Волчий корень - Андреева Юлия Игоревна - Страница 9

Вдруг возникает молва, что Саломея беременна и даже скоро разрешится. Этот слух подтверждали две почтенные женщины, супруги первостепенных советников — казнохранителя Георгия Малого и постельничего Якова Мазура30, и уверяли, что они слышали из уст самой Саломеи признание в том, что она беременна и скоро разрешится. Услышав это, государь сильно разгневался и удалил от себя обеих женщин, а одну, супругу Георгия, велел даже подвергнуть бичеванию за то, что она своевременно не донесла ему об этом. Затем, желая узнать дело с достоверностью, он посылает в монастырь, где содержалась Саломея, советника Федора Рака и некоего секретаря Потату и поручает им тщательно расследовать правдивость этого слуха. Во время нашего тогдашнего пребывания в Московии некоторые утверждали нам за непреложную истину, что Саломея родила сына по имени Георгий, но никому не желала показать ребенка. Мало того, когда к ней присланы были некие лица для расследования истины, то она, говорят, отвечала им, что они недостойны того, чтобы глаза их видели ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери. Некоторые же упорно отрицали, будто она родила. Итак, молва гласит об этом происшествии двояко».

— По первому документу есть у кого что сказать, а, православные? — Он сделал большой глоток славно пахнущего хлебом и медом кваса, освежая горло. Побратимам угощения не предлагал: не дело, чтобы народ раньше времени расслаблялся.

— Великую княгиню — бичом?! — Хряк поежился. — Это же кем нужно быть, чтобы поднять руку на… да еще и в церкви.

— Иван Юрьевич Шигона, он, что же, обычай имел в святую церковь с бичом ходить? Али специально для такого случая прихватил? — Покраснев, Томило оглядел собрание. — А что? Я что-то не так сказал? Вы, к примеру, в церковь кнут берете? Я — нет, и ты, Хряк, не берешь, и Юрий Сигизмундович, упаси боже. Отчего же этот вперся в храм с кнутом?

— Боялся, что сопрут, — усмехнулся Брага, шепнув что-то на ухо брату, после чего оба захрюкали, стараясь не смеяться слишком громко.

— У такого вельможи и слуг несчетно, — скривился Хряк. — А что, я не прав? И нечего тут ха-ха разводить: Малюта услышит — всех… — Он провел ребром ладони по горлу. Братья замолчали.

— Он мог с плетью прийти, с нагайкой своей любимой, а немец этот, как его, окаянного, написал «бич», — предположил Булыга. — Помню я Ивана Юрьевича, занятный был человек. Чего же не помнить?

— Возможно. — Волков сделал себе пометку. — Родственники остались?

— Дочь Анна, супружница, ой, вдова уже Петра Головина31. В феврале, когда еще всех Головиных, что сознались в заговоре против государя, казнили, она того, и овдовела. Если Анна в ту пору не разделила участи мужа, скорее всего, теперь в монастыре. Можно разузнать.

— Отставить, — помотал головой Волков. — С этим понятно. Кто еще что подметил?

— Соломония, а не Саломея, — не поднимая глаз, точно боясь, что делает что-то не так, промямлил Замятня.

Все обернулись на него.

— Саломея испросила у царя Ирода голову Иоанна Крестителя. Из-за нее, из-за проклятой, Предтеча и принял мученскую кончину. Это все знают, — словно оправдываясь, зашелестел Сабуров.

— Верно говоришь, Замятня. Соответственно, если барон называет Соломонию Юрьевну Саломеей, он хочет, чтобы те, кто будет читать его рукопись, сразу представили себе танцующую Саломею и преисполнились праведного гнева. — Волков сделал паузу и внимательно поглядел на свое притихшее воинство. — Так, может быть, барон Герберштейн сам по какой-то причине ненавидел жену великого князя московского? Или был солидарен с ее гонителями?

— Не получается. — Томило помотал русыми вьющимися кудрями. — Он приехал на следующий год после того, как ее постригли. А потом она уже жила в Суздале, из монастыря не выходила. А что ему, бусурманину, делать в православном женском монастыре? Не был он там и быть не мог. Просто передал слух. Собака лает — ветер носит.

— Есть еще документ. — Волков со значением помахал бумагой. — Замятня, мои люди знают, что все услышанное на наших встречах, все, что мы обсуждаем, никогда и ни под каким предлогом не должно передаваться куда и кому-либо.

Сабуров кивнул.

— Ты находишься здесь, потому что можешь послужить нам как ценный свидетель, но, если ты знаешь за собой, что не справишься и разболтаешь секрет…

— Я могила. — Замятня перекрестился. — Лучше с вами на смерть, чем ждать, когда придут от Малюты и начнут жилы рвать.

Волков кивнул и продолжил, держа в руках второй лист:

— Сей список сделан с письма предателя, имя которого запрещено произносить, но в интересах дела я считаю необходимым ознакомить вас и с этим свидетельством. Намекну только, что… Что этот… м-м-м… преступник старше нашего царя на два года и моложе меня на три, посему быть свидетелем развенчания и предшествующих тому событий не мог и пишет, скорее всего, со слов своего двоюродного деда Семена Курбского32, который, как известно, поддерживал Глинских.

Он сделал паузу, позволяя самым недогадливым докумекать, о ком пойдет речь, после чего зачитал документ:

— «Прожив с первой своей женой Соломонией двадцать шесть лет, он постриг ее в монашество, хотя она не помышляла об этом и не хотела этого, и заточил ее в самый дальний монастырь, находящийся за двести с лишним миль от Москвы, в Каргопольской земле. Итак, он распорядился ребро свое, то есть Богом данную святую и невинную жену, заключить в темницу, крайне тесную и наполненную мраком. А сам женился на Елене, дочери Глинского, хотя и препятствовали ему в этом беззаконии многие святые и добродетельные не только монахи, но и сенаторы его».

— Не двадцать шесть, а двадцать, — первым нашел неточность Замятня. — И еще: тетку постригли в Московском Богородице-Рождественском монастыре под именем София и только потом отвезли, и не в Каргополье, а в Суздаль.

По лицам сидящих за столом пробежала тревожная тень, участие в разбирательстве близкого родственника было необычным. Во всяком случае, прежде Волков еще ни разу не сажал с ними за стол человека, лично заинтересованного в определенном решении вопроса.

— Я не понял про тесную и мрачную темницу, — растягивая слова, как это обычно делал Томило, произнес до этого молчавший Семейка Белый. — Богатейший ведь монастырь, и инокини там все как на подбор, не меньше княгини, у которых свои уделы-наделы имеются. Каждая собственными доходами распоряжается и челядь при себе держит. К чему же такие строгости? Да и вины на ней нет. Дети — это Божья воля. Я вообще слышал, будто старица София добровольно постриглась. Что долго и слезно молила царя, чтобы отпустил ее за него Богу молиться, а он не соглашался. А когда все же решился, золота пропасть в этот монастырь вбухал, чтобы жена его любимая ни в чем нужды не ощущала.

— Вот-вот, дома говорили, государь Соломонии после развода подарил богатое село Вышеславское, чтобы та кормилась с него и нужды не знала, — кивнул Томило.

— Да уж, Андрей Михайлович33 здесь чего-то того, перемудрил. Сказал, как в лужу пернул. Не зря его наш государь не любит. — Ждан сделал губами неприличный звук, опричники расхохотались.

— Мне нянька рассказывала, будто бы, когда Соломонию из кельи той первой выгнали, одна из бывших с нею баб на царевых слуг кидаться стала и будто бы кто-то толкнул ее несильно, а та упала и о печку голову себе расшибла, — произнес таинственным шепотом Брага.

— Ага, точно. И мне нянька говорила, нам обоим говорила, будто бы ее там, в келье той страшной, так и заперли, полуживую, — поддержал брата нетерпеливый Ждан. — И уж потом она там очнулась и кричала, и плакала. Да только никто дверь уже не распечатал. Потому как приказ такой был, чтобы не открывать. Так до сих пор лежит она без отпевания, без погребения и в полночь…

— Полно глупости молоть, — оборвал их Волков. — Как же, мертвое тело в закрытой келье. Оно же небось воняло бы на весь монастырь.

— Нянька сказывала. — Брага почесал в затылке. — Но бывает ведь такое, что в стенах замуровывают, в подвалах, а потом, через много лет, находят…