Год грифона - Джонс Диана Уинн - Страница 52

И тут откуда-то из сплетения лоз выпорхнул голубь и тяжело плюхнулся на стол посреди хлебных крошек.

Тит подскочил как ужаленный.

— О боги! Ну и напугал же ты меня! — сказал он.

— Прошу прощения, — устало пискнул голубь. — Вам послание. Лично в руки.

Тит взял голубя в руки, чтобы снять трубочку с посланием, и снова ахнул. Птица была вся покрыта крохотными ранками, точно ее истыкали шилом, а под крылом виднелся довольно большой порез. Как же больно ей было лететь! Надеясь, что голубь прилетел не издалека, Тит достал послание Коркорана и развернул его.

Как говорил позднее сам Тит, у него было полное ощущение, словно его крыша сорвалась и улетела в неизвестном направлении. На пару мгновений молодой император пришел в такой раж, что еще немного — и он бы выскочил из беседки, громогласно требуя мести, стражу, палачей, армию, адвокатов, судей, наемных убийц — короче, кого угодно и что угодно, лишь бы сделать с Антонином и Эмиедоклом хоть что-нибудь. Пусть даже просто запустить им в голову кочергой или тарелкой. Однако Тит был с детства приучен владеть собой. Поэтому он остался сидеть, яростно стискивая собственные колени — потом он обнаружил на них громадные синяки — и глядя, как голубь ковыляет по столу и жадно заглатывает хлебные крошки. Посидев немного, император заботливо положил свой кубок с водой набок, чтобы голубь мог напиться. Антонин с Эмпедоклом принадлежат к противоборствующим партиям сената. Значит, за этим их визитом в университет стоит весь сенат. Прекрасно…

— Кто тебя так изранил? — спросил он у голубя, когда почувствовал, что вновь может говорить нормальным тоном.

— Человечки с мечами. Злые мыши, — ответила птица. — Хотели помешать нам носить послания.

— В университете? — уточнил Тит.

— Да, — ответил голубь и слопал еще одну крошку.

«Гномы напали на голубей?» — удивился Тит. Если в университете творятся подобные вещи, значит, нельзя считать, что Клавдия в безопасности.

Это послужило последней каплей. Ярость переполнила Тита до отказа, но, поскольку он не давал ей выхода, она мало-помалу улеглась и превратилась в сдержанный, холодный, рассудочный гнев. Император поднял голову и увидел, что к беседке, как обычно, приближается толпа слуг и чиновников. Поначалу его глаза были настолько затуманены гневом, что он не мог разглядеть их как следует. Тит зажмурился, тряхнул головой и заставил себя сосредоточиться.

Большинство из этих людей были пожилыми писцами, каждый из них нес под мышкой охапку свитков. Кроме писцов там были императорский мажордом и начальник личной гвардии императора. Следом шли императорский повар, дабы узнать, что императору будет угодно кушать на обед и на ужин, смотритель императорских конюшен, личный портной императора, хранитель императорского платья, императорский законодатель и, наконец, императорский историк, которому полагалось записывать все события нынешнего дня. А следом шагали шестеро слуг, дабы прибрать остатки императорского завтрака.

Император Тит поднялся, приветствуя их, и улыбнулся им своей обычной кроткой улыбкой. «Сначала — начальник гвардии», — решил он, потому что личная гвардия императора состояла исключительно из племянников и внуков сенаторов. Обычно эта золотая молодежь валяла дурака, пьянствовала и бездельничала. Но сегодня Тит намеревался устроить им веселую жизнь.

— Центурион Постум, — сказал он, — мне только что пришло в голову, что я уже больше месяца не устраивал смотр своей личной гвардии. Не будете ли вы так любезны приказать им построиться на плацу где-нибудь так… ну, скажем, через полчасика. Может быть, я немного задержусь, но я приду к вам сразу, как только разберусь с этими господами.

Аристократичное лицо центуриона Постума чуть заметно вытянулось, но он изящно опустился на одно колено, пробормотал:

— Как прикажет мой император! — и встал, собираясь уйти.

— Ах да, Постум, — добавил Тит, когда центурион уже направился прочь, — и, кстати, не могли бы вы по пути попросить легата Агриколу заглянуть ко мне на пару слов? Скажите ему, что меня осенила прекрасная идея относительно южных легионов.

— С радостью, ваше императорское величество! Постум снова припал на одно колено и наконец удалился.

Затем Тит обратился к смотрителю конюшен.

— Эпон, для смотра мне ведь понадобится конь, не так ли? Не могли бы вы оседлать для меня Грифона и Тиберия? Я решу, кого из них выбрать, когда приду в конюшни.

Смотритель конюшен, кряхтя, приопустился на одно колено и тоже отбыл.

«Пока что все гладко, — подумал Тит. — Но до сих пор я и не делал ничего из ряда вон выходящего. А вот сейчас…» Тит рассчитывал, что ему удастся провернуть это дело благодаря своим обычным мягким, учтивым манерам. Он поманил к себе императорского мажордома и виновато улыбнулся остальным. Остальные, в том числе половина писцов, были платными осведомителями сената.

— Господа, не будете ли вы так любезны подождать меня в большом кабинете? Я приду к вам, как только смогу.

Все преклонили колени, вразнобой ответили:

— Как прикажет мой император! — и удалились.

Остались одни только слуги, которые никак не могли понять, относится ли приказ императора и к ним тоже.

— Продолжайте, прошу вас, не буду вам мешать, — любезно сказал им Тит.

Он сунул голубя за пазуху и отошел в сторону вместе с мажордомом. Слуги принялись деловито прибирать со стола. Тит встал так, чтобы они могли его слышать.

— Семпроний, — сказал он мажордому, — прошу прощения, не могли бы вы прислать ко мне моего целителя?

Мажордом побледнел.

— Вашему императорскому величеству дурно? Ваше величество, я клянусь вам, мы принимаем все мыслимые предосторожности против возможных отравителей!

— Я уверен, что дело вовсе не в этом, — ответил Тит, не кривя душой. — Просто мне как-то не по себе сегодня.

— Я тотчас приведу целителя, ваше величество! И мажордом заторопился прочь, уводя с собой слуг.

Тит позволил себе чуть заметно улыбнуться. Вот и объяснение, отчего он отменит все назначенные встречи. Он вышел из беседки и принялся прохаживаться взад-вперед под ласковым осенним солнышком, дожидаясь целителя и легата Агриколу. Его гнев нарастал с каждым мгновением. Клавдия, считай, единственный его друг во всей Империи, а сенат пытается ее убить! У Тита было ужасно тоскливое и одинокое детство, пока его венценосный отец не женился вторично и не родилась Клавдия. Тит даже не помнил, чтобы он хоть раз смеялся до того дня, когда в возрасте девяти лет он впервые склонился над золоченой колыбелью и зеленокожий младенец радостно загулил, завидев его. А с тех пор как Клавдии исполнился год, она сделалась его другом и союзником, человеком, с которым он делился самым сокровенным, с которым можно было поболтать и пошутить. За это Тит прощал ей все, даже чужую, желчную мачеху, которую он до сих пор недолюбливал. Он выгораживал Клавдию, когда она делала что-то не так, особенно когда начались проблемы с этой ее странной, неуклюжей магией. А потом он обнаружил, что Клавдия, в свою очередь, покрывает его. И к тому времени, как Клавдия выросла, они сдружились еще крепче прежнего. Тит защищал Клавдию в сенате, когда сенат пытался объявить ее врагом государства, ссылаясь на ее невезение, и следил за тем, чтобы его личная гвардия не смела ей хамить. Гвардейцы презирали Клавдию за то, что она была полукровкой, и не скрывали этого. Тит пообещал себе, что за это им придется простоять на плацу в своих полированных доспехах по стойке «смирно» как минимум до вечера. День обещал быть солнечным и жарким.

Пришедший целитель негромко кашлянул. Тит стремительно развернулся, прижав к груди голубя. Когда строишь такие планы, как он сейчас, поневоле занервничаешь, будь ты хоть трижды императором.

— Ваше императорское величество меня звали? — спросил целитель.

Тит практически никогда не болел и потому почти не знал этого человека. Он представления не имел, на чьей стороне лекарь: сената или императора. Впрочем, целителям вроде бы запрещено принимать чью-либо сторону. Авось так оно и есть. Целитель был высоким, худым и надменным, что не сулило ничего хорошего. Ну, что ж поделаешь! Тит напомнил себе, что он все-таки император, и сказал: