Пройти чистилище - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 36

Юсеф не был никогда в Болгарии. К тому времени, когда овдовевшая семья его брата переехала в Болгарию, он остался в Америке, а между Болгарией, с одной стороны, и Турцией с Америкой – с другой, опустился железный занавес и не только поездки, но даже телефонные разговоры стали практически невозможными. И потому Кемаль мог спокойно беседовать со своим «дядей», не опасаясь проговориться или ошибиться в малозначительных деталях. Его болгарская легенда была сработана на совесть.

В последний день Намик Аббас дал привычный банкет в честь брата, собрав огромное количество гостей. Старший брат сидел на банкете по-прежнему холодный и несколько замкнутый. А потом братья уединились и о чем-то долго говорили. Кемаль обратил внимание на глаза выходившего из комнаты старшего брата Намика Аббаса. Они были красными и опухшими, словно тот плакал.

На следующее утро они поехали в аэропорт провожать Юсефа, улетавшего в Стамбул, откуда он должен был лететь в Нью-Йорк с посадкой в Брюсселе, а затем перелететь в свой Хьюстон. С Кемалем дядя попрощался, протянув ему руку и холодно пожав ее, словно не было всех этих встреч и бесед. А вот Намик Аббас, которому старший брат тоже протянул руку, внезапно не выдержал и, обняв брата, снова прослезился, словно узнал некую тайну, так взволновавшую его. Юсеф Аббас позволил брату обнять себя, но, по привычке сохраняя спокойствие, лишь кивнул младшему брату и поспешил к самолету. Домой они возвращались вдвоем, на этот раз сам Кемаль сидел за рулем, а обычно разговорчивый и веселый дядя всю дорогу тяжело молчал. И лишь когда они подъехали к дому, сказал:

– Летом мы полетим с тобой в Хьюстон, Кемаль. Тебе нужно будет помогать дяде в его делах в Америке.

– Странно, – ответил Кемаль, – почему ничего не сказал сам дядя Юсеф? Он говорил, что хотел бы, чтобы мы прилетели туда вместе.

– Он и не скажет, – всхлипнул вдруг Намик Аббас, – он очень болен, Кемаль. Врачи считают, что ему осталось не так много жить. И он хочет, чтобы ты прилетел в Америку.

«Неужели советская разведка знала и это?» – ошеломленно подумал Кемаль, в полной мере вдруг осознавая степень подготовленности этой операции и ее масштабы.

ГЛАВА 10

В Нью-Йорк он вернулся точно по расписанию. Они договорились с Сандрой, что она прилетит к нему через две недели в Нью-Йорк и остановится в одном из небольших отелей, которые можно найти в городе, не привлекая внимания остальных гостей. Правда, Кемаль предлагал снять квартиру или встречаться у него дома, но Сандра отказалась наотрез. Ей казалось постыдным заниматься любовью на супружеской постели Кемаля, в его спальне, куда заходила Марта, пусть даже и не спавшая на этой кровати. А снятые частные квартиры просто вызывали у нее отвращение. «Они хороши для девочек по вызову», – гневно заявила Сандра, и они больше не обсуждали эту тему.

Вернувшись в город, он снова встал перед нелегкой дилеммой выбора. Нужно было либо согласиться с мнением Тома и проводить исключительно рискованную операцию безо всяких шансов на успех, либо ждать, послав запрос по каналам чрезвычайного сообщения в Канаду. Помощь в этом случае могла прийти не раньше чем через два-три месяца, раньше руководство ПГУ могло просто не успеть. А за это время окопавшийся в КГБ «крот» мог принести много вреда. Нужно было принимать меры, и как можно быстрее. Значит, придется соглашаться на вариант Тома. Альтернативы они просто не имели.

Но звонить Тому он не хотел. Отправив сообщение в Канаду с просьбой срочно выйти на связь, он три дня обдумывал сложившуюся ситуацию, пока ему не позвонил сам Том.

– Вы виделись с нашими друзьями? – спросил его связной. Они давно уже говорили на особом языке, понятном только им двоим.

– Нет, к сожалению, не удалось. У них неприятности. Умер их поставщик, – коротко сообщил он.

– Интересно, – сразу все понял Том, – как все это сложно, Кемаль. Вам не кажется, что нужно что-то делать?

– Конечно, нужно, – согласился он, – но я не могу решить, как правильнее поступить в этой ситуации.

– Я к вам приеду, – решительным тоном сказал Том, – нам нужно вместе обсудить проблему.

– Хорошо, – обреченно согласился Кемаль, – я буду ждать вас завтра у себя в офисе.

На следующий день Том прилетел. Они встретились недалеко от Центрального парка, на Восьмидесятой стрит, почти рядом со знаменитым на весь мир музеем «Метрополитен Арт», известным многочисленными шедеврами, собранными в его стенах. Музей располагался в южной части Центрального парка между Восьмидесятой и Восемьдесят четвертой стрит [18] и, кроме всех своих достоинств внутри здания, выделялся и величественной архитектурой, вобравшей в себя лучшие достижения американского зодчества конца девятнадцатого века. Здание музея затем неоднократно перестраивалось, и стеклянная крыша над мощной колоннадой «Метрополитена» должна была символизировать новые веяния в архитектуре и создавала необходимый простор и большое пространство для экспонатов музея. По предложению Кемаля они пошли в музей, где решили спокойно поговорить.

Он любил бывать здесь. Этот музей был зримым свидетельством человеческой славы. Входивший в число самых крупных музеев мира, он потерял право называться только музеем даже такой великой и богатой страны, как Соединенные Штаты. Подобно Лувру или Эрмитажу, он был достоянием всего человечества. И в полной мере осознавая себя этим достоянием, он помогал любому пришедшему сюда посетителю ощутить мощь и разум человеческой мысли, помогал выстоять и победить столь тщедушному существу, как человек, казалось, обреченный с самого рождения на смерть и забвение, но попирающий века и тысячелетия своим гением и трудом.

Здесь было представлено все: от египетских пирамид и древних греков до современного искусства. Лучшие полотна Рембрандта, Рафаэля, Босха, Брейгеля казались несокрушимым гимном человеческим чувствам. Но больше всего Кемаль любил творчество импрессионистов, столь блестяще представленное в музее. Он поднимался на второй этаж, где были расположены залы с картинами импрессионистов, и снова и снова погружался в сладостный мир искусства. Тулуз-Лотрек и Сезанн, Моне и Гоген, Сёра и Ренуар. Он мог любоваться их мастерством вечно, такое наслаждение получал он от этого совершенства.

Они поднялись по лестницам, после того как сдали свою верхнюю одежду, купили билеты и прицепили к лацканам пиджаков фирменные значки музея. Кемаль хотел провести Тома, никогда не бывавшего здесь, в залы импрессионистов и потому так нетерпеливо проходил остальные, не давая своему связному даже оглядеться, хотя Том и не собирался задерживаться. Его мало волновали картины. Его больше интересовал сегодняшний разговор с Кемалем. Он приехал в Америку, уже имея солидный стаж работы и практику за рубежом. Он приобрел опыт, но потерял способность радоваться увиденному и какую-то детскую познавательность. За все в этой жизни следовало платить. Опытом люди часто называют устоявшуюся привычку, а выход из детского возраста почему-то нарекли переходным периодом. Может, все гении человечества счастливо избежали этого переходного периода, получив уникальную возможность остаться в своем детстве и познавать мир с уникальной детской непосредственностью и радостью. Том был лишен этого. И потому он шел по залам, даже не обращая внимания на картины, лишь сознавая, что место, выбранное для встречи, действительно удобно, так как в этих залах трудно спрятаться человеку, решившему подслушать их разговор.

В отличие от него, Кемаль попал в Америку совсем молодым человеком, что требовалось по легенде. И, несмотря на строгий отбор в КГБ и суровую подготовку, сумел сохранить в душе удивительное чувство прекрасного. Попав впервые в этот город, такой огромный и такой непонятный одновременно, он поспешил в этот музей, чтобы увидеть воочию картины, о которых он мог лишь слышать. И увиденное потрясло его.

– Ты пытался выйти на связь со своим связным? – спросил его Том, когда они уже поднялись на второй этаж.