не бросать в вольное житие.

Меж тем конец августа предъявлял свои правила. Если днем солнце припекает и выдавливает из людей едкую влагу, то вечерами с залива веет прохладой, выстуживая каменные дома, выдувая из них зной. Таня, зная о моей любви к теплу, взяла огниво и принялась растапливать камин в гостиной, который заодно греет спальню, а затем и печурку в уборной. Проворчала о дороговизне дров, на что я велела не жмотиться и протопить и ее комнату, которую горничная полагала слишком роскошной: как же — с окном! Пусть и во двор, но все же не темная каморка.

Не стесняясь девки, я разделась в уборной и ополоснула тело после долгого дня. Подумав, надушилась лавандовой водой, заодно промокнув ею волосы служанки. Та замлела от удовольствия. Знаю, что втихаря она пользуется моими о-де-колон, думая, что я не замечу убыли «кельнской воды» во флаконах.

Может, и не замечала бы, но сложно не улыбнуться, когда твоя горничная пахнет фиалками и бергамотом.

— Александра Платоновна, сегодня же корнет должен навестить Вас.

— Да, обещался, — я потянулась в предвкушении. — Опять ворчать будешь?

Но Таня решительно помотала головой и мои грешные помыслы вдруг одобрила:

— Он Вас от лиходея спас, так что пусть.

Впечатленная столь внезапным благословением я хмыкнула и принялась одеваться. Ко времени, когда наряд мой уже составлял помесь обещания и приличий, которая так возбуждает мужской интерес и заставляет кавалера страдать в догадках, снизойдет ли дама до его явных потайных желаний, с улицы послышался шум, переходящий в скандал. Горничная выглянула в окно и растерянно сообщила, что тут надо разбираться хозяйке. Заинтригованная, я посмотрела вниз и кинулась к дверям.

На улицу выскочила, как скандинавская валькирия — злая и готовая крушить всех без разбору. У парадной ярился Серж, держащий руку на эфесе палаша, а дорогу к входу ему перекрывали несколько дюжих гренадеров, хмурых, но решительных.

— Гуляйте, вашбродь, не положено сегодня, — пытался унять корнета старший. — Не по вам сегодня здесь.

— Я тебе, рожа бритая, сейчас уши поотрубаю.

Гусар говорил спокойно, но ярость в его глазах мог не заметить только слепой. Еще чуть-чуть, он и в самом деле выхватит клинок, и тогда ситуация перестанет быть простым конфузом. И кому как не мне знать, что здесь происходит.

— Господа, всем сейчас же необходимо успокоиться, — начала я мягким голосом, просто воркуя и давя на мужские чувства.

Сейчас все видят перед собой милую девушку, весьма соблазнительно одетую, призывающую к миру и дружелюбию. Аллегорию нежности и кротости. Тем более если добавить немного Света, так у всех начнут разжиматься кулаки.

— Корнет приехал по моему приглашению, не вижу оснований задерживать его на пороге.

— Милостивая сударыня, — проморгался старший гренадер, — не положено сегодня…

— А вот положено ли, я сама сейчас поговорю.

К дверям парадной как раз подкатила богато украшенная карета, из которой величаво ступил на мостовую худощавый мужчина с узким лицом, украшенным короткими бакенбардами.

— Доброго вечера Вам, Алексей Андреевич.

Граф Аракчеев окинул меня тяжелым взглядом, смысл мизансцены стал ясен ему тот час же.

О любовных похождениях всесильного фаворита Императора знал весь Петербург, правда, судачить об этом эпатаже уже устали, воспринимая сердечных пассий графа как погодные явления. Идет дождь в столице — Аракчеев едет к Настасье Минкиной, именующей себя, однако, исключительно Шумской. А как задует западный ветер, главный начальник Императорской канцелярии устремляется сюда, на Фонтанку, где живет вторая его зазноба — Варвара Петровна Пукалова.

Графа Аракчеева общество полагало совсем не красавцем. «Обезьяной в мундире» за глаза называли его многие. Об этом прозвище он, конечно, знал, сильно негодовал, но никак не выказывал своего недовольства, предпочитая не давать повода для дальнейших злословий своей реакцией. Мне при этом Алексей Андреевич казался мужчиной видным, хорошо держащимся для своих лет, впечатление портил только голос — высокий, слегка с фальцетом.

Супругу свою, Наталью Федоровну, в девичестве Хомутову, граф давно отставил от дома. Разговоры о причинах такого обстоятельства ходили самые разные. Вряд ли ей нравилось, что Аракчеев продолжает амурные сношения с Минкиной, но и мздоимство жены имело место быть, что Аракчеев простить не мог, так как брала та деньги от начальника полиции. Так или иначе, но зазнобой на какое-то время осталась одна Минкина[3], крепостная девка, родившая Алексею Андреевичу сына. Ему граф выправил дворянство, устроил в Пажеский корпус, но дурную кровь, как оказалось, не вывести титулом: о загулах совсем юного Миши впору было бы складывать легенды. Говорили также, что ребенок этот был совсем не от Аракчеева: мол, Настасья оказалась пустой в этом смысле, поэтому отобрала младенца у крестьянки, выдав сына за своего. Однако названный отец к мальчишке привязался и участие в его судьбе принимал самое влиятельное.

Варвара же Пукалова — это история совсем другая. В свое время о ее внезапном амуре с Аракчеевым шептались определенно все вокруг, но любовники даже не думали скрывать свою связь, основательно фрустрируя общество. Ее муж, которому годов было на тридцать больше, не только не препятствовал адюльтеру, но еще и служил у графа в подчинении, извлекая из его пристрастия большие выгоды. Иван Антонович Пукалов и женился-то на совсем еще тогда девочке Варюшке, взяв таким образом плату за помощь в оформлении наследства, кое после свадьбы и прибрал к рукам. Теперь же и его супруга, и сам он торговали расположением Аракчеева, не скрывая принимали мзду за различные прошения. Иван открыто продавал, как он говорил, «табуретки», которыми называл ордена, за десять тысяч рублей, а «миндали» — медали — за пять тысяч.

Вот к Варваре Петровне граф и заявился, чем вызвал скандал у входа в парадную, центром которого стал мой Серж.

— Рад видеть Вас, Александра Платоновна. В чем причина столь неприличного шума? — неприязненно спросил граф.

Конечно, мы неоднократно виделись и здесь, и во дворце, но теплых чувств ко мне Аракчеев не питал никогда. Относился с уважением, как к вещи, которая сейчас полезна, но выбивается из интерьера. Я же отдавала должное живому уму видного чиновника, но всегда опасалась тяжелого характера и затаенной жестокости. На личные его пристрастия в любви мне было откровенно наплевать и растереть — не мое дело.

— Да вот, эти бравые солдаты не пускают моего гостя на порог. Хотя не понимаю совершенно, по какому праву они распоряжаются доступом в частный дом. Пожурили бы вы их, Алексей Андреевич.

Звонкий голосок, полный невинной наивности, на графа не произвел никакого впечатления, но одного движения головы на длинной, худой шее оказалось достаточно, чтобы гренадеры козырнули и отстранились от дверей. Корнет вытянулся во фрунт, как любил Аракчеев, отдал честь и прошел на лестницу. Генерал остался на улице, внимательно глядя нам вослед.

— Все нутро холодом сжало от его взгляда, — пожаловался Серж, когда мы поднялись на этаж.

— Будем надеяться, что Варвара улучшит настроение графа, и он выкинет эту некрасивую историю из головы. А она умеет, поверьте мне.

И в самом деле, переживать было от чего. Алексей Андреевич мог и затаить злость на несчастного гусара, оказавшегося невольным свидетелем его амурного приключения. Но мог и посчитать того слишком мелкой букашкой, недостойной забот и каверз.

От ужина Серж отказался, приняв лишь предложение выпить бокал вина для успокоения нервов. Хотя переживал он больше не из-за возможных последствий встречи с графом, а от мыслей о предстоящих подвигах, совершаемых со мной. Поэтому я встала, подошла к корнету со спины и обняла его, наклонившись к густым волосам.

— Сереженька, будьте милостливы и не нервничайте понапрасну. Спешить нам некуда, вся ночь впереди. Вам завтра в Царское Село?