Удар катаны (СИ) - Логинов Анатолий Анатольевич - Страница 23

Взойдя после церемонии на Красное крыльцо Потешного дворца, Георгий, по обычаю, трижды поклонился собравшемуся «народу», представленному только чиновниками и сановниками высших разрядов Табели о рангах. После краткого перерыва приглашенные собрались парадный обед в Грановитой палате. А вечером, едва стемнело, Георгий и его мать вышли на верхний балкон дворца. Георгий лично повернул рубильник, включая иллюминацию на Иване Великом. Затем последовательно осветились стены и башни Кремля, набережные и улицы древней столицы. А потом они долго любовались на сияющие в темноте огни…

А все последующие дни в Большом дворце шли обеды, сопровождаемые так называемыми серклями, то есть обходом и личным разговором с приглашенными — чиновниками, военными, дворянами. В Большом театре смотрели спектакль «Жизнь за царя» о подвиге простого крестьянина Ивана Сусанина и новый балет «Жемчужина», в котором отличилась прима-балерина Матильда Кшесинская. На приеме в германском посольстве развлекались выступлениями знаменитых европейских актеров. Потом Анжу сумел отличиться на большом придворном балу, протанцевав почти все танцы, кроме одного. А впереди был еще прием и бал во французском посольстве. Причем Монтебелло, маркиз и посол Франции, как говорили, обещал сделать этот прием более роскошным, чем у «проклятых тевтонов».

Казалось, что праздник будет вечным и ничто его не омрачит. Поэтому, когда утром, готовясь к посещению народного торжества на Ходынском поле, Анжу встретил ошеломленного барона Маннергейма, то не сразу понял, что происходит.

— Слыхали? Черт знает что вышло — какой-то беспорядок. Все это вина паршивой московской полиции, не сумевшей справиться с диким народом.

— А что произошло?

— Говорят, была давка. Сколько подавили и покалечили — пока не ясно, — развел руками барон.

— Не может быть, — не поверил Петр.

— Увы… Говорят, уже доложили государю, — подкрепил свое сообщение барон. — Лично слышал от барона Витгенштейна.

Судя по тому, что по двору и галереям дворца забегали скороходы и лакеи, сообщение барона оказалось верным. Попрощавшись с бароном, Анжу решил отправиться в свою комнату и ожидать там, что решит царь. Но по дороге Петра перехватил один из скороходов, объявивший, что его ждет император.

— Петр, — обратился к нему император, прервав доклад Анжу на середине и не поздоровавшись, что выдавало сильное волнение, — у тебя повседневный морской мундир, без флигель-адъютантских погон, с собой?

— Так точно, государь, — обескураженно ответил Анжу.

— Переоденься. Выйди через запасной выход. Ибрагим тебя проводит, — он показал на скорохода, вопреки обычаю оставшегося стоять в кабинете. — Два. Нет, мало — три часа тебе на то, чтобы по походить — поездить по Москве. Слушай, спрашивай, смотри. Привезешь и расскажешь нам все, что услышал. Вопросы?

— Никак нет, ваше императорское величество, — ответил Анжу. Да и какие могут быть вопросы, последнему помощнику младшего поваренка дворцовой кухни ясно, что царь решил получить свои сведения. Не доверяет, значит, докладам местных чинуш. И правильно, потому что они сейчас буду прикрывать себя и докладывать только удобные для себя сведения.

Трех часов все же оказалось маловато. Пока Петр поймал извозчика, пока добрался до Москвы. Побывал на Ходынке, хотя за оцепление его так и не пустили. Впрочем, там уже был наведен порядок и готовились к возможному продолжению торжеств. Так что Петру достались только рассказы то ли свидетелей, то ли просто любителей пересказывать слухи. Потом Анжу помотался по редакциям газет, заглянул в несколько больниц. Потратил несколько десятков рублей на подкуп сторожей и санитаров, лично осмотрел нескольких раздавленных. А затем вернулся…

Картина складывалась мрачная. Полное отсутствие управления, организации и безалаберность, сплошные надежды на русский «авось». Построенные павильоны, из которых должны были раздавать коронационные подарки, стояли слишком тесно друг к другу. К тому же на поле совсем недавно проводились учения и саперы нарыли разнообразных рвов и окопов. Их даже не стали засыпать, просто прикрыв настилами из досок. Народу на получение «коронационных подарков» собралось, по разным рассказам, до полумиллиона человек, а местные власти рассчитывали не более чем на сто — двести тысяч. К тому же самые нетерпеливые подошли уже вечером, а глядя на такое, толпа собиралась у ограды поля всю ночь. При этом все старались продвинуться поближе, чтобы успеть получить подарки первыми. К утру собравшийся народ спрессовался так, что начали задыхаться самые слабые. Раздались крики задавливаемых, которые остальная часть толпы приняла за сигнал начала раздачи. И все дружно рванули вперед, снося хрупкие барьер, нескольких городовых и все, что попадалось навстречу. Люди старались пробиться вперед, сдавливаемые толпой и тесно уставленными павильонами. Не выдержали настилы и многие падали во рвы, сверху на них падали другие. А поверх, давя упавших, в том числе и просто на землю, рвалась вперед нерассуждающая, охваченная паникой толпа…

Как успел заметить вернувшийся в Кремль Петр, караулы внутри крепости уже были заменены. Вместо преображенцев стояли матросы гвардейского флотского экипажа и московские гренадеры. У дверей кабинета располагался усиленный моряками пост.

Выслушав доклад Анжу, Георгий несколько минут в волнении ходил по кабинету. Прокашлялся, старательно укрывая лицо платком. Постоял. Показал рукой на дверцу в задней стене кабинета.

— Зайдешь туда. Возьмешь револьвер и будь наготове. Все, что сейчас услышишь, тебе придется забыть. Полностью и на всю жизнь... Сигнал — мой приказ: «Вперед!». Стреляешь без раздумий во всех, кроме меня. Понял?

— Так точно, ваше императорское величество! Не подведу, — успокоил царя Петр.

Пока Анжу устраивался в небольшой потайной комнатке, в которой действительно лежали два заряженных револьвера Смит-Вессона, Георгий молча мерил кабинет нервными, слегка спотыкающимися шагами.

Наконец, в кабинет вошли дяди царя, московский генерал-губернатор великий князь Сергей, командующий петербургским гарнизоном и гвардией Владимир и командующий первой гвардейской дивизией Павел. Разговор шел на повышенных тонах. Императорские родственники требовали не обращать внимания на «досадное недоразумение, случившиеся по вине подлой черни». Требовали ехать на Ходынское поле и продолжать празднование, словно ничего не случилось. А вечером, само собой разумеется, ехать на прием во французское посольство. Георгий настаивал на отмене торжеств и объявлении траура. Спор достиг такого накала, что Анжу сам невольно схватился за пистолет. Но переупрямить и перекричать молодого царя его дядюшкам все же удалось. И они ушли из кабинета, на прощание громко хлопнув дверью

— Анжу! — крикнул Георгий. — Выходи, ты свободен.

Выглядел император так, словно отстоял подряд две «собачьи вахты». Но попрощался он с Анжу милостиво и спокойно, словно ничего не произошло. Едва Петр успел покинуть кабинет, как в коридоре показалась вдовствующая императрица с двумя фрейлинами. Анжу только успел подумать, вытягиваясь во фрунт, что мнению матери-то молодой и любящий ее государь точно сопротивляться не будет. И быстрее отправился на свою квартиру, чтобы не попасть еще раз в жернова семейных споров… Однако опасения Петра оказались напрасными. Царь, поддержанный матерью, приказал немедленно прекратить все празднования и оказать максимально возможную помощь пострадавших. В тот же день в Иверской[1] прошла панихида по пострадавшим. На следующий день император со свитой и вдовствующая императрица побывали в Старо-Екатерининской больнице, обошли все бараки и палатки, в которых лежали все несчастные пострадавшие в «Ходынском несчастье».

Как главный виновник трагедии, великий князь Сергей Александрович был отправлен в отставку с поста московского губернатора еще через день. Злые языки утверждали, что молодой император кричал на августейшего дядю совершенно не стесняясь в выражениях, а закончил фразой вошедшей в историю: