Сэхсвет (СИ) - Бекет Алишер - Страница 72

– Я не знал наверняка.

– А если бы знал?

– Скорее всего, мы бы сейчас не разговаривали. – Мэйтт пожал плечами, избегая смотреть на хирурга. – Прости.

– Да брось. – Кросс хлопнул его по плечу, и Мэйтт поморщился. – Я всё понимаю.

Пауза.

– Кстати, со мной пыталась связаться Джил, – сообщил хирург. – Ну, или я себя в этом убедил.

– Да? И… как, она жива?

– Если честно, не знаю. Я ничего не помню, – признался Кросс. – Я помню давление на темя, потом боль, вспышка – и я очнулся тут. Но сейчас я пытаюсь включить имплант, и у меня ничего не получается, как будто его нет. Если плата сгорела по какой-либо причине, это объясняет и боль, и вспышку в мозгах, и долгую отключку.

– Хочешь, чтобы я проверил?

Кросс кивнул.

Мэйтт сконцентрировался, посылая лучи «радара» в окружающее пространство.

– Ничего, – сказал он через минуту.

Время неумолимо мчалось к концу. Мэйтт чувствовал, как оно проходит мимо, секунду за секундой приближая неизбежный финал.

И что-то происходило там, наверху, Мэйтт только что это слышал, мысленно. Там, над серверными, и ещё выше, в небе, за облаками, куда никто и никогда не пытался заглянуть. Там находилось нечто, необъятное, непостижимое, и… умирающее? Нет, не так… словно дикий зверь, ворочающийся в берлоге и готовящийся к долгому-долгому сну. Или наоборот – просыпающийся?

Мэйтт запрокинул голову.

Сэх? Сэхсвет?

ДА

Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Осталось только ощущение экзистенциального ужаса.

* * *

Всё было напрасно. Они не успели ничего сделать – ни найти Джил, ни предотвратить подходящую к завершающей фазе катастрофу. Даже выяснить что-либо не смогли. Полюс оказался пустышкой, а их поездка – бессмысленной. Старик, последний Старик в жизни Кросса, должен был прийти через пять минут, если цифры в уголке глаза верно показывали время.

Плевать. В этот раз я уйду с ним. И посмотрим, что там.

– Я в юности увлекался энтомологией, – вдруг заговорил законник после затянувшегося молчания. – Знаешь, что это?

– Изучение насекомых?

– Ага, – кивнул Мэйтт. – Больше всего мне нравилось возиться с бабочками. Я каталогизировал их, описывал виды, а один раз даже думал, что открыл новый вид. Очень гордился этим. Но мой знакомый биолог, – Мэйтт печально улыбнулся, – быстро поставил меня на место. А ещё сильнее бабочек меня интересовали подёнки.

– Бабочки-однодневки? – спросил Кросс.

– Ну, технически подёнки – не бабочки, они принадлежат к разным отрядам… но не суть. Подёнки… – Законник почесал щетину. – Хоть я и давно забросил это занятие, до сих пор, когда мне снился яркий сон, я всегда видел в нём подёнок. Понимаешь, почему они меня интересовали?

Кросс кивнул, но Мэйтт продолжал смотреть на него. Поняв, что законник ждёт ответа, хирург сказал:

– Да. Хорошая аналогия на наше мироустройство.

– Сейчас аналогия станет ещё полнее. Ты знал, например, что в стадии личинки подёнки живут несколько лет?

– Нет.

– Они растут в воде. Некоторые зарываются в ил, некоторые крепятся к камням, а кто-то просто плывёт по течению. И всё, что они делают, – едят и линяют, линяют много раз, становясь крепче, сильнее, с каждой линькой приближаясь к финальной форме, имаго.

Кросс смотрел на будто помолодевшего на несколько лет Мэйтта. Законник говорил, прикрыв глаза, и улыбался, окунувшись в приятные воспоминания:

– А потом они вылупляются. И знаешь, Кросс, это очень красиво. Поверхность воды словно вскипает, когда тысячи и тысячи подёнок роем взлетают в воздух. Они похожи на разумные снежные хлопья, собравшиеся в стаю. Но и это не всё, это лишь субимаго. Через некоторое время, от пары минут до пары часов, они линяют ещё раз, и вот тогда начинают свой первый и последний смертельный танец.

Кросс видел. Видел всё, что говорил ему Мэйтт, будто тот транслировал кино прямо ему в голову. Это и вправду было очень красиво. И немного грустно, когда подёнки, выполнив предначертанное, дождём планировали вниз.

– Так же и мы, – горько сказал Мэйтт. – Колупаемся, ползаем, жрём… и только расправляем крылья, как уже пора умирать.

Кросс посмотрел на законника. В широко раскрытых глазах Мэйтта плескался страх пополам со злостью.

– Не хочу… – прошептал он. – Не хочу так. Хочу остаться субимаго.

– Мэйтт… – Кросс не знал что сказать, слова не шли на язык.

Но слова были уже не нужны. Мэйтт умер. Его остекленевшие глаза, не моргая, смотрели на Кросса.

Он опустил законнику веки:

– Прощай.

Наступила тишина, такая плотная, что она казалась осязаемой, будто уши заложило комками ваты. И только сейчас Кросс понял, что Старик не пришёл. И больше уже никогда не придёт.

Кросс вдруг пожалел, что у него с собой нет интокса.

Часть третья. Редимеры. Глава 19

Жизнь – это переход из одной формы в другую.

Жизнь этого мира есть материал для новой формы.

Лев Николаевич Толстой

Огромная червоточина разверзлась на самой окраине облака Оорта. Пространство безмолвно стонало и ревело, безуспешно пытаясь затянуть исполинскую рану на своём теле. Но технологии оказались превыше «инстинктов» великой пустоты.

Высвободившаяся энергия практически моментально испарила случайно оказавшегося рядом ледяного гиганта. Сотни тысяч лет эта комета рассекала безвоздушные пространства космоса, «видела» зарождение человечества, его рассвет, могла стать свидетелем заката – и всего за несколько минут перестала существовать, столкнувшись с проявлением человеческого гения.

Кротовая нора выросла до невероятных, чудовищных размеров. В теории она могла бы поглотить и выбросить в другую часть галактики всю Солнечную систему, но… червоточина достигла порога Альтеры, и начался обратный процесс схлопывания, протекавший гораздо быстрее, чем рост. Всего несколько часов – и плоть пространства затянулась, оставив на месте раны миниатюрную чёрную дыру, испарившуюся за несколько минут, и крохотный, по меркам космоса, корабль.

Диск двухкилометрового диаметра нёс на борту ценный груз – троих людей, покоящихся в анабиозных камерах. Польза этих камер была неоценима: по субъективному времени путешествие сквозь червоточину занимало десятки лет, и лишь мгновения – по объективному.

Однако «груз» был ценен не сам по себе – куда ценнее была информация, которую несли эти люди.

Автоматика звездолёта, убедившись, что переход завершён, приступила к торможению, выбрасывая плазменные струи из сопел. Неподвижно (насколько это слово применимо к космосу) зависнув в расчётной точке прибытия, корабль начал подготовку к пробуждению экипажа: внутренние помещения наполнялись воздухом, подавалось питание на ключевые энергоузлы, и что самое важное – нагревалась вода. После двадцати шести лет сна в анабиозе нет ничего приятнее тёплого душа. Маленькие радости бессмертной жизни.

* * *

Максим Грановьев, капитан экипажа дальней разведки, пробуждался ото сна. Пробуждался нехотя, ибо вторую радость жизни – сон в анабиозе – удавалось испытать нечасто.

Громкий крик боли резанул по ушам, отвыкшим воспринимать звуки. Максиму только предстояло заново научиться это делать – слышать, видеть, разговаривать, – и сделать это нужно было в кратчайшие сроки.