Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна - Страница 43

     Тёмка не отреагировал. «Вставай! – снова подумал я. – Он тебя сейчас прибьёт! Чего ты тормозишь?»

     Но Толя, видимо, устал кричать, потому что он мирно сел за стол, подобрал первую попавшуюся газету и углубился в неё. Каждая секунда растягивалась, как жвачка, не исчезая, а как будто зависая над головой тоскливым ощущением угрозы, от которого хотелось залезть под стол и спрятаться. Я почти ощущал, как сжимается пружина Толиного терпения: он хоть и делал вид, что читает, но – я чувствовал – краем глаза наблюдал за сыном, как учёный-энтомолог наблюдает за бабочкой в банке. «Вставай! – ещё раз повторил я. – Не тормози! Пожалуйста!»

     Наконец Тёмка встрепенулся, проскользил по шкафу вверх и встал на ноги. Чуть помедлив, он прошёл к креслу, которое было с другой стороны стола, тихо в него опустился и, сгорбившись, сжался в почти идеально ровный круг. Его красное лицо пошло пятнами, глаза опухли и налились кровью, на щеках были размазаны слёзы. Это было неправильно, и от этой неправильности жутко – видеть здорового шестнадцатилетнего парня, не просто парня, а Тёмку, который никому не давал спуску, вот таким, похожим на гусеницу-переростка, нелепым, жалким, поломанным, страшным в своей покорности отцу. Он периодически всхлипывал, вытирая все новые набегающие слёзы, но ничего не говорил, лишь ковырял в своих ногтях.

     Дядя Толя старательно шуршал газетой, всем своим видом показывая, что внимательно читает какую-то интересную статью. Минут пять прошло в полной тишине. Потом, допив кофе, отец Тёмки встал, взял чашку и пустую тарелку от бутерброда и прошёл за занавеску на кухню. Проследив за ним взглядом, я повернулся к Тёме: тот сидел, так же опустив голову, глотая слёзы, как будто даже не заметил, что отец ушёл.

     – Почему так? – не выдержал я. – Это же Тёмка! Почему со своим собственным ненормальным папашей он не может сделать то же самое, что они со своей бандой сделали с Ванькой Тарасовым?

     – Я тебе уже сказал, – тихо ответил Гоша, так же мрачно наблюдая за Тёмкой. – Потому что во всём мире у него нет никого ближе, чем отец. Ты, может быть, не знал, но Артём – очень одинокий человек. У тебя есть твои школьные друзья, у тебя есть родители, которые всегда на твоей стороне, у тебя есть брат, который тебя любит и во всём берет с тебя пример. А у Тёмки всего этого нет. Есть только Толя.

     – А как же его мама? – я только что осознал, что в комнате находится ещё один человек, помимо нас двоих, Толи и Тёмки. – Она разве не близкий человек?

     – Равнодушие иногда ранит намного сильнее, чем открытая ненависть. Его мама – это тоже интересный случай. Смотри дальше – и ты все уви…

     Конец его фразы растворился в шорохе занавесок – Толя вернулся в комнату, вытирая руки о несвежее полотенце.

     – Знаешь, что я тут подумал, – обманчиво спокойным голосом заговорил Толя. – Как, интересно, пакет с твоими ботинками оказался под лестницей?

     Тёмка тут же вздрогнул всем телом и подскочил с кресла, его лицо из красного опять стало белым.

     – Н-не знаю… – заикаясь, ответил он. – Случайно…

     – Случайно? Значит, случайно закатился прямо под бордюр, откуда я его выковыривал несколько минут? Так?

     Тёмка ничего не ответил, лишь отошёл чуть-чуть назад, нащупывая позади себя стол.

     – А знаешь, Тёма, что я думаю? – начал Толя. – Я думаю, что ты пришёл из школы и спрятал ботинки, чтобы я не нашёл. То есть ты не просто порвал новые ботинки, а ещё и решил мне соврать? Так, Тёма?

     – Н-нет, – пролепетал Тёма, отходя все больше назад и толкая стол. – Они просто… случайно…

     – Ох, не ври мне, Тёма… – угрожающе тихо сказал Толя, – тебе же будет лучше, если скажешь правду! Спрятать решил ботинки? Думал, что я не найду? Думал, что я у тебя тупой?

     – Н-нет! – в панике выкрикнул Тёмка. – Я случайно!

     – Хватит врать! Я столько раз уже тебе объяснял, что нельзя врать! Особенно мне! Объяснить ещё раз?

     – Я не вру! – с рыданием в ломком голосе опять крикнул Тёмка. – Говорю же: я случайно! Я не хотел!

     – Ага, не хотел так же, как с ботинками? Да, зараза? – взревел Толя и в очередной раз замахнулся рукой, чтобы ударить сына.

     Я даже не до конца понял, что случилось дальше. Кажется, Тёма, не выдержав, отпрыгнул назад, и рука отца пролетела мимо лица сына. Тёма спиной налетел на стол, тот с жутким скрипом проехался по полу и с размаху стукнулся о стену – ту самую, на которой висели две старых фотографии в стеклянной рамке. От удара они чуть покачнулись и с лёгким стуком ударились о стену. Фотография молодой женщины, кажется, почти сразу замерла, будто тут же приклеилась. Но я, Гоша и Тёмка одновременно посмотрели не на неё, а на фотографию мужчины – словно знали, что будет дальше. Стеклянная рамка пошатнулась и слегка накренилась. Потом накренилась ещё больше. В моей голове тут же отпечаталась мысль – этого не должно случиться. Вскрикнув, я в один прыжок скакнул до стены и подставил ладонь под уже падающую рамку. Я её поймаю, и ничего не случится. Я должен! Я уже сжимал руку, предчувствуя холодную тяжесть стекла, когда рамка еле заметным дуновением ветра проскользнула сквозь мою руку и с оглушительным треском разлетелась на тысячи серебристых искр на столе. Портрет неизвестного мужчины тихо замер среди звенящих осколков.

     Побелевший до серости Тёмка проводил взглядом фотографию, а потом инстинктивно повернулся к отцу. Все слова, кажется, такими же осколками застряли у него в горле, не давая выдохнуть. Он беспомощно взглянул в глаза Толи, но увидел там только полыхнувшую ярость.

     – Ты что сделал, дебил криворукий? – с придыханием, словно где-то в глубине души даже наслаждаясь своими словами, проговорил Толя. – Ты понимаешь своей тупой башкой, что натворил? Фотографию деда мне ещё мой отец передал, чтобы в моей семье хранилась! Чтобы все мои дети и их дети, и дети их детей знали, что мы не просто так – сельпо, четыре поколения деревенщин, а потомки настоящего героя! Мой дед всю войну прошёл, Берлин брал, к Знамени Победы прикасался! Да нашей семье в этой деревне все кланяться должны! А ты, неблагодарный поросёнок, что? Только и можешь своими кривыми руками портить одежду да разбивать рамки! Что ты за бестолочь? Опять ноешь! Ей-богу, натуральная баба!