Рыцарская честь - Джеллис Роберта - Страница 59

Генриха он ждал с нетерпением. Во-первых, с приездом герцога Анжуйского сразу облегчается его бремя ответственности; во-вторых, вступают в действие огромное влияние молодого политика и его неукротимый, если выражаться осторожно, оптимизм. С прибытием юного претендента на трон шаткие союзники Херефорда обретут стойкость, к ним присоединятся многие другие, кто ранее не верил, что Генрих сдержит свое обещание и приедет. Независимые дворяне скорее будут сдавать свои замки, потому что Генрих может надежно подтвердить их права на землевладения, тогда как Херефорд мог только обещать это.

Лишь два момента омрачали Херефорду приятное ожидание. Один – это глубоко спрятанное, но стойкое чувство тщетности, с которым он все время безуспешно боролся и которое периодически накатывало на него, главным образом по ночам или в пору вынужденного безделья. Второй – глубочайшее отвращение к торгу с Генрихом, который ему предстоит провести. Это он намеревался совершить прежде всего, даже не приступая к рассказу о том, что сделано и что еще предстоит. Херефорд считал свои требования вполне разумными, поскольку речь шла в основном о подтверждении того, что ему уже принадлежало по праву наследования или было завоевано личной доблестью. Он также хотел просить титул для Вальтера, дельце тоже простое, потому что дающие основание для титула земли тот уже приобрел, хотя способ их приобретения может оказаться Генриху и не по вкусу. Все дело было в том, что даже на самые обоснованные просьбы Генрих соглашался без большой охоты. С землями и титулами он был особенно прижимист, понимая, и вполне резонно, что чем меньше он раздаст сейчас, тем больше этих подарков сможет сделать потом. Все свои просьбы Херефорд преподнесет в готовом для подписания виде и не сомневался, что Генрих в конце концов прошение подпишет, но предстоящие уговоры и упрашивания наводили на него тоску.

– Вильям! – позвал он Боучемпа. – Пошли гонца к Арунделу… Нет, лучше поезжай сам. Скажи все, что полагается. Думаю, лорд Сторм… я говорю о герцоге Гонте, никак не привыкну его так величать… уже отписал Арунделу, но если не писал, объясни, почему вместо него еду я.

– Слушаюсь, милорд.

– Вильям…

– Да?

– Объясни тактично. Не заставь Арундела ершиться.

– Вы хотите, чтобы я не повторял, что вы ему не доверяете и что, по вашему мнению, жена у него – смазливая дура? Нет, милорд, от этого я воздержусь. Мне вернуться назад?

– Если только он нас не примет.

Арундел их, конечно, принял, но радости по этому поводу у него не было. Он никогда не соглашался с выдвижением в лидеры Херефорда, считая себя более подходящим для этого. В известном смысле здесь резон был: он уже человек зрелый и давно стоял на стороне Генриха, но Гонт главную надежду возлагал не на него, а на Херефорда, и, что было еще существеннее, против него решительно возражал Глостер, по мнению которого, Арундел и без того был слишком влиятельным. А кроме того, замки Арундела, откуда можно было нападать, находились значительно ближе к владениям Глостера, чем замки Херефорда. Вильям Глостер не был любителем воевать и, чтобы уберечь себя от этого, в отношениях со своими соседями проявлял осторожность.

К счастью, Херефорду и Арунделу не пришлось долго терпеть друг друга. Погода стояла хорошая, из Франции дул попутный ветер, несший аромат весны и соленые брызги, так что Генрих появился точно, как обещал.

Первое мая, приход весны. На мирной земле шумел народный праздник. Дамы и господа в своих лучших нарядах шли на мессу, затем выезжали на природу – не охотиться, а просто погулять; они срывали цветы, завтракали на траве и танцевали. Был выходной даже для крепостных, господа щедро оделяли их выпивкой и закуской; устанавливали «майское дерево» и вокруг него водили хороводы, на что одни священники смотрели милостиво, другие с осуждением отворачивались, а третьи в своих проповедях клеймили их как проявление язычества. Но Первомай оставался Первомаем, и все простые люди радовались приходу весны. Лорды милостиво улыбались, крепостные шли в лес, куда им в другое время разрешалось входить только за особую плату, и тащили оттуда охапками хворост и дрова для больших праздничных костров, которые будут гореть всю ночь. В их красном свете, отбросив всякое приличие, веселились подвыпившие и разошедшиеся господа, вместе со своими женами соизволившие досмотреть на древние крестьянские обычаи.

У Херефорда не было возможности веселиться на Первомае, но атмосфера праздника захватила его, поэтому, взбегая по трапу на корабль, чтобы приветствовать своего повелителя, он лучился радостью. Благодаря большей подвижности и меньшему чувству достоинства он несколько опередил Арундела, и когда помпезный джентльмен появился, Херефорд был уже поднят с колен и заключен в дружеские объятия.

– Милорд Арундел! – приветствовал его Генрих, протягивая руку для поцелуя.

Пожилому джентльмену было неловко преклонять колени, когда Херефорд стоял, дружески обнятый за плечи, и Генрих это заметил. Он жестом освободил Арундела от коленопреклонения: в королевских почестях он не нуждался, ему нужна была королевская власть.

– Для этого у нас будет время, Арундел, когда я получу корону. Ты хорошо выглядишь. Как твоя милая жена?

– В отличном здравии и наилучшем виде, сир, не дождется, чтобы приветствовать вас в нашем доме.

– А твоя, Роджер?

– Ха-ха, свою Элизабет я посадил под арест, милорд! Она слишком хороша, чтобы при вас оставлять ее без присмотра, и слишком хорошо разбирается в людях, чтобы устоять против вас. А вообще-то говоря, давно ее сам не видел. Был слегка занят вашими делами.

– Ну и репутацию ты мне создаешь! Как не стыдно! Хочешь, чтобы мои вассалы разбежались, боясь, что я стану соблазнять их жен? Уж не твою, Роджер, это точно. Рядом с твоей физиономией все остальные мужчины выглядят, как кроты.

– Если хоть раз увижу рыжего крота с веснушками, постригусь в монахи… или брошу пить вино.

Генрих шутливо стукнул Херефорда, отчего тот пошатнулся. Гость был ростом меньше своих приближенных, чуть ниже среднего, но шире в плечах. В восемнадцать лет его плотное квадратное тело с короткой, как у быка, шеей обрело полную мощь. Волосы имели рыжеватый оттенок, а лицо щедро усыпано веснушками. Подвижный рот, в улыбке открывающий крепкие зубы, несколько смягчал квадратный волевой подбородок, который выдавал жесткий характер. Но самыми заметными были глаза поверх ничем не примечательного носа. Небольшие, с короткими светлыми ресницами, они были такого яркого серого цвета, а взгляд их был столь пронзительным, что лишь самый тупой мог обмануться мягким и добродушным выражением лица. Конечно, совсем в добродушии Генриху отказать было нельзя, но в целом его характер был жесток. Увидев, что Херефорд охнул и побледнел от удара, он испугался:

– Боже мой, Роджер! Сделал тебе больно?

– Вы же сильны, как буйвол. А я ключицу сломал пару недель назад, она еще не совсем срослась. Ничего, не обращайте внимания.

– Сломал ключицу? Что за мальчишество! Небось лазал по деревьям или пьяный свалился с лошади?

– Милорд, – вмешался Арундел, шокированный и смущенный этим легким подтруниванием между королем и его вассалом, – нам следует сойти на берег.

Арунделу не нравилось и скромное одеяние Генриха, при том, что он сам и Херефорд были одеты значительно торжественнее. На королевиче были великолепные доспехи, но панталоны, верхнее платье и плащ – из грубой шерстяной ткани. Башмаки и пояс из отличной мягкой кожи не имели ни позолоты, ни украшений из камней и были изрядно поношены. Генрих сбежал на берег, рассмеялся, угодив в воду, сам выбрался, отказавшись от протянутых рук, и проворно вскочил на коня, также не обратив внимания на услужливо предложенную помощь взобраться в седло. Дорогой он беспрестанно смеялся и разговаривал с вельможами и сопровождающими военными, останавливался поговорить с празднующими крестьянами, объясняясь с ними при помощи жестов и через переводчика. «За два года ничуть не изменился, но что простительно мальчику в шестнадцать лет, негоже для мужчины, собравшегося на войну за престол», – хмурился Арундел.