Моё прекрасное алиби - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 23

– Поэтому тебя первым и поволокут к ответу.

– Конечно. Они считают меня самым близким вашим человеком среди всей этой шушеры.

– Ага, – кивнул он, – их лидер все время говорит, что они начнут показательные процессы против моих фаворитов. А у тебя грехов, кажется, много накопилось. Ох как много. И все повесят на тебя. И за меня на тебе отыграются. А потом, может, и до меня доберутся.

– Я не знаю, что делать, – честно признался генерал, – вертится у меня в голове один план. Но не решаюсь вам сказать.

– Говори, сейчас любой план подойдет. Лишь бы продуманный был.

– Может, ввести чрезвычайное положение и тогда законно приостановить выборы?

– Уже поздно. И потом, чем можно объяснить это чрезвычайное положение?

– У нас столько беспорядков...

– Раньше было еще больше. Это не повод.

– А если вдруг погибнет лидер оппозиции или еще кто-нибудь? – спросил генерал.

– Как погибнет? – не понял он, уже чувствуя, что в голове генерала созрел какой-то план.

– Очень просто. Вспомните, как было в начале тридцатых годов. Сталину нужен был только повод. И, когда убили Кирова, кстати, его реального соперника, сразу стали вводиться суды и чрезвычайные тройки, решающие все в несколько дней. Приговор не подлежал обжалованию. Помните, какая волна репрессий началась.

– Ты, если такой умный, лучше выход сегодня придумай, – посоветовал он, – не нужно мне историю рассказывать.

– Историю как раз я плохо знаю, – ответил обиженный генерал, – я свое дело всегда выполнял хорошо. Поэтому и предлагаю такой план.

– Какой план? Ничего ты не предлагаешь. Ввести чрезвычайное положение. По каким таким причинам? Почему? Какой план?

– Если погибнет лидер оппозиции, – повторил, усмехаясь, генерал, – или еще кто-нибудь, – снова сказал он, – это можно обсудить с аналитиками. Как гипотезу события в стране.

– Что ты говоришь загадками? Какую гипотезу нужно обсуждать? Говори прямо, ничего не пойму.

– Иногда дестабилизировать ситуацию в стране может один выстрел, – наконец четко произнес генерал.

– И кто его сделает? – вдруг начал понимать он. – Должен быть такой человек.

Генерал молчал, выразительно глядя на него. Он, вдруг поняв все, тоже замолчал. И даже немного испугался. Теперь он будет во власти этого генерала. Вернее, будет все время его бояться. Но генерал хорошо знает, что без него он ничто. И генералу выгодно, чтобы он как можно дольше оставался в этом кабинете. Они долго молчали.

– Ты не ответил на мой вопрос, – наконец напомнил он.

– Человека всегда можно найти, – уклончиво ответил генерал, – это как раз не особая проблема. Такого добра у нас еще хватает. А потом этот человек просто исчезнет, пропадет.

– Да, – задумчиво произнес он, – если такое случится, можно вводить чрезвычайное положение. Тогда все поняли бы нас.

– Я могу идти? – поднялся генерал.

– Выборы должны пройти в намеченный срок, – торжественно сказал он, чувствуя фальшивую ноту.

Ее почувствовал и генерал.

– Конечно, – спокойно согласился он, – а моя задача обеспечить их безопасное проведение.

– Иди и обеспечивай, – быстро сказал он, опасаясь чего-либо добавить.

– Можете не беспокоиться, – вдруг очень тихо ответил генерал, – безопасность и порядок я гарантирую.

С этими словами он вышел из кабинета. А оставшийся за столом хозяин кабинета еще долго сидел, подперев голову руками. И тяжкие мысли не покидали его весь день.

На этот раз меня вызвал сам Ковач. У него мама, говорят, была мадьяркой, и он взял себе такое непривычное для нас венгерское прозвище, Ковач. Но вообще-то он был мужик толковый. Это он первый понял, что нужно объединяться. Это он налаживал диспетчерскую связь по всей стране, завозил французские фирменные винтовки с глушителями через Чечню, когда это еще можно было сделать. Мы платили ему тридцать процентов от суммы, но зато имели твердые гарантии своей безопасности. Он своих людей никогда не сдавал. И всегда прикрывал в случае необходимости. Ковачу мы верили, как себе. И хотя я вообще никому не верю, все-таки иногда нужен такой человек, которому можно поверить, – иначе нельзя. Нужны связные, конспиративные квартиры, снаряжение, оборудование, помощники. И наконец деньги. Их получал и передавал сам Ковач, что исключало любую возможность устранения нежелательных свидетелей. Все «заказчики» знали, что на Ковача работает целая сеть киллеров. И убирать кого-то одного после успешно проведенной операции они не решались. Ковач сам гарантировал молчание своих людей. И это всех устраивало.

А когда однажды кто-то из наших стал болтать языком, рассказывая ненужные подробности, Ковач приехал к нему сразу с тремя коллегами. И болтуну просто отрезали голову. На этом все разговоры завершились раз и навсегда. По моим предположениям, у Ковача было человек пятьдесят киллеров и в два раза больше помощников, которых он лично направлял на различные дела, учитывая сложность задания.

Вот и теперь – раз меня вызвал Ковач, я уже понимал, что задание очень сложное. Легких дел он мне не поручал – не та квалификация. Зато деньги за свою работу я тоже получал как «суперпрофессионал», а это уже кое-что. С Ковачем у меня с первого дня сложились простые, хорошие отношения. Он меня уважал за Афган. Именно он и придумал мою кличку Левша. За мой левый протез, которым я так хорошо пользовался. За мое прекрасное алиби.

Мы с ним встречаемся всегда в разных местах. Он сам говорит, где и куда мне нужно приехать. Его авторитет – закон для всех киллеров. Поэтому я еду, не раздумывая. Хорошо иметь такого главного «диспетчера», которому можно доверять выбор места встречи.

На этот раз Ковач какой-то сердитый, недовольный. Здоровается со мной, едва кивнув головой, и показывает на стул рядом с собой. Этот дом, куда я приехал, видимо, предназначен для сноса, никого нет, везде холодно и даже нет света. Только лампа горит на столе у Ковача, масляная лампа, допотопная такая.

– Как дела? – спрашивает Ковач по привычке.

– Все в порядке, – отвечаю, жду, мол, что скажешь.

А он нахмурился еще больше и говорит:

– На этот раз очень серьезное дело поручается. Я бы не брался, но просили такие люди, которые обеспечивают нам всем прикрытие. Через них идут документы и информация. И отказать им я никак не могу.

– Понимаю, – говорю, – не нужно так драматизировать. Все, что нужно, сделаю. Ты только фамилию назови.

– В том-то и дело, – он мне, – что фамилия очень известная. Это уже не уголовщина, а политика.

– Какая разница, известная или нет, – рассуждаю я, – мне все едино. Я и так стрелял всегда в известных типов – банкиров, авторитетов, воров в законе – мне все равно.

– Да нет, – внезапно отвечает он, – в этот раз не все равно. – И произнес фамилию вслух. Мать честная, я хоть и сидел, но даже подпрыгнул от волнения. Такого действительно в моей практике не было. Его действительно весь мир знает.

– Отказаться можно? – сразу спрашиваю.

– Нельзя. Ты самый лучший наш «стрелок», – лицо у Ковача какое-то печальное, словно он предчувствует все будущие неприятности.

– Ладно, – решаю я, – раз надо, так надо. А кто, интересно, «заказчики»?

– Это не наше дело, – быстро произносит Ковач, – никогда на эту тему не говори.

– Хорошо. А какая оплата?

– Паспорт, – Ковач смотрит на меня очень пристально, – они дают нам незаполненный паспорт, и ты можешь вписать любую фамилию. А потом уехать из страны. И еще получишь сверху сто тысяч долларов.

– Не пойдет, – сразу говорю я, – паспорт мне их не нужен. Мне уже однажды давали паспорт. Только чудом спасся. В эти игры я не играю, никуда из страны убегать не собираюсь.

– Понимаю.

– А вот денег дают мало. Чего это «заказчики» такие прижимистые пошли? Это ведь не банкир какой-нибудь, не бандит. Об этом убийстве во всем мире говорить будут. Может, еще мои портреты, как фотографии Освальда, по всему миру расходиться будут. Нет, на сто тысяч долларов я не согласен.