Интим не предлагать! (СИ) - Лель Агата - Страница 26

— Прошу, — не спрашивая, хочу ли я, бесцеремонно пихает коктейль мне в руки и одним глотком отполовинивает свой.

Понятия не имею, надо ли разыгрывать любовь перед Пашутиным, он вроде бы друг Малиновского, но насколько близкий и что именно он знает? На всякий случай подстраховываюсь: кладу ладонь на плечо Богдана и широко улыбаюсь.

Пашутин непонимающе смотрит на наш тандем и, перекрикивая басы, кричит:

— Иди, там тебя ждут, — обращается к Малиновскому, кивая куда-то себе за спину. — На втором этаже, в зоне вип.

— И кто?

— Увидишь.

— Пойду посмотрю, я сейчас, — Богдан убирает руку с моей талии и, проворно лавируя между покачивающимися в такт электронного безобразия, поднимается по подсвеченной винтовой лестнице наверх.

Это пашутинское “увидишь” произнесённое таким тоном, когда хотят скрыть всё самое интересное, мне совсем не понравилось.

— Пойду посмотрю, я сейчас, — Богдан убирает руку с моей талии и, проворно лавируя между покачивающимся в такт электронного безобразия, поднимается по подсвеченной винтовой лестнице наверх.

Оставаться с Пашутиным не хочется, я надеюсь, что у него возникнут какие-то неотложные клубные дела и он тоже куда-нибудь свалит, но нет, он, пританцовывая, подходит ближе, пересекая мою личную зону комфорта.

— Ну как тебе тусовочка? Не сравнить с дискотеками вашего Кукуево, да?

— Я из Иваново. И тусовка так себе. Стараюсь избегать столпотворения безвкусно одетых снобов, но Богдан захотел проветриться.

— Могла бы остаться дома, у вас же свободные отношения.

— Уже нет.

— Да бро-ось, — по-свойски хлопает меня по плечу Пашутин, — я же знаю, что вот это всё у вас не по-настоящему. Месяц и всё такое, — подмигивает.

— Вот и помалкивай, раз знаешь. Все думают, что у нас любовь, и пусть думают дальше.

Какой же он до ужаса отталкивающий тип!

Мимо проходит стайка бодибилдеров в трескающихся по швам футболках и один из них задевает Пашутина обколотым синтолом бицепсом: Артём теряет равновесие и подаётся вперёд, цепляясь за мои плечи. Секундами позже, уже приняв устойчивое положение, вместо того, чтобы отойти, бесцеремонно впечатывается носом в мою шею.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— М-м, какой аромат.

— Это Шанель.

— Нет, я о коже, пахнет чем-то… Похоже на ваниль.

— Мыло “Цветочный луг”. Пашутин, заканчивай, по-моему, ты перебрал, — уворачиваюсь от его прикосновений и бегло поднимаю глаза наверх. Лучше бы я этого не делала…

Возле перил стоит Малиновский. С какой-то рыжей курицей.

Моя кофточка короткая, да, но её — вопиюще короткая, больше похожая на лифчик, а кожаные штаны такие обтягивающие, что без труда можно изучать строение женских гениталий.

Пеструшка по-хозяйски обводит его шею рукой и прижимается непозволительно тесно. Он не обнимает её в ответ, но и не отталкивает же! Стоит, засунув руки в карманы джинсов и улыбается тому, что там ему нашёптывает эта бесцеремонная девица.

Улыбается так же, как улыбается мне!

Внутренности как будто опаляет жаром. Я хочу отвести от них взгляд, но не могу — глаза словно приклеились к паре наверху.

Да, конечно, формально он свободен и ничем мне не обязан, но как он может обниматься с какой-то фигуристой дылдой, когда мы решили внушить всем, что у нас роман! Это нечестно… Неправильно…

Одна рука выбирается из кармана и слегка приобнимает талию девушки. Невесомо, как будто по-дружески, но выглядит он при этом очень даже довольным.

И тут меня осеняет: уж не эта ли рыжая и была той самой причиной, по которой он не мог пропустить эту тусовку?

— Ромашкина, ты чего зависла? Как будто призрака увидела, — обдавая алкогольными парáми, вклинивается в мои размышления Пашутин, но я только лишь отмахиваюсь от него словно от назойливой мухи и продолжаю смотреть наверх.

Я не слышу музыку, не вижу мелькающих лиц — мой мир сконцентрировался на этих двух.

Почему они так долго стоят? О чём можно так увлечённо разговаривать?

Конечно, я нахожусь слишком далеко и не слышу их диалога, но богатая фантазия тут же рисует мне его суть…

— “Что ты говоришь? Провести с тобой сегодня жаркую ночь?” — наклоняется к её уху Малиновский.

— “Да-да, такую горячую, что соседи вызовут пожарных. Представляешь, какая будет сила трения?”, — запрокинув голову назад, заливисто хохочет рыжая стерва.

— “О, да, я уже предвкушаю… Только для начала мне нужно отделаться от одной занозы в заднице, которая возомнила себе, что она могла мне понравиться. Она где-то там”, — Богдан обводит рукой толпу внизу и наклоняется к уху бесстыдной девки: — “Ромашкина, может, знаешь?”

— “Фу-у, ты серьёзно? Стрёмная лохушка Ромашкина? Вот идиотка! Не то, что я”, — рыжая вспенивает ладонью свою пушистую шевелюру и по-любому добавляет какую-то пошлость, которую я не стала даже представлять.

Иногда фантазия идёт во вред и сейчас я более чем уверена, что говорили они именно обо мне и именно это. Смеялись, не забывая словно ненароком лапать друг друга…

Стало так обидно, что даже в глазах защипало.

Нет, не то, чтобы я мечтала, что он влюбится в меня или что-то такое, но… я же только начала думать, что он не тот, каким зачем-то хочет казаться. Что никакой он не тупоголовый мажор с мозгами чуть ниже аппендикса. Что он добрый, смешной, чуткий. Он бегал для меня за таблетками в дождь, чинил лопнувший сифон и ел со мной жареную картошку. И тут такое предательство…

Сдерживая эмоции, одним махом осушаю сжимаемый в руках коктейль. Горло обожигает словно огнём, даже дыхание перехватывает и из глаз уже точно брызгают слёзы. Шоковая терапия. То, что надо, чтобы не раскисать.

Осматриваюсь по сторонам: Пашутин куда-то испарился. Хоть что-то хорошее.

— Женька, вот это да! На вечеринках мы стали видеться чаще, чем в универе, — откуда ни возьмись передо мной нарисовывается Эдик и, широко расставив руки, заключает меня в объятия. Обнимаю его в ответ и снова смотрю наверх — парочка больше не зажимается, но по-прежнему стоят рядом и о чём-то мило беседуют.

Неожиданно оглушающий бит резко обрывается и даже перестают мигать прожектора. Под всеобщий выдох танцпол погружается в темноту.

Мир как будто замер. Тревожно, непонятно. В точности, как и ситуация в моей душе.

«Лю-юбо-овь — ил-лю-юзия-я» — растягивая буквы жутко проговаривает искажённый компьютерный голос и по потолку бегут точечные выстрелы неона. Быстрее, ещё быстрее. Наконец-то тишину разбавляет ритм хоть и электронной, но с претензией на медленную музыки.

— А идём-ка танцевать! — схватив Эдика за руку, вытягиваю растерянного бедолагу на танцпол и, всеми силами стараясь больше не унижаться и не смотреть наверх, принимаюсь покачивать бёдрами в ритм мелодии.

Эксперимент с любовью провален, пошёл этот Малиновский к чёрту! И пусть завтра все будут думать, что я пошла по рукам, но лучше я выставлю себя идиоткой в глазах всего универа, чем в его.

Музыка волнообразно ускоряется, вспышки неона становятся всё ярче — они словно взбесились, бегая по потоку, стенам, обезумевшим лицам. Коктейль, наконец, ударяет в голову и очень хочется сделать в отместку предателю ещё какую-нибудь пакость…

— Эдик, а я тебе нравлюсь? — наклоняюсь к его уху и спрашиваю без всякого кокетства.

— Э … ну да… Да, конечно! — перетаптываясь под музыку радостно ощеривается Эдуард.

Поднимаю глаза наверх и вздрагиваю — Малиновский больше не слушает рыжую, он смотрит прямо на нас и взгляд его метает если не молнии, то искры безмолвного проклятия точно.

— Тогда целуй, чего встал! — выпаливаю, и сама присасываюсь к тонким губам Эдика.

Поцелуй получается мокрый, липкий и ужасно неприятный, но я обязана отомстить этому зарвавшемуся мажору! Думал, взял залежалый товар? Как бы не так!

Неожиданно Эдик отрывается от меня, словно его отталкивает неведомая импервиус коньюрус[3].