Расскажи мне сказку на ночь, детка (СИ) - Абель Ава - Страница 55

Я вообще плохо помню последний час: мир внутри меня заволокло туманом, и разглядеть детали очень трудно. Единственная мысль, которая согревает: Аманда жива, и Томми хочет на ней жениться. Они сейчас тоже где-то здесь, наверное. Я увижу их утром. Если солнце взойдет.

После врачебного осмотра меня, наверное, отвезут в участок, но кому и в чем признаваться? Сержант Салливан и сам сейчас в госпитале. Вряд ли ему доверят темное и запутанное дело. Скорее всего, ему придется уйти с должности, ведь его сын держал заложников на заднем дворе, дожидаясь партию наркотиков из Глазго.

– Да-а, ну и дельце, – качает головой Зак. С кем он, интересно, разговаривает? Со мной ведь нельзя.

– Кто будет брать у меня показания? – интересуюсь, разглядывая венки на своих тонких запястьях.

– Инспектор из Глазго. – Зак с достоинством подчеркивает звание офицера, откровенно гордый, что сможет выслужиться. Он важно снимает рацию и слушает шипящие звуки, затем уточняет, что ему делать, и говорит мне: – Он уже в Ламлаше. Если врач разрешит, я отвезу тебя к инспектору.

На мне – медицинский халат, а белое платье, пропитанное багровым удушливым цветом, забрали. Оно, наверное, станет уликой. Мое красивое белое платье, надев которое, я призналась в любви. Теперь его сложат в пакет и проштампуют. Губы начинают дрожать, и я кусаю их до боли, глотая ком сожаления.

– Из Глазго есть новости? – не выдерживаю неопределенности.

– Еще нет, вертлет же только долетел, наверное. Операция будет, или что там обычно в таких случаях. Это к хирургу вопрос. Я полицейский, у меня другие обязанности.

Боже, как же он меня раздражает и при этом вызывает сочувствие. Более зажатого и мнительного человека, чем Зак, трудно представить. Удивительно, что он пытался флиртовать со мной в день шахматного турнира когда-то. Видимо, то был самый геройский поступок в его жизни.

– Зак, выйди на минуту, – раздается грозный голос сержанта Салливана. Он, как и я, в медицинском халате, только на мужской голове в дополнение красуется огромный пластырь.

– Сержант… я не уверен… – бормочет Зак, но тот пресекает споры:

– Пока еще я твой старший офицер. Дай мне минуту.

Зак мнется пару секунд и выходит, а сержант быстро, насколько позволяет его состояние, подходит ко мне и морщится, присаживаясь рядом.

– Ри, ты помнишь, что произошло?

– После того, как выстрелила в вашего сына?.. Смутно.

– Том и Аманда рассказали, что случилось, пока мы ждали «скорую». Откуда у тебя пистолет?

– Не помню.

– Ри, времени мало. Тебя через пять минут досмотрит врач, и даже если ты не сможешь идти, то инспектор придет сюда сам и задаст тебе много неудобных вопросов. Чей это пистолет?

– Мой.

– Откуда?

– Из Глазго.

– Кто еще знает, что он твой? Кроме Аманды и Тома. Их я попросил молчать.

Я хмурюсь, туго соображая.

– Больше никто. – Не сдавать же Чарли.

– Ри, это очень серьезно. Хранение оружия противозаконно, ты хоть знала об этом?

– Конечно.

– Скажешь инспектору, что пистолет ты нашла в моем доме, когда пришла спасать своих друзей. Скажешь, он лежал в открытом сейфе в гостиной. Понятно?

Я киваю, и сержант утирает кулаком и без того сухие потрескавшиеся губы.

– А как… Майкл? – тихо спрашиваю.

– Не знаю… – Обычно уверенный мужской голос срывается на сиплый тихий звук, и сержант переводит дыхание. – Но это потом, а сейчас запоминай, что произошло, так ты не запутаешься в показаниях.

– Да, хорошо.

– Я был уставший, вернулся на несколько часов домой, чтобы перевести дух. Оставил свое снаряжение у двери в холле, намереваясь принять душ. Покурил в гостиной, открыл там сейф и проверил кое-какие счета. А теперь дополним картину: там был и пистолет, который я хранил для личного пользования. Именно этот пистолет ты и взяла, испугавшись странных звуков. Верно?

– Да, верно.

– Я зашел на кухню, чтобы попить воды, и заметил в саду смутный свет. Пошел к летнему дому, и мне навстречу вышел Майкл. – Сержант зажимает переносицу двумя пальцами и жмурится. – Он был не в себе, я сразу понял, что он болен. Может, если бы я уделял больше внимания сыну, то заметил бы раньше, что именно он употребляет. Майкл стал очень скрытный в последний год, я едва его узнавал, но списывал на нежелание взрослеть... Из сада мы с ним вернулись в дом, и я заставил его показать мне руки… Боже...

Сержант бледный, как смерть, и глаза пустые, словно он уже умер. Наверное, у меня сейчас такие же.

– Мы поссорились, в сердцах я разбил пепельницу на подоконнике, всерьез желая причинить Майклу вред. Я вышел в холл, чтобы от беды подальше забрать оружие, и тогда он меня ударил по голове… Я очнулся с тупой болью и услышал выстрелы. Моего пистолета не оказалось на месте, и я решил, что Майкл застрелился, – последнее слово сержанта звучит глухо, и я замечаю, что у него сильнее поседели виски. В черных прядях гораздо больше серебристого цвета, чем раньше. А может, мне это кажется.

– Я выстрелила в него, – говорю и опускаю взгляд, не зная, смогу ли когда-нибудь посмотреть сержанту Салливану в лицо открыто, без груза вины.

Он прислушивается к звукам в коридоре и неуклюже встает с моей койки.

– Врач идет. Не говори, что мы общались. Отрицай. Я уже вызвал тебе адвоката. Он поедет с тобой в участок. Пистолет я не трогал, оставил на полу в летнем доме, чтобы не провоцировать недоверие к нашей истории. Только отпечатки свои на нем оставил.

Он направляется к выходу, но вдруг снова поворачивается ко мне, и я наконец поднимаю на него взгляд. В глазах сержанта – сухая боль, обреченная на вечность открытая рана, не поддающаяся исцелению.

– Ри. Ты все сделала правильно. Мне больно за Майкла, но он сам выбрал себе наказание. Когда я пришел в летний дом… то, что я увидел… – его голос снова срывается. Сержант уходит, а я остаюсь наедине с этой тяжелой, трагичной недосказанностью.

…Меня так и не забирают в участок в эту ночь. Врач говорит, что в послешоковом состоянии мне нельзя нервничать, и визит инспектора откладывают до утра.

– Есть ли новости из Глазго? – этот вопрос я задаю, наверное, сотый раз, когда в 20:00 медсестра, Натали, мне наконец отвечает:

– Да. Не повезло парню…

– Почему? – уточняю в оцепенении, совершенно не ощущая, как мне подключают новую капельницу.

– Так у него ведь позвоночник пробит. Жаль... Такой молодой.

У меня жжет в груди, как после забега, и не получается расслабить плечи, хотя я лежу.

– Но он жив?

– Да, до сих пор в критическом состоянии.

– Когда его можно будет увидеть?

– Этого не знаю. Может, наш сержант тебе скажет, все же это его сын.

Узел в груди резко догорает, и удушье сменяется притоком кислорода. Приподнимаюсь на локтях, едва не выдернув иглу из вены, и не могу сдержать визжащих ноток:

– Я не о Майкле спрашиваю, а о Чарли! Чарли Осборне.

Натали смотрит на меня в замешательстве и говорит протяжно:

– А-а… О. Извини, Ри, все мои молитвы вокруг Майкла вертятся, бедный мальчик. Никогда не поверю, что он мог причинить кому-то вред.

– Так что с Чарли?

– А-а, этот… ну, он всё уже.

Сердце застывает от боли, неверие волной окатывает меня, парализуя на бесконечно долгое мгновение.

– …ему больше повезло. Пуля прошла навылет, над сердцем. Настоящее чудо. Его уже заштопали, думаю, через пару дней доставят к нам в отделение.

Из меня вырывается рыдание.

Боже мой. О господи, спасибо.

Поворачиваю голову к окну и вижу рассветное солнце, размытое из-за слез, которые льются ручьями. В комнате пахнет лавандой, и я вспоминаю, что совсем скоро март. Жизнь не остановилась, и мы все-таки дождемся настоящей весны. Я рыдаю и смеюсь, пожирая глазами золотой и багряный свет, омывающий горы на горизонте, и усталые глаза жжет от горячего соленого потока.

Теперь я точно знаю, как ощущается чудо в жизни, я его пережила дважды за эту ночь. И оно всегда теперь будет для меня ассоциироваться с ароматом лаванды и багрянцем – но то цвет не крови, а рассвета.