Воскресшие на Третьей мировой. Антология военной поэзии 2014–2022 гг. - Прилепин Захар - Страница 2

Преобладающее большинство обретавших широкое и прочное признание стихотворений (включая “песенные”) тех лет никак нельзя отнести к “батальной” поэзии; нередко в них даже вообще нет образных деталей, непосредственно связанных с боевыми действиями, – хотя в то же время ясно, что они всецело порождены войной».

Развивая мысль Вадима Валериановича, отметим совершенно поразительное отсутствие ненависти и агрессии. Советская военная песенная поэзия – в диапазоне от марша до лирики – совершенно девственна в пробуждении, так сказать, чувств недобрых. От ненависти социально-классовой до ксенофобии. В песнях периода Великой Отечественной вообще очень редко попадаются «немцы» и «фашисты».

Чаще речь идёт о неких неконкретизированных «врагах», причем даже в предельно откровенной для того времени «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского на музыку Матвея Блантера (1945 г.). Понятно, что есть враги, их надо уничтожать, но жизнь сильнее смерти, и огромность и хрупкость её воплощает образ Родины с её далёкими любимыми, соловьями, осенним лесом, травой заросшим бугорком в широком поле, фронтовым братством с махорочкой, чарочкой и задушевным разговором…

Какое разительное отличие от военной публицистики того же Ильи Эренбурга – разумеется, тоже на тот момент необходимой. И даже когда русские ребята поют «В Германии, в Германии, проклятой стороне» (Алексей Фатьянов, «Давно мы дома не были»), совершенно понятно, что эмоциональное отношение к территории, откуда пришёл жестокий агрессор, не распространяется на людей, её населяющих… Впрочем, поэты, представленные в антологии, не обошли темы трагического расчеловечивания как у воюющей другой стороны, так и у ориентированной на врага публики российского происхождения.

Нам продолжают объяснять, в годы какой свирепой всеобщей мобилизации всё это создавалась и пелось, в смертельной схватке двух тоталитарных монстров; военная цензура, идеологический пресс, диктатура и СМЕРШ… А песенная военная поэзия – и аутентичная, и та, что из неё мощно выросла позже в 1960-е-70-е (еще одна, да-да, заслуга Леонида Брежнева, объявившего Победу главным достижением строя и страны), неизменно и последовательно противоречит подобным идеологемам и дидактике.

И вот тут всё познаётся в сравнении – в Третьем рейхе ничего подобного в песенном творчестве не было. Военные марши («собачьи», по выражение прозаика-фронтовика Виктора Курочкина) – пожалуйста. Бытовые, преимущественно фольклорные песенки – да, пелись. Но песни, рождённые всей полнотой сознания воюющего народа, отсутствовали как культурный факт. В песенной поэзии великой войны советский народ оставил непреложное свидетельство, доказывающее цветущую сложность тогдашней духовной жизни, многообразие проявлений «скрытой теплоты патриотизма» (Лев Толстой).

Кстати, именно из «народного» корпуса военных песен с её подтекстами, полутонами, проблематикой случившегося навсегда выбора и пр. выросло мощное советское экзистенциальное искусство последующих десятилетий – поздний Заболоцкий, отчасти деревенская и лейтенантская проза, Василь Быков и тот же Виктор Курочкин, Шукшин, Тарковский и вообще многие образцы и образы антропологического кинематографа 1970-х, военные и метафизические баллады Высоцкого…

И поэты, составившие нашу антологию, наследуют в огромной степени не стадионному хайпу шестидесятников, но именно «солдатской песне», заставляющей самые разные идентичности и общности чувствовать себя единым народом.

«Рвать площадки» – это полдела, а вот так работать в поэзии, чтобы поэтическое слово стало насущно, как в лучшие и главные времена, – это мировоззренческий сдвиг, которого не отменить.

Отметим ещё одно совершенно революционное явление в современной русской словесности, очень заметное в произведениях, составивших антологию: укрепрайоны постмодерна поэты гвоздят при помощи одного из главных его инструментов – центонного стиха. Который несколько десятилетий считался забавой поэтических мальчиков, а объективно – признаком пошлой эстрадности. Лучшие сегодняшние поэты работают серьёзнее, предпочитая не евродизайн, но чертёж архитектора. Берут идею, а интонацию переключают в другой регистр. Множественная цитата используется не в качестве мультикультурного лего для катронных месопотамий иронии и стёба, а в качестве архимедова рычага, вытаскивающего клад Традиции. Наиболее цитируемые поэты, прямо и темами/мотивами: Семён Гудзенко, Борис Слуцкий, Александр Твардовский, Юрий Кузнецов, Иосиф Бродский, советская песенная поэзия, Эдуард Лимонов, Егор Летов. Интегральная фигура – Николай Гумилёв.

Необходимо также сказать, насколько содержание антологии противоречит идеологии априорной вторичности, столь характерной для клубно-сетевой поэзии последних десятилетий с её групповой (по сути сектантско-казарменной) дисциплиной и непременной «повесточкой».

Большинство поэтов, представленных в антологии, объединяет одна очень русская эмоция (она же – важнейшая лирическая идея) о том, что у Бога мёртвых нет и наши павшие продолжают воевать с нами бок о бок, одновременно являясь защитой живых и их небесным представительством. Этот поэтический сюжет о русской Валгалле, восходящий к Гавриилу Державину и продолжавшийся по линии Бродский – Высоцкий – Лимонов (для русского поэтического сознания вообще характерна своеобразная метафизика хаоса, сложнейшего духовного опыта, когда христианское сознание мирно соседствует с античной и племенной мифологией), ставится одним из самых знаковых и влиятельных в военной русской поэзии.

Мы намеренно не цитируем стихов, чтобы читатель оценил всю мощь и неотменяемость общего поэтического контекста и складывающегося канона.

Терпения, мужества нам. И Победы, конечно.

Владимир Алейников

«Скифские хроники: степь да туман…»

«Для смутного времени – темень и хмарь…»