ХВ. Дело № 2 (СИ) - Батыршин Борис - Страница 28

Итак, задача поставлена, сроки определены, необходимые средства, включая безупречно исполненные документы на новое имя, связник передал агенту «Дорадо» из рук в руки. И даже сообщил о двух дополнительных источниках средств, к которым можно будет в случае необходимости прибегнуть (под строгую отчётность, разумеется, социализм, как говорил Ульянов-Ленин — это учёт) — и вперёд, к победе мировой революции! А уж чем приблизит её выполнение полученного задания — так подобных идиотских вопросов Джотто давно не задавал. Меньше знаешь — крепче спишь.

В Стамбуле он опоздал всего на несколько часов. Собранные посольскими сведения позволили довольно быстро выяснить, как именно «фигуранты дела» покинули город — на борту греческого парохода, совершающего регулярный рейс в Бейрут и дальше, в Александрию. Пришлось срочно отправляться в Ливан, где «Дорадо» узнал о внеплановой стоянке «Пелопоннеса», проторчавшем здесь не меньше трёх суток. Он даже заподозрил, что здесь беглецы покинула судно, навёл справки — и выяснил, что из троих «фигурантов» на берег сходили только двое, всего на несколько часов, после чего, дождавшись окончании ремонта, уплыли дальше, в Александрию.

Джотто и сам не смог бы объяснить, что подтолкнуло его отправиться дальше не морем, а по суше, на взятом напрокат стареньком «Форде-Т» — и уж, тем более, что заставило его, заехав для заправки газолином и смены масла в Яффо, навести справки об интересующей его троице. И, как говорят американцы, соврал джекпот: оказалось, что «Пелопоннес» заходил и в Яффо. И не просто заходил, а высадил здесь троих пассажиров, двух молодых людей и девушку лет шестнадцати-семнадцати, по всем приметам совпадавших с теми, кого он искал уже неделю с лишним. В городе их, правда, не оказалось, и выяснить, как именно они его покинули, «Дорадо» не смог, но интуиция опытного разведчика, говорила, что искать их следы следует ни где-нибудь, а именно здесь, в Палестине.

А потому он ещё раз сменил документы, бросил в пустыне несчастную «жестянку Лиззи», предварительно загнав её в овраг, образовавшийся на месте высохшего лет сто назад ручья — и пешком направился в сторону Иерусалима. Мили через полторы его нагнал феллах на нещадно скрипящей арбе, запряжённой верблюдом; сговорившись с ним за горсть медяков, он уже вечером был в Иерусалиме. Снял комнату в пансионе в Армянском квартале города — и вот теперь никак не мог заснуть — мешала полная неопределённость с дальнейшими действиями. Искать трёх русских сопляков в большом городе, где народы и языки спокон веку перемешаны, как в плавильном тигле, да ещё и под самым носом британской военной администрации, которая вполне может им заинтересоваться? Можно, конечно, попробовать, троица достаточно приметная, наверняка бросается в глаза — но времени на это уйдёт слишком много. Столько у него в запасе не было, к тому же, оставался риск, что Иерусалим для «фигурантов» лишь промежуточный пункт в их загадочном ближневосточном вояже. Упустишь сейчас — где их потом искать?

VII

В который уже раз Яша перебирал бумаги, привезённые из Стамбула — и всякий раз укреплялся в мысли, что никаких потрясений на политическом фронте с их помощью не вызвать. Тогда, в 1929-м за ним пролилось бы немало крови и слетело бы немало высокопоставленных голов — но теперь, без малого, век спустя, оба архива — что Троцкого, что его собственный — представлял интерес, разве что, для историков и коллекционеров. Да и то, лишь в том случае, если удастся доказать подлинность документов, что само по себе не так просто. Широкую публику в России, не говоря уж о странах Европы попросту перестали интересовать загадки прошлого. И если имена Сталина и Троцкого ещё были до некоторой степени на слуху (первый служил здесь воплощением инфернального тоталитарного зла, а второй до некоторой степени воплощал собой глобалистские идеи вконец обезумевших ультралибералов), то уж о Ягоде, Трилиссере, Агранове, Мессинге и прочих, составлявших верхушку ОГПУ, знали только узкие специалисты и немногие фанаты исторической науки. Такие, к примеру, как редактор Игорь Перначёв, или сам Алексей Симагин — разумеется, до того, как с ним приключилась известная неприятность…

Яше было до слёз жаль пропадающих документов — особенно тех, что содержат компромат на его бывших коллег. Ведь чего там только нет: и сведения о счетах в заграничных банках, которые контролируют высшие чины ОГПУ, и описания сомнительных, а то и откровенно грязных финансовых операций, якобы служивших делу мировой революции. Да что там, сам же Яша и приложил к этому руку — сбывая коллекционерам книжные раритеты, он исподволь готовил почву для переправки на Запад кое-чего посерьёзнее старинных еврейских рукописей. К примеру, фамильных драгоценностей семьи Романовых, картин старых голландских и итальянских мастеров из собрания Зимнего Дворца, или китайских и буддистских древностей из клада барона Унгерна. Ради него Яша ездил в своё время в Монголию — и нашёл-таки, исполнив личное поручение Генриха Ягоды, который потом подгрёб под себя и золотишко и прочие ценности, вроде древнейших свитков Конфуция.

Он снова перебрал листки. Пожелтевшие, с осыпающимися краями в бурых пятнах и потёках — но всё же, это бумага, а не древний пергамент, как тот, что он держал в руках в кабинете ребе Бен-Циона…

Его накрыло сразу, без предупреждения, чёрной ледяной волной. Яша снова видел окружающий мир глазами Алёши Давыдова Вот он вместе с с «Двойкой» (конспиративная кличка агентессы, супруги «Прыгуна») едет по улочкам Иерусалима. Добравшись до еврейского квартала они выходят из машины и дальше идут пешком — Яша безошибочно узнал улочку, в дальнем конце которой стоит дом покойного ребе Бен-Циона — которому Яша доверил в своё время привезённый из Вены фолиант. Помнится, старик тогда долго листал тёмно-коричневые пергаментные страницы, покрытые значками незнакомого алфавита, а потом предложил повременить и сначала рассмотреть книгу повнимательнее. Яша согласился не сразу — предыдущего исследователя, того самого Эрлиха, эта книга довела до петли — но в итоге уступил. Он знал, конечно, что Бен-Цион был знаком с покойным Эрлихом (оба интересовались древнееврейскими текстами и работами ранних каббалистов и много лет поддерживали на этой почве связь) и рассчитывал, что ребе сможет хоть в малой степени прояснить зловещие тайны, связанные с этим фолиантом.

Отпустило Яшу тоже сразу, без перехода. Только что он стоял на улочке еврейского квартала в компании «Двойки», рассматривая фасад дома покойного ребе Бен-Циона — и вот снова сидит в мягком кресле в московской квартире, и перед ним по столу разбросаны пожелтевшие листки документов и писем.

Это был флэшбэк, что ж ещё — уже третий с тех пор, как он оказался в этом теле. Ну ладно, один, пусть два — это ещё можно как-то списать на расстроенные нервы. Но — три? Похоже, его сознание, пользуясь эфирными эманациями (откуда этот дикий оборот? Нахватался дурного у Гоппиуса с Барченко, не иначе…) само по себе, не спрашивая его, Яши, согласия устанавливает с связь с его альтер эго. И происходит это не случайным образом, не наугад — не зря же в его памяти с такой навязчивостью всплывали детали беседы с ребе Бен-Ционом и подробности осмотра загадочного тома? Если только предположить, что Давыдов-Симагин видел то же самое там, в двадцать девятом году, он наверняка кинется обшаривать дом ребе в поисках тайника с пергаментом — как он кинулся искать архив, запрятанный в монастырской библиотеке. С одной стороны — правильно, шаг в нужном направлении. А с другой — по чьей воле всё это происходит? Уж точно, не по его, Яшиной…

— Я, видите ли, старый букинист,– говорил старик, — и сам порой реставрирую особо ценные и редкие переплёты. Правда, с подобной редкостью мне ещё не приходилось иметь дела. По всем признакам — не позже, чем четырнадцатый век…