Правда, которую мы сжигаем (ЛП) - Монти Джей - Страница 37

Я прикасаюсь языком к внутренней стороне щеки, замечая, что годы начали старить его лицо. Большинство женщин, которые его не знают, назвали бы его красивым в рубашке с расстегнутыми пуговицами, аккуратно завязанном галстуке и слаксах.

Большинство женщин не знают, что он вообще не любит женщин или мужчин.

Он предпочитает маленьких девочек, над которыми у него есть власть. Те, которые никому не сказали, которые не могли.

Маленькие девочки, которым есть что терять.

— С тринадцати лет? — я скрещиваю руки перед грудью, желая защитить себя. Раньше я была слишком молода, чтобы противостоять ему, слишком боялась, но теперь мне нечего терять. — Да, примерно тогда же ты перестал заходить в мою спальню, не так ли? Я думала, тебе просто стало скучно, но это потому, что я достигла половой зрелости, не так ли?

Я смотрю, как меняется его лицо, каким еще мгновение назад он был собран и выглядел как заботливый член семьи, пришедший ко мне. Я смотрю, как грязь и пауки, гноящиеся под его кожей, начинают выползать наружу.

Сколько раз я думал о моменте чистой радости, которая пронзит меня, когда он будет публично кастрирован, было бесконечно.

Маска, которую он носил, была моей наименее любимой.

Один из защитников, страж, тот, кто должен охранять тебя от монстра под кроватью.

Тем не менее, единственным бугименом, с которым я когда-либо сталкивался в жизни, был он.

— Вот как? После всего, что я сделал? Ты так любила меня, когда была маленькой.

Я наклоняю голову.

— Ты ожидал, что будет иначе?

— Сэйдж, присядь, пожалуйста. Каин проделал долгий путь, и нам есть о чем поговорить.

Мой отец говорит впервые с тех пор, как они приехали, игнорируя мое заявление о сексуальных домогательствах Каина ко мне. Впрочем, его это не смущает — с чего бы это?

Во-первых, он, вероятно, уже знал об этом.

Во-вторых, он продал свою дочь в сексуальное рабство, даже не моргнув.

В-третьих, ему все равно.

Он выглядит так же, как в день, когда меня забрали. Ни капли вины или раскаяния не повлияло на его способность улыбаться жителям Пондероз Спрингс.

Держу пари, он даже использует это в своих интересах.

Держу пари, горе в том, что мой поступок вызывает у него массу сочувствия. Человек, потерявший жену из-за измены, отец, потерявший одну дочь из-за смерти, а другую из-за психического расстройства.

Как чертовски грустно.

— Я не сяду, — я смотрю на него, действительно смотрю ему в глаза, чтобы он мог увидеть отражение того, что он сделал. Я хочу, чтобы он почувствовал это, увидел, к чему привели его действия. — Чего ты хочешь?

Я не дура — он пришел сюда не для того, чтобы проведать меня или посмотреть, как у меня дела. Он и есть причина, по которой я заперта здесь, в первую очередь. Причина, по которой я никогда не выйду.

И не потому, что я больна или мне нужна помощь. Он затолкал меня сюда, чтобы я молчала, чтобы я никому не рассказала, что узнала.

Что я знаю, что он сделал.

Фрэнк Донахью изобразил меня сумасшедшей дочерью, потерявшей рассудок после случайной смерти своей сестры-близнеца.

Даже если меня выпустят, никто не поверит ни одному моему слову, а именно этого он и хочет.

— Пожалуйста.

Озноб покрывает мой позвоночник, маленькие раздраженные бугорки на коже.

— Пожалуйста? — я плюю на него. — Я должна дать тебе по яйцам прямо сейчас за то, что ты даже подумал, что можешь произнести это слово рядом со мной. Пожалуйста? Ты не заслуживаешь ни о чем просить.

— У тебя всегда был талант к драматизму, даже когда ты была маленькой девочкой, — бормочет Кейн, вальсируя мимо меня, возвращаясь на свое место рядом с моим донором спермы. — Сидеть. Это для твоего же блага.

Одна вещь, которой меня научило это место, или, ну, чему я научилась, это то, что я действительно больше не парюсь. Меня не волнует, что люди думают обо мне, как другие смотрят на меня или что от меня ожидают. Я не уважаю никого, кроме себя.

Так что я не хочу показывать свой гнев или отвращение, когда дело доходит до этих двоих. Нет камер, на которые можно было бы играть, и даже если бы они были, я бы сделала то же самое.

Я хлопаю ладонями по столу, злясь под своей холодной внешностью. Я в шоке от того, насколько они правы на самом деле. Человек, который приставал ко мне в детстве, и человек, убивший моего близнеца, чтобы расплатиться с долгами, — как они могли хотя бы на мгновение подумать, что я сделаю что-нибудь для них обоих? Им нечего держать над моей головой, нечем меня подкупить.

Мои зубы начинают скрежетать, когда я выплевываю: «Или скажи мне, зачем ты сюда пришел, или я заколю вас обоих насмерть пластиковой вилкой».

Блефа нет. Никакой выдумки.

Папа смотрит на мои вытянутые руки. Застенчиво я тоже смотрю вниз, чтобы убедиться, что моя ужасная оранжевая толстовка на молнии прикрывает их. Потом я думаю, почему я должен скрывать шрамы, которые он оставил?

Розмари умерла двадцать девятого апреля, а почти месяц спустя меня госпитализировали в «Монарх» после «психотического срыва».

Всем говорили, что это из-за потери Роуз и внезапного развода моих родителей. Для восемнадцатилетней девушки это было слишком, и город решил, что я наконец-то сломалась.

То, что произошло на самом деле, было чем-то гораздо более зловещим. Я невинно зашла в кабинет отца с намерением напечатать газету для школы. То, что я делала миллион раз раньше, ожидая такого же увеличенного изображения нашего семейного портрета на мониторе.

Но то время было другим.

Когда я вошла в систему, там было видео, уже проигранное наполовину, и я помню, что подумал, что оно похоже на фильм Джейсона Стэтхэма.

Мой отец сидел привязанный к стулу, с растрепанными волосами и в грязной одежде, а Грег Уэст, профессор Холлоу-Хайтс, допрашивал его о деньгах, которые он должен своему боссу. Денег, которые он одолжил у секс-индустрии, а теперь у них не хватало на товар.

А когда возможности заплатить не было, он предоставил отцу выбор.

— Ты умрешь или продашь одну из своих дочерей в качестве компенсации.

Я хотела удивиться, но не успела. Я знала, что мой отец был способен на коррупцию. Готов сделать все, что нужно, чтобы соблюсти приличия. Чтобы оставаться на высоте.

С легкостью он выбрал Роуз.

Как будто она не была человеком, его собственной плотью и кровью, как будто она была просто именем.

Хотела бы я, чтобы он выбрал меня.

Мою сестру убили, чтобы расплатиться с отцовским долгом, и я никогда раньше не ощущала во рту такой горькой ярости.

Возмездие. Месть. Жажда заставить его заплатить.

Я бы сделал все, чтобы иметь его.

— Нам нужна услуга, Сэйдж, — мягко говорит Фрэнк, словно тихие слова заставят меня простить его.

Я ухмыляюсь.

— Идите на хуй.

— Я хотел быть цивилизованным, Пип. Запомни это, — Каин спокойно складывает руки вместе. — Твой отец хорошо просит. Я нет. Ты будешь сотрудничать с нами, или я отправлю тебя куда-нибудь похуже психиатрической больницы.

Пип.

Я ненавижу это имя.

— Где, например, секс-торговля? — я смеюсь, и мне не нужно скрывать ни от кого из них, что я знаю об этом. — Знаешь, я даже не удивлена, что ты в этом замешан, Каин. Я наклоняюсь ближе к нему, запах его лосьона после бритья вызывает у меня тошноту. Это тот самый, который прилип к моим простыням в домике у озера. — Ты покупаешь у них маленьких девочек? Там тоже есть видео, где вас шантажируют? Значит, у них в кармане большой злой агент ФБР?

Глаза, похожие на ямы, смотрят в мои, его челюсти сжимаются, и его самообладание медленно тает.

— Я никогда не делал тебе больно. Я любил тебя, Сэйдж.

— Это что за глупая ложь, которую ты говоришь себе? Так ты можешь смотреть на себя в зеркало?

Мои кишки скручиваются, я совершенно сбита с толку тем, насколько долбанным должен быть человек, чтобы оправдать то, что он сделал.

— Независимо от того, что случилось в прошлом, ты поможешь нам или пожалеешь об этом. Есть люди, которые способны на вещи намного хуже, чем я, поверь мне, — его голос звучит пренебрежительно, что-то, что он, вероятно, использует по отношению к преступникам изо дня в день. Он думает, что сможет напугать меня, чтобы я помогла ему.