Рыцарская честь - Джеллис Роберта - Страница 65

Под задернутым пологом ее девичьей постели в замке Честер был красный полумрак. Она давно пропустила мессу, и вставать ей было незачем. Все уехали. Впервые за долгие годы, с ранних детских лет, Элизабет пожалела, что она женщина. Одинокая женщина, оставленная ждать: томиться, вышивать и гадать, что станет с ней, если ее мужчины не вернутся. И страха у нее такого тоже не было много лет, того страха, что зародился, когда она наблюдала за боем Херефорда с де Кальдо. Теперь ее стал посещать кошмарный сон: сброшенный с коня и беспомощный муж ожидает гибели от скачущей на него армады всадников. Она перевела свои мысли с жуткой картины на другое, но они ушли недалеко. Всплыли сцены расставания с Роджером сегодняшним предрассветным утром. Он был холодно вежлив и очень сердит, ни о чем ее не спрашивал и за те два дня, что они пробыли вместе, не дал ей шанса объяснить свои действия в Пейнскасле. Даже его любовь в постели была торопливым актом насыщения без учета ее настроения, чего Роджер никогда себе не позволял ранее и что повергло ее в тихое отчаяние. В последние часы он немного помягчел, снял с Элизабет скованность, позволив ей помочь себе облачиться и надеть доспехи. Она медлила, думая о том, что не увидит его много месяцев, пока он с нетерпением не выхватил у нее из рук свой пояс. Она наблюдала, как он опоясывается тем самым поясом, который не мог расстегнуть, чтобы отхлестать ее, как он потянулся за ремнем для меча. Может, пройдут даже не месяцы, когда она снова увидит Роджера; а может, не увидит вообще.

– Роджер!

– Да?

– Роджер, я не спрашиваю о твоих планах. Знаю, ты не в духе, но…

– Пожалуйста, Элизабет, у меня нет времени да и желания тоже выслушивать извинения и оправдания. Давай простимся как можно проще.

– Выслушай меня, Роджер. Я недолго, не хочу ни извиняться, ни оправдываться. Хочу тебя попросить об одном…

Она колебалась и кусала губы. Херефорд отвернулся в нетерпении скорее закончить неприятную сцену, а Элизабет ухватила и держала его за рукав. Ей надо было обязательно высказать ему, и это желание было сильнее гордости. Она чувствовала, что в отношениях с Роджером у нее от гордости скоро вообще ничего не останется.

– Роджер, прошу тебя, не заставляй меня неделю за неделей жить в страхе. Пиши мне, пусть пять слов, что жив-здоров. Ты не знаешь, – голос ее дрогнул, – ты не знаешь, что такое ничего не делать, а только ждать, ждать.

Херефорд хотел было молча уйти, у него еще тлело негодование на ее покорность, как он выражался, всем, кроме него самого, но тут он вспомнил, как он сам болезненно переживал за Вальтера в сражении у Бурфор-да. Ему сразу сделалось нехорошо: да, переносить такое неделями, а то и месяцами непросто. Эту пытку не сравнить с теми, что он придумывал для наказания Элизабет.

– Буду писать. Ты не пугайся, буду писать обо всем, что можно доверить письму. Куда посылать, в Честер или в Херефорд?

В свете свечей Элизабет выглядела трогательной и нежной с распущенными волосами в халате, небрежно запахнутом на тонкой талии.

– Я хотела просить Гонта, чтобы прислал за мной отряд сопроводить домой. Его дружины часто ходят в Рос. Это от нас недалеко.

Говорилось и делалось это для него, и Роджер понял. Он притянул жену и поцеловал нежно и благодарно.

– Я был недобр с тобой, Элизабет. Ты же великодушно ищешь способа угодить мне. Прости, если я был не прав. Значит, буду писать в Херефорд, но ты не волнуйся, если я вдруг замолчу. Нас ждут нелегкие дни на севере. Имей в виду, плохие вести приходят скорее.

С этим она осталась одна, а время легло перед ней длинным и пустым трактом. «Кому какое дело, кто будет королем? – вдруг подумала Элизабет. – Если бы Роджер не был такой фигурой, эта прекрасная весна и наступающее лето стали бы временем счастья. Мы бы вместе охотились, гуляли в саду, рвали цветы на лугах. Самыми большими печалями были бы проделки крепостных да капризы погоды. Даже осень и зима несли бы свои радости. Долгими зимними вечерами я читала бы сказания или вместе с Роджером слушала пение менестрелей, а потом бы нас ждали тепло и уют постели – с ним вместе». Откинув полог, Элизабет встала. В одинокой кровати не было ни тепла, ни уюта.

Херефорд прислонился спиной к дереву и зевнул. Они хорошо успели и точно в назначенный день будут при дворе короля Дэвида. Там их ждут посвящение в рыцари, турнир – все идет своим чередом. Чем скорее займутся всем этим, тем лучше. Генрих и Честер с утра были в омерзительно хорошем настроении, и он мог бы быть таким… Но мешало не отпускавшее его, как зубная боль, чувство, что все это делается впустую. Херефорд снова зевнул.

– Не выспался, Роджер?

– Немного, милорд.

Генрих глянул через плечо на Честера, убедился, что тот не слышит.

– У тебя очаровательная жена, очаровательная.

– Когда спит.

– Ты что, все еще дуешься? – Генрих фыркнул. – Подумайте, такой горячий, когда надо умерить гнев, и такой холодный, когда следует быть вежливым.

Херефорд не отвечал, и Генрих как-то по-птичьи стал приглядываться к нему сбоку, что никак не вязалось с его солидной внешностью. Он не вытерпел и заговорил снова:

– Достаточно искры, и она вспыхивает, как солома. Никогда не встречал такой яростной женщины. Даже моя мать ничто в сравнении с ней.

Генрих еще не знает, что ему предстоит жениться на Элеоноре, королеве Аквитанской, которая станет со временем английской королевой Альенорой, женщине, перед характером которой ярость Элизабет выглядит хвалебным гимном. Пока он еще мог посмеиваться над другими. А Херефорд тем временем обдумывал его замечание.

– Я рад, что она была вам не в тягость, – просто ответил ему Херефорд.

Генрих насупился. Это было уже слишком! Херефорд, правда, говорил как-то ему, что любит свою жену, но сколько было других женщин, в любви к которым он признавался примерно с такой же беззаботностью! «Примерно, да совсем не такой», – подумалось Генриху. Это его озадачило. Вероятно, дело было значительно глубже, и Херефорда не столько занимала его собственная честь, сколько чувства жены. Ну не уверять же ему этого строптивца, что не трогал он Элизабет! Если Херефорд останется в таком настроении из-за своей жены, а в отличие от него самого Херефорд способен нести это бремя бесконечно долго, дело для Генриха приобретает нешуточный оборот. Человек с камнем на сердце – плохой соратник на поле боя, если даже он верен тебе.

– Слушай, Роджер, шутки шутками, но наше дело совсем нешуточное. Если ты сердишься, скажи, что у тебя на душе, и дело с концом. Нести в себе груз обиды – доля тяжкая, а со временем ее бремя становится тяжелее. На тебе и на мне без того большая ноша, к ней не стоит добавлять тяжести.

«Шутки! – думал Херефорд. – Я покажу тебе, какие со мной могут быть шутки!» А вслух сказал все так же холодно: – Я верю, бесчестия вы мне не принесли, так что же еще может быть на душе?

– Ты вовсе не веришь, осел ты этакий, а ты должен верить. Твоя жена была со мной в безопасности вовсе не потому, что я люблю тебя или что ты мой слуга, совсем нет. Не буду обещать этого и на будущее. Но сейчас даже к Деве Непорочной я бы относился с меньшим почтением: в твоих руках ключи от королевства. Ты – это ворота к моей мечте. Знай, я не упущу своего шанса получить трон из-за женщины, какой бы она ни была, и уж подавно из-за чужой жены.

Херефорд был готов стоять на своем, преподать Генриху урок и отучить его от такого развлечения впредь, но не выдержал. Чистосердечное признание обезоруживало, Херефорд от души рассмеялся.

– Не такой уж я дурак, милорд. Если бы думал, что вы меня обесчестили, мы не сидели бы сейчас рядом и не говорили. Я поклялся поддержать ваше притязание на трон, но не обещал избегать с вами ссоры. Вы знаете, милорд, я не поднимал шума из-за других женщин. Вы сами говорили, во Франции мы делили одних шлюх. Но сейчас у меня жена. В прошлом я был таким кобелем, что теперь многие ждут, чтобы она оступилась. Элизабет слишком горда, чтобы дать мне повод опасаться за свою честь; но ее манеры… Вот тут я не желаю стать посмешищем.