Гобелены грез - Джеллис Роберта - Страница 48

Хью рассмеялся.

— По правде говоря, я был так занят другими делами, что ни разу не заглянул в пергамент, который дал мне Тарстен. Да и какая разница, кем была моя мать?

— Конечно, есть разница, — воскликнула Одрис. — Возможно живет где-нибудь старушка-мать, или брат, или сестра, которые любили ее и страдали, и плакали все эти годы, не зная, что с ней случилось. Бруно не живет рядом со мной и я об этом очень сожалею и постоянно боюсь, что не узнаю о его страданиях или даже смерти.

— О, Боже! — выдохнул Хью. — Я был эгоистом. Такая мысль не приходила мне в голову. Прости меня, Господи, за то, что впал в грех гордыни. Я думал, не стоит унижаться перед теми, кто ни разу не вспомнил обо мне и не послал хотя бы весточку, чтобы успокоить меня, рассказать о месте, где я родился. Хотя, возможно, они и не знали об этом, если моя мать скрывалась от позора…

— Почему позора? — строго спросила Одрис. — Возможно, есть много других причин, по которым женщина была вынуждена скрываться. Беззащитная, она могла так поступить, если у нее отняли замок или ее муж — бунтовщик. Как только у тебя появится возможность, ты должен тщательно изучить этот пергамент, а не думать…

— У меня он с собой, в сумке, — перебил Хью, улыбаясь ее горячности. — Я совсем забыл о нем. — Сказав это, он нахмурился и вздохнул. — Мне хотелось забыть о нем. Я боюсь обнаружить, что мой отец простолюдин.

— А разве ты не оставался бы самим собой? Ты говоришь такие же глупости, как и Бруно. — Одрис подъехала поближе к Хью и протянула ему руку. Когда он взял ее руку в свою, она слегка пожала ее. — На восточном склоне горы есть место, где солнце встает раньше, там трава будет почти сухая. Мы сможем переждать, когда рассеется туман и давай заглянем в твой пергамент!

— Если хочешь, — согласился Хью, в отчаянии от того, что ему не о чем было больше говорить. Он видел: Одрис полна сочувствия и у нее можно всегда найти поддержку. Однако, его не покидало чувство неловкости и, немного погодя он заговорил о другом. — А что мы будем делать, когда туман рассеется? Хотя нет, прежде чем ты ответишь на этот вопрос, скажи, как это ты ухитрилась упросить сэра Оливера, предложить мне стать твоим сопровождающим?

— Мне и не его пришлось упрашивать, — засмеялась Одрис. — Я только чуть-чуть намекнула, что вскоре ты ему будешь надоедать: у тебя ведь нет дел в замке, и, без сомнения, ты начнешь повсюду следовать за ним. А мой дядя не любит компании.

— Я бы этого не сказал. Особенно, когда он задавал мне столько вопросов во время еды, — отметил Хью.

— Вопрос вопросу рознь. Обычно их задают, чтобы поддержать беседу. Пустая болтовня о семье, погоде, прогнозах на хороший урожай утомляет его.

— Очень практично, — хихикнул Хью.

Затем он пристально посмотрел на Одрис. Ему вспомнилось, как молчалива была за столом ее тетя. Не удивительно, что Одрис обожала Бруно и с нетерпением ждала его. Ей, должно быть, так не хватало друга, с которым можно было поговорить. И это объясняло странности в ее поведении и то, что произошло накануне. Он знал: Одрис видела его физическое желание, но убежала, и не потому, что была невеждой или наивна, или не понимала, что такое «страсть». Для женщины ее возраста это просто невозможно, особенно, если кто-то со знанием рассказывает о кобылах и жеребцах. Он также не допускал мысли, будто Одрис испугалась, так как прочел на ее лице желание, когда она смотрела на его нагое тело.

Одрис — он, наконец, понял это, — сначала совершает поступки, а уже потом думает. И Хью решил молчать за ужином, не говоря ни слова о случившемся. Он твердо знал, что теперь будет вынужден думать за них обоих. Думать и тогда, когда эмоции захлестнут Одрис. В остальном она была очень разумна, и это подтверждалось ее умением вести хозяйственные дела, помогая дяде. Но она совсем беззащитна, и у нее никогда не было настоящих причин скрывать свою откровенность и чувства. Хью также знал, что произойдет, если он позволит себе произнести неосторожное слово или сделать жест, когда они по ее желанию прискачут на восточный склон и спешатся. Одрис может предложить себя так же открыто и безрассудно, не думая о том, что за этим последует, как это сделала бы молодая самка оленя. Хью не позволит этого, несмотря на то что его тело будет раздирать острое желание. Он должен заставить ее думать. И уже только после этого…

— Хотя ты прав, — сказала Одрис, нарушая молчание. — Дядя вел себя довольно странно, когда чуть ли не бросился к тебе в ноги и, действительно, вынудил поехать со мной. Это на него совсем не похоже.

— Очевидно, он считает, что со мной ты будешь в безопасности и не допустишь безрассудства.

На мгновение сомнение закралось в его душу: может ли ничего не подозревающий человек распознать в движениях языка и губ Одрис обуревающее ее желание?

— Но дядя знал о моих намерениях, — воскликнула Одрис. — Он запретил мне взбираться на скалы с соколиными гнездами, так как боялся, — а вдруг каменные глыбы, размытые дождем, упадут, но я объяснила ему, что ты будешь поддерживать меня на веревке при подъеме. Он… он не одобрил мое намерение, но и не запретил. — Одрис увидела выражение страха на лице Хью и испугалась, что он думает будто она собирается ослушаться своего дядю и тем самым поставит его в затруднительное положение. И поспешила заверить своего рыцаря в обратном.

— Я не ослушаюсь дядю и не стану делать того, что он запретил мне.

Хью едва слышал ее последние слова.

— Поддерживать тебя на веревке, — повторил он недоверчиво, еще более напуганный, чем если бы она призналась, что обычно встречалась с любовником во время своих одиноких прогулок верхом. — Ты думаешь, что говоришь?

Находясь рядом с Одрис, Хью перестал думать о ней как о хрупком создании, но теперь, когда она небрежно заговорила о подъеме на скалу по канату, он сразу заметил, как просвечиваются ее косточки через тонкую нежную кожу на скулах и какие маленькие с длинными пальцами у нее руки, которые казались такими же хрупкими и нежными, как крылья певчей птицы.

— Но дядя Оливер говорил тебе, — начала было Одрис и рассмеялась, поняв все. Она вспомнила, что дядя ничего не сказал Хью о гнездах соколов, а только предложил сопровождать его племянницу. Теперь она знала, почему сэр Оливер был так сердечен и так уступчив — он боялся, что Хью испугается и откажется ехать с ней.

Ее веселый смех всколыхнул, казалось, забытые воспоминания. Хью вспомнил выражение лица Бруно, когда он ругал себя за то, что научил Одрис взбираться на деревья и скалы. Это было более года тому назад. Тогда она смеялась, дразнила своего единокровного брата, называя его дорогушей и отвлекала его внимание… А эта жадная свинья Люзорс прервал их, и вопрос о подъеме так и остался нерешенным и был похоронен под более важными и неотложными делами. Сейчас Одрис качала головой.

— Я попала в собственную ловушку, — весело сказала она. — Посчитала себя очень умной, уговорив дядю согласиться со мной и разрешить подняться на скалы, и он, вроде, не возражал против этого. Я ведь сказала, что ты будешь страховать меня и не позволишь упасть. А он, наоборот, подсунул тебя в качестве сторожа, да еще ничего не сказал о моих намерениях.

Она опять рассмеялась и затем, все еще улыбаясь, пожала плечами.

— А, ладно, ну и пусть. Я только проверю гнезда в нижнем лесу.

— И как ты это сделаешь? — спросил Хью. Глаза Одрис зло сверкнули.

— Я стану залезать на деревья. Дядя считает это неприличным, но безопасным. Поэтому… — внезапно она замолчала и остановила свою лошадь, тем самым приглашая Хью остановиться. — Посмотри, какая волшебная красота!

Они подъехали к вершине невысокого горного хребта, который к востоку ниспадал отлогим склоном, напоминавшим подъем, который они только что преодолели. К северу гребень поднимался круто вверх, пока не упирался в отвесную, с неровной поверхностью скалу. Если смотреть на восток, не обращая внимания на это грозное нагромождение гор на севере, то любой залюбовался бы красотой небольшой долины, образованной притоком реки. Туман почти уже рассеялся, и можно было увидеть сверкающую речушку, скудные деревца, растущие по ее берегам, и одинокого оленя, пившего у берега воду. Тем не менее казалось, что все это было окутано великолепной пеленой и создавало невообразимый и загадочно-прекрасный пейзаж. Хью старался не говорить, чтобы его низкий, грубый голос не был услышан внизу и не выдал их присутствия, но вскоре его конь начал бить копытами и фыркать. Олень поднял свою увенчанную большими рогами голову: серебряные струйки воды текли по его морде. Он постоял некоторое время, затем повернулся и убежал.