Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна - Страница 44

     По щекам Тёмки опять полились слёзы. Он испуганно замер, уже, кажется, не слыша и не понимая, что кричит ему отец, и лишь испуганно смотрел на руки Толи, синими пальцами сжимая столешницу за спиной, как будто боясь, что она опять отскочит.

     – Я уже столько раз воспитывал тебя! Но ты, видимо, в мамашу уродился – такой же тупой, – протянул Толя, а потом решительно сказал: – А ну вытяни руки!

     Тёмка с ужасом посмотрел на Толю.

     – Нет! – выкрикнул он ломким голосом. – Не надо, папа, я больше не буду! Честно! Я случайно!

     – Вытяни руки, кому сказал!

     – Нет! – отчаянно воскликнул Тёмка.

     – Быстро!

     Тёмка, всхлипнув, вытянул руки с обгрызенными ногтями. Толя, отбросив полотенце в сторону, поднял грязную кофту и стащил с себя старый потрескавшийся ремень с толстой железной пряжкой. Пока я соображал, что он собирается сделать, Толя размахнулся и ударил концом ремня с пряжкой по рукам сына.

     Я, потрясённый увиденным, подпрыгнул от звука резкого хлёсткого удара.

     Тёмка взвизгнул от боли, не разжимая глаз, но не успел ничего сделать – второй удар прилетел через несколько секунд. Третий удар пришёлся уже не по рукам, а по спине сына.

     – Останови его! – испуганно воскликнул я. – Он же сейчас убьёт Тёмку!

     – Я не могу, – просто ответил Гоша.

     – Как же не можешь? А что ты можешь вообще?

     – Только наблюдать, как ты. Утешить после этого. Если, конечно, Тёма обратится ко мне.

     Ещё один хлёсткий звук удара, ещё один взвизг Тёмки.

     – Тогда какой же ты Бог? – в отчаянии воскликнул я. – Какой ты Отец, если не можешь помочь своим творениям?

     – Единственный. Бог Свободы. Бог, который даровал Толе выбор – бить или не бить своего сына. Который даровал Тёмке выбор – бить или не бить своего отца. А тебе – отвернуться или нет, когда человек рядом с тобой нуждается в помощи. Каждый из вас сделал свой выбор.

     – Но я не делал! Тёмка ничего у меня не просил!

     Снова удар. Тёмка упал на колени рядом со столом и рыдал, не предпринимая никаких попыток убежать.

     – Сделал, – безжалостно ответил Гоша. – Ты сделал свой выбор, решив, что знаешь Тёмку, и налепив на него бирку злого человека. Ты не захотел разбираться. Теперь не отворачивайся – смотри на результат своего выбора.

     Удар. Безжизненный вскрик Тёмки.

     – Я могу это остановить? – в ужасе пробормотал я, смаргивая слёзы и украдкой вытирая ладонями щёки.

     – Нет. Теперь ты можешь только смотреть. Чтобы знать, как сделать так, чтобы в будущем это не повторилось.

     Ещё несколько ударов ремнём. Тёмка уже не мог рыдать, только тяжело вздыхал каждый раз, когда пряжка ремня опускалась на его спину.

     Вдруг откуда-то со стороны раздался шорох. Я оглянулся и с изумлением сообразил: а ведь в комнате находится ещё и мама Тёмки! Худая, с серым кислым лицом и растрёпанными волосами, собранными в косу, женщина подняла голову от подушки и хриплым спросонья голосом проговорила:

     – Толик! Замучил уже! Выйдите на улицу и там отношения выясняйте! Здесь люди спят вообще-то!

     – Заткнись, дура! – зло выплюнул Толик. – Как всегда ни черта не понимаешь, а туда же лезешь! Он рамку с фотографии деда разбил!

     – Да хоть десять раз! – закричала мать Тёмки. – Чихать я хотела на твои фотографии. Сейчас соседям позвоню – пусть они вас разнимают, – она потрясала телефоном, чтобы Толя заметил.

     Толя тут же охолонул и тихо опустил ремень. Наверное, разбираться с соседскими мужиками будет потяжелее, чем со своим сыном, со смесью отвращения и ярости подумал я.

     – Ладно! Хватит на сегодня воспитания, – громко сказал он и бросил сыну: – хватит ныть! Быстро убрал тут все! Все осколки в мусор, фотографию пока в шкаф, завтра после работы подберу ей рамку.

     Мать Тёмки недовольно опустилась на подушку и укрылась одеялом – все остальное её уже не волновало. Толя, помедлив, прошёл мимо нас на кухню, вытащил что-то из холодильника, накинул тулуп и вышел на улицу. Тёма ещё некоторое время сидел неподвижно, изредка всхлипывая, а потом тяжело поднялся и тоже прошёл на кухню. Оттуда он вернулся с веником, совком, мусорным ведром и тряпкой. Дрожащими руками, красными и наливающимися лиловым, он свалил крупные осколки в мусорное ведро, потом кое-как протёр стол тряпкой.

     – Да что ты там ковыряешься? – не вытерпела его мать. – Никакой жизни с вами нет, – с этими словами она поднялась, вырвала из израненных рук сына, не обращая внимания на синяки и красные разводы на них, веник и совок и быстро убрала все сама. Потом отнесла все на кухню, вернулась и грозно сказала:

     – Иди быстро спать, я выключаю свет. И чтоб ночью не ныл!

     Тёмка, ни сказав ни слова, прошёл в свою маленькую комнатушку и поправил занавеску. Его мать, проследив за ним твёрдым, ни разу не смягчившимся взглядом, выключила свет. Комнату опять заволокла душная и жаркая темнота – как будто ничего и не случилось.

     – Пожалуй, на этом все, – тихо проговорил Гоша за моей спиной, так что я даже подпрыгнул от неожиданности. – Больше нам здесь делать нечего.

     Он положил руку на моё плечо и жестом указал на дверь. Потрясённый, на автомате, не соображая почти ничего, я вышел из дома, прошёл по коридору веранды, вышел на улицу. Гнилые сырые доски и прошлогодняя трава отливали серебром при свете единственного фонаря, как будто на них просыпали бисер. Или осколки стеклянной рамки. На улице слегка моросило, но было свежо и прохладно – совсем не так, как дома у Тёмки. Мы в полном молчании прошли мимо спящей собаки, вышли за ворота и пошли вниз по дороге до перекрёстка. Гоша ничего не говорил, а я не мог поймать в голове ни одну мысль – все вёрткими рыбками уплывали, как только я пытался нащупать хоть одну. Перед глазами все ещё стояли заплаканные глаза Тёмки, его руки в страшных красных разводах, ремень, опускающийся на спину с одинаковым интервалом, спокойно и размеренно, как тиканье часов, и от этого ещё более жуткий. Я никогда не видел такого. Я никогда не думал, что такое вообще может быть.