Лето, в котором нас не будет (СИ) - Летова Ефимия - Страница 19

Странный звук какого-то тяжелого шлепка разорвал тишину, и я вздрогнула, а по кончикам пальцев едва не заплясало пламя, но я удержала огненную стихию внутри. Медленно обернулась — и увидела на полу под окном маленький тёмный свёрток. Торопливо подошла к окну, стараясь незаметно встать сбоку, и стала вглядываться в темноту сада, колышущуюся едва различимой листвой — никого. Посмотрела с опаской на тайное послание, а внутри всё сжалось, жалобно, тревожно и — выжидательно-сладко.

Я развернула чёрную плотную ткань, под которой оказалась хрусткая бумага — и едва не вскрикнула, не отшвырнула от себя содержимое, представлявшее собой огромного, в четверть метра, зелёного червяка. И только спустя пару мгновений я поняла, что червяк неживой, ненастоящий — сшитая из зелёного вельвета игрушка. Сердце заколотилось, я рассмотрела подарочек с разных сторон — ничего такого.

Зато на обёрточной бумаге надпись. Всего три слова.

Иногда три слова могут изменить жизнь, говорила мне в детстве Коссет. Правда, по её мнению, это были другие слова: "извини меня, пожалуйста". В романтических книжках герои умирали, свергали тиранов и совершали великие чудеса тоже ради трёх заветных слов: "я тебя люблю".

Знакомым до боли, до слепоты, до хруста костей почерком изнутри на обёрточной бумаге было написано:

«Следуй за мной»

И всё!

Всё?!

Я снова рассмотрела игрушку со всех сторон, прощупала её от и до и едва ли не распотрошила. Торопливо, даже не задумываясь о том, что делаю, схватила первый попавшийся жакет и шляпку, сунула ноги в отыскавшиеся в шкафу сапоги, осенние, слишком тёплые для августа — но летние ботинки стояли внизу в прихожей, а выходить через прихожую было ни в коем случае нельзя. Я не могла рисковать быть обнаруженной и остановленной. Только не сегодня.

На плющ, обвивавший стены дома, я ещё в детстве не рассчитывала, что уж говорить теперь. Но второй этаж был не настолько высоким, а кроме того, мне казалось, что у меня крылья за спиной выросли. И на этих крыльях я как-то умудрилась не поскользнуться на влажной рыхлой земле и ничего себе не подвернуть и не сломать. Позволила пламени вспыхнуть впереди и стала оглядываться кругом.

Ещё один червяк обнаружился на вишне, между веток на уровне моих глаз. Я вытащила его и сунула под мышку. Дождь, к счастью, уже притих, но ветер то и дело срывал ледяную мокроту с листвы, так и норовившую попасть за шиворот.

Неважно. Я сама себе казалась неуязвимым призраком.

Третий обнаруженный игрушечный червяк, изрядно намокший, обнаружился у калитки. Я всё же помедлила, положив руку на мокрую металлическую щеколду. Одно дело — бегать по своему ночному саду и совсем другое — бродить в одиночестве за его пределами. Но…

Металлические петли скрипнули слишком уж громко, пронзительно, резко. Казалось, там, снаружи, тьма была ещё более живой, влажной и плотной, но я стиснула зубы и сделала шаг. Повернулась, чтобы прикрыть дверцу.

— Я знал, что ты придёшь, малявка Хортенс, — произнесла темнота за спиной голосом Эймери Дьюссона. Я открыла рот, чтобы отпарировать, отговориться, мол — не очень-то задирай нос, дело совсем не в тебе! Я просто… просто… Разом вспомнила, как злилась на него — за ссоры родителей, за тайны, дурацкие шутки, за все подозрения в его адрес, за мысли о нём, не покидавшие меня ни дома, ни в школе, вот уже — страшно подумать! — целых восемь с лишним лет, злилась, сама не знаю, за что! Развернулась, чтобы сказать, что он тощий напыщенный идиот, и мне совершенно не важно, где он был последние два года. Совершенно не важно, и я никуда за ним не пойду!

Посмотрела в его лицо, всё ещё слишком бледное в обрамлении чёрных волос, тонкое и узкое, но уже такое взрослое. В моей памяти он оставался подростком, а сейчас передо мной стоял молодой, но всё-таки мужчина.

Эймери протянул мне руку и сказал, обрывая на корню все мои возмущения, колкости, насмешки и обиды:

— Пойдём?

Я же восемь лет терпеть его не могла и знала, что ему доверять не стоит. Точнее, я же вообще совершенно его не знала, ничего — ни его, ни о нём. И ничего ему не ответила — вот ещё!

Просто вложила свою руку в его и пошла за ним в темноту.

Глава 12. Мост над пропастью

Мы идём довольно долго, не меньше получаса, если мне не изменяет чутьё, куда-то на северо-запад. Большую часть пути — по дикому лесу. Так что сапоги оказываются весьма кстати — от дождя тропинку размыло. Никогда бы по собственной воле не отправилась ночью в лес, но… Но Эймери по-прежнему крепко, уверенно и надёжно держит меня за руку. Идём молча, и это только добавляет нереальности происходящему.

Видела бы меня мама! «Добропорядочные малье не ходят по ночному лесу с малознакомыми неблагонадёжными юношами» — её наставительный мелодичный голос так и звучит в голове. Действительно, малознакомыми: сколько воды утекло с тех пор, как мы виделись с Эймери в последний раз? Времени всех наших встреч за восемь лет и на день-то не наберётся. Я ничегошеньки о нём не знаю, гораздо меньше, чем о том же Даймоне, с которым последние два года виделась ежедневно и раз сто целовалась. Так, не особо, прямо скажем, глубоко, только губами, хотя Аннет я, разумеется, сказала, что всё было "по-настоящему". Но что бы я ответила Даю, приди он ко мне домой ночью и позови за собой в неизвестность?

Таких слов благовоспитанные малье не то что произносить — и думать-то не должны.

Лес кончился неожиданно, а тропинка стала ровнее и шире. Отмытое грозой небо, бархатно-синее, до этого стыдливо скрывавшееся от нас за кронами деревьев, вдруг открылось во всём своём звёздном великолепии, правда, и ветер накинулся с новой силой — принялся терзать мои волосы, прижатые шляпкой, и влажный от соприкосновения с травой подол платья. Я уже поняла, куда мы пришли, и мне стало страшно, так нереально страшно — и одновременно безумно весело. Я сжала пальцы Эймери чуть сильнее — и мы, не сговариваясь, ускорили шаг.

Перед нами, а точнее, почти под нами раскинулось Лурдовское ущелье. Хотя я и была там только в детстве, но сразу же узнала очертания натянутого над узкой тревожной глубиной верёвочного моста, услышала далёкий слабый рёв воды, увидела низенькую будку охранника, тёмную и выглядевшую совершенно заброшенной и нежилой. Эймери скосил на меня глаза и комично прижал палец к губам.

Меня уже почти трясло, странно, что он словно и не чувствовал этой дрожи. Я боялась высоты, безумно боялась, а идти в ночи по шатким деревянным перекладинам, расстояние между которыми не меньше двадцати-тридцати сантиметров, вцепившись в узкие мокрые верёвки… Нет уж, увольте. Может, я и не достаточно благовоспитанная малье, но всё-таки не сумасшедшая.

Путь к мосту через ущелье не преграждался ничем. Охранник, если он вообще был, давно и крепко спал, а Эймери шёл вперёд совершенно спокойно и целенаправленно. И не выпускал мою руку из своей.

— Нет, — всё-таки сказала я, для верности упираясь каблуками в рыхлую землю. — Нет, ни за что!

— Всё так же трусишь, малявка Хортенс?

— Не зови меня так!

— Думаешь, я не знаю, как ты меня называла?

Против воли я покраснела, радуясь тому, что в темноте этого не должно быть видно.

— Это было давно и… и в детстве. Всё так же думаешь, что ты самый умный и всё обо всех знаешь?

— Для того, чтобы знать всё обо всех, к сожалению, быть самым умным вовсе не нужно.

— А что нужно?

— Идём.

— Зачем?

Мы стояли перед верёвочным мостом через Лурду. В каких-то полутора метрах от чёрной гудящей пропасти. Наверное, так же чувствуют себя мятущиеся души, попавшие на Небесный луг после смерти. Упасть семенами в Небесную почву и возродиться прекрасными цветами — или упасть камнями обратно на землю?

— Попрощаться, — говорит Эймери Дьюссон, самый невозможный из всех моих возможных знакомых. — Ты же в самое ближайшее время поступаешь в КИЛ, я ничего не путаю?

— Поступаю, — первый раз за всё время я говорю это не с радостью и гордостью, а даже слегка виновато. Как будто я должна стыдиться, что родилась в хорошей и богатой семье, а не у простой, обычной, к тому же незамужней женщины! И тут же спрашиваю, осознавая смысл последнего слова: