Сибирский фронтир (СИ) - Фомичев Сергей - Страница 55

Лицо хищника отражало напряжённую работу мозга. Сейчас он даже не скрывал, что лихорадочно ищет выход. Он понял, что дожать нас не получится, а разброд в обществе негативно повлияет на его верховенство, и решил изменить тактику.

–Погоди–ка, Иван, – теперь он обратился к Никифорову. – Обсудить надо.

–Нечего обсуждать, – с вызовом сказал тот. – Кто из компании выходит, пусть сейчас говорит. Рассчитаемся. А кто остаётся, тот впредь пусть не ропщет.

–Погоди, говорю! – прибавил железа Трапезников.

Теперь он повернулся ко мне.

–Подумал я тут, а, пожалуй, что и отправлю с тобой "Николая". Отчего нет? Не одному же тебе за мир отдуваться. Дело–то всех касается. Васька! – крикнул он. – Давай–ка, милый мой, сбегай за Андреяном. Пусть подходит сюда. И кто–нибудь к Кулькову сходите, к Кочмарёву!

К дверям бросилось сразу несколько добровольцев.

–Сейчас посидим, обсудим, остальные–то все здесь, вроде, – продолжил Трапезников и вновь крикнул в сторону: – Карты приберите. Лишние, вон пошли!

–Я ещё с Холодиловым поговорю, – добавил купец без паузы. – Твоих людей он прогнал, но меня выслушает. Жилкина остановлю. Пусть годик подождёт, чтобы уж вместе всем выходить. Меня, знаешь ли, больше послушают, чем из пришлых кого. Я ведь, считай, в половине компаний паи имею. Оно так надёжней. И ты, если со средствами туго, только скажи, помогу. Я, знаешь ли, всем помогаю.

–Знаю, – ухмыльнулся я. – Да мне хватает пока.

–Нет, так нет, – согласился купец.

Оставалось только восхищаться его напором. Трапезников капитулировал, но обставил капитуляцию так, что у многих сложилось впечатление, что его взяла. Что дожимать он нас не стал исключительно из благородства и общественной пользы. И грядущую сходу, получается, инициировал именно он.

Никифоров выглядел обескураженным. Задуманное представление провалилось почти не начавшись.

–С расписками–то, что будем делать? – растеряно спросил он, улучив момент, пока Трапезников распоряжался где–то в стороне.

–Не пропадут расписки, – улыбнулся я. – Придержу на всякий случай. Да и на острова возьму. Помогут если что в руках эту кодлу держать.

Глава восемнадцатая. Договор

Глава восемнадцатая. Договор

–А, правда, что всем кто с тобой пойдёт, ты обещал припасы поставлять по охотской цене? – спросил кто–то.

Собрание шло уже битый час, а мы всё ещё ходили вокруг да около.

–Святая правда, – устало ответил я. – И не только сюда, на Камчатку, но и на острова.

–Но это невозможно.

–Я собаку на хлебной торговле съел, – усмехнулся я. – Так что поверь на слово, ни копейки лишней не возьму. Кто со мной пойдёт, сам убедится. Условия мои знаете.

–Диким обид не чинить, коров не трогать, зверя на развод оставлять, – усмехнулся Трапезников. – Всё помним.

–Когда крепость поставим, но не раньше, укажу, как острова потаённые найти.

–Брось, – с притворным равнодушием отмахнулся купец. – Разве в них дело? Ты лучше побожись, что корабли назад приведёшь.

–Это не от меня одного зависит. Но то, что зависит, сделаю. От цинги люди не умрут. Если не ослушаются, то и свар с туземцами не будет.

–Ладно, чего там, – сказал Трапезников. – Ну что все согласны?

Нестройный хор выразил консенсус.

Я разложил на столе карту – грубый фрагмент той, что показывал некогда Окуневу, – лишённую многих подробностей и сделанную специально для общего пользования. Впрочем, даже такая упрощённая карта превосходила всё, что имелось в распоряжении промышленников, да и, пожалуй, Адмиралтейств–коллегии.

Первый переход под парусами остался в моей памяти как затяжная борьба организма с гравитационными скачками. Наше судёнышко совсем не то же самое, что балтийский паром, на котором мне пришлось как–то раз путешествовать пассажиром. Тот равнял морскую поверхность, словно асфальтовый каток. Корабль же охотской постройки, пусть и самый лучший на побережье, волны бросали как поплавок.

В минуты и даже часы, когда спазмы стихали, я размышлял. Размышлял, как это ни банально, над величием стихии и ничтожностью человека перед ликом её. В шкуре мореплавателя, лучше понимаешь действительные масштабы задуманной операции. Пресловутые "два лаптя по карте" вывернули меня на изнанку, а лаптей впереди оставалось на целую роту.

Только через неделю вестибулярный аппарат смирился с качкой и под смешки команды я выползал из крохотной казёнки, пытаясь освоить азы ремесла. Хозяйство Окунева на первый взгляд простое отличалось великой путаницей. Относительно привычная импортированная Петром из Голландии терминология мешалась с незнакомыми поморскими и местными словечками, навигационная наука шла рука об руку с сомнительными приметами и жутким суеверием. Выучить, что ванты следует называть ногами, шкоты вожжами, а капитанскую каюту казёнкой сравнительно легко, молитвы и языческие присказки сами слетали с уст, когда особенно крутая волна захлёстывала галиот. Но вот идти по безбрежным морским просторам, ориентируясь почти исключительно по приметам, было выше моего понимания. Это ведь не лес, где дерево якобы обрастает мхом непременно с северной стороны, это даже не степь, где под ногами твердь, а путь не зависит от ветров и течений.

Однако Окунев доверял собственному опыту и интуиции. Он чувствовал погоду не хуже метеорологов. Ему не приходилось рассматривать космические снимки или даже слюнявить палец, чтобы понять какие ветра установились на море. Он вглядывался в буруны, осматривал горизонт, наблюдал за птицами, причём делал всё это быстро скользящим взглядом, словно производил съёмку "одним кадром". И выдавал прогноз.

Так же, повинуясь наитию, он чувствовал и пространство. Навигация пребывала в зачаточном состоянии. С помощью примитивного угломера капитан при желании мог кое–как определить широту, что при качке и постоянных туманах, само по себе было труднейшей задачей, но вычислять долготу он даже не брался. Не хватало навыков, таблиц и точных приборов. Если помножить эти трудности на грубые карты и весьма приблизительные замеры хода, то становилось понятно, почему промысловые мореходы доверялись больше собственной интуиции, чем науке.

За Охотское море я не особенно волновался – заблудиться здесь трудно, хотя помотать может изрядно. Но вот потом нам предстояло пересечь океан. А это уже не шутка. Опыт перенимать не у кого, а интуиция могла подвести. С хорошими картами вопрос худо–бедно решился, но без точной ориентировки это мало помогало делу. Угломер, позволяющий определить широту и компас – вот два прибора, на которые можно рассчитывать.

Тогда–то, под свист ветра и зародилась у меня концепция удобного для навигации пути и что важно пути короткого. В эту эпоху мореходы предпочитали двигаться осторожно, мелкими шажками, от острова к острову. Частые остановки и постоянные блуждания задерживали их куда больше несовершенных судов и приборов. Короткий же путь от Камчатки до Уналашки лежал через Берингово Море. Алеутская дуга почти вдвое срезалась северным маршрутом. И всё, что было нужно – это следовать по пятьдесят четвёртой широте. Следовать ровно, без отклонений. Для удержания такого курса хватало и компаса с угломером.

Додуматься до такой простой мысли в это время ещё не смогли. Даже продвинутому Окуневу идею короткого северного маршрута я втолковал с большим трудом. Теперь мне предстояло объяснить её камчатским мореходам.

–Это просто, – сказал я и отчертил карандашом линию, соединяющую крайние острова Алеутской дуги как натянутая на лук тетива. – Главное всё время идти строго на восток, придерживаясь пятьдесят четвёртого градуса северной широты. На пути не будет островов, камней или сильных течений. Льдины в середине лета тоже большая редкость, как собственно и бури. Можно спокойно идти полным ходом и ночью и в тумане. Если вдруг отнесёт ветром или течением, вернётесь на пятьдесят четвёртую параллель и опять на восток. Вот и вся хитрость. Рано или поздно, упрётесь в искомый остров. Мимо не проскочите.