Голоса животных и растений - Корочанцев Владимир Алексеевич - Страница 12

Во-первых, согласимся, что если слушать одновременно многие голоса, то соответственно возникает восхитительный диссонанс, который в быту мы еще зовем разноголосьем, разнобоем. Ведь каждый народ по-своему относится к ослу. В глазах арабов и большинства европейцев он воплощает тупость и упрямство. «Осел!», «Сын ослицы!» — кричит в Египте отец на непослушного ребенка. Француз обзовет упрямца «мулом», придав словам еще и оттенок, намекающий на сексуальный аспект. Таджики употребят слово «хар» («ишак») в значении «похотливый», «бессовестный». Чеченцы и ингуши назовут ослом невнимательного слушателя: у осла опущены уши. На фарси выражение «diraz gush» («длинноухий», то есть осел) будет адресовано глупцу. А вот у сербов принято осла считать обладающим рядом положительных свойств, зато с бранной интонацией у них звучат слова: «Жеребец!», «Конь!».

Во-вторых, если народ действительно всегда прав, то, по крайней мере, не всегда он прав «на все сто». Сколь бы ни были мы лично предубеждены, например, против осла, нельзя не признать: народные пословицы и поговорки, а вместе с ними и их творец, народ, вопиюще несправедливы к безропотному и никому не досаждающему существу. В большинстве произведений фольклора осел выставлен в качестве средоточия пороков и несовершенств, причем ему не просто приписывают человеческие недостатки, а именно до безумия очеловечивают его, делая воплощением всего отрицательного, что только мыслимо и немыслимо в людях. В своих попытках переложить собственные пороки на чужую — ослиную — голову люди здесь переходят все границы.

Никогда, например, не соглашусь со смыслом пословицы народа джерма в Нигере — осел, дескать, выпил воды из колодца и выругался: «А теперь пусть колодец провалится сквозь землю!» Так поступают лишь люди. Тем более что, кроме описанного случая с Валаамовой ослицей, по-человечески ослы никогда не говорили. (Хотя одного из них и брался в свое время научить говорить — за десять лет — сам Ходжа Насреддин.) Возводить напраслину на безответное существо легко, ибо «на смирного осла двое садятся». Интересно, что так говорят и армяне и азербайджанцы. Порой хочется швырнуть в лицо хулителям ослов слова М. Горького: «Ложь — религия рабов и хозяев». Ощущение собственной неполноценности и несвободы толкает род человеческий к клевете на животных, в особенности на ослов, то есть к поискам «козла отпущения».

У людей бытует мнение, что осел годится только для каторжного труда. Он и в самом деле от зари до заката солнца вкалывает как каторжник. «Осел от работы не устает», — гласит амхарская пословица. Литературно это переводится на русский как: «Работа дураков любит». В праве на отдых ему по неясным причинам, по крайней мере в фольклоре, обычно отказывают. «Осла пригласили на свадьбу: надо было возить воду и дрова», — угрюмо шутят сомалийцы.

Ругатели осла, однако, постоянно упускают из виду одну важную деталь: все плохое в нем происходит от деятельности самих людей. «Домашний осел так опустился вследствие постоянно дурного обращения с ним, что почти не похож на своих прародителей, — писал зоолог Окен. — Он не только отличается от них меньшим ростом, но и цветом шерсти, которая у него более бледного, серо-желтого цвета; уши его также длиннее и дряблее, чем у дикого осла. Бдительность перешла у него в упрямство, проворство — в медлительность, живость — в леность, ум — в тупость, любовь к свободе — в терпение, мужество — в равнодушие к людям». Подчас даже кажется, что разобиженный на самого себя человек умышленно сорвал злость на осле — постарался воспитать его в определенном духе и весьма преуспел в этом. Наверное, в грядущем, при развитом или при диком капитализме, ослов будут чернить и винить еще больше: человек постепенно черствеет, становится все более расчетливым, эгоистичным, безнравственным, а винить в том самого себя ему ой как не хочется. Вот и стал для него осел палочкой-выручалочкой.

Когда эфиопы желают подчеркнуть неизменность чьих-то дурных черт характера или намекнуть на чье-то сходство с несчастным животным, они говорят: «Осел и под золотым седлом — осел». «Осел, если и до Мекки дойдет, будет все тем же ослом», — вторят им афганцы. «Сорок раз побывал осел в Иерусалиме, да остался все тем же ослом», — поддакивают армяне. «Осла как ни наряжай, все равно ослом останется», — согласно кивают ассирийцы. «Осел остается ослом, хоть вези он казну султана», — пожимают плечами ливийцы.

Обратите внимание на единодушие! Десятки подобных изречений есть у китайцев, курдов, персов, зулусов, индонезийцев и других народов. Вдохновлены эти пословицы отнюдь не выходками ослов, а глупостью самих людей, причем чаще всего — руководителей, которые волей дурной судьбы возносятся на самый верх и, расслабившись там, на Олимпе, выказывают свое подлинное лицо. Людям стыдно за поступки представителей рода человеческого, но свое смущение они прикрывают упреками в адрес ослов.

Однажды, при встрече с камерунским философом Жаном Батистом Обамой в Яунде, я завел разговор о пристрастном отношении людей к ослу.

— Человек болен тенденциозностью, — обронил Обама. — Если бы он умел смотреть на себя более самокритично, то избежал бы многих ошибок. Подчас его неприязнь исходит не от силы, а от слабости. Осел раздражает нас тем, что в нем мы узнаем самих себя. Заметь, осел проник в романы, поэмы, философские трактаты, сотни пословиц и поговорок. Благодаря ему человек открывал самого себя. Лицезрея его в свободную минуту, он видел в застенчивом четвероногом собрата по роду и себя лично. Осел испокон веков служил для человека своего рода зеркалом, исходным эталоном для самооценки.

— Почему именно осел? — нетерпеливо перебил я его.

— Это уже другой вопрос: почему человек избрал для подобной роли осла, а не, скажем, медведя, быка, крокодила или тушканчика? Наверное, потому, что под рукой у него оказался не тигр, а осел. Или потому, что с тигром шутить опаснее, чем с ослом…

Устное народное творчество более всего бьет по ослу по сравнению с откликами на поведение других животных. «Сколько осла ни мой, все равно в корову не превратится», — усмехаются непальцы. «Отрежь ослу уши — арабского скакуна из него не получится», — иронизируют турки. «Кто слез с лошади, на осла не сядет»; «Если падать, то лучше с коня, чем с осла», — утверждают грузины. «Сколько осла ни бей, коня из него не выйдет», — говорят в гневе пуштуны. Право же, поражает людская неблагодарность по отношению к тому, кто сделал и делает для них столько доброго!

В практической жизни каждому, однако, понятно, что, «когда нет верблюда, лучше иметь осла, чем не иметь его». Сомалийцы часто употребляют эту пословицу. «Коль нет лошади, так и осел хорош», — убеждены венгры. Турки придерживаются особого мнения: «Лучше два быка, чем один, лучше один осел, чем два». Каково происхождение столь странного суждения? Видимо, они обратили внимание на то, что от одинокого осла-трудяги, как правило, и звука не услышишь. Отсюда родилась и другая идиома: «Задуматься, как осел», — которая обычно употребляется в отношении тугодумов и откровенных тупиц. Если же ослов два и более, то, по наблюдению турок, они устраивают жуткий гвалт, бросив работу. Впрочем, сомалийцы и арабы практически в любой ситуации придерживаются противоположной точки зрения: «Лучше иметь двух ослов, чем одного».

В некоторых районах Африки пословицы состоят из двух частей. Мораль в них выражается не прямо, а образно, в виде аллегорий. Один собеседник, как пароль, изрекает первую половину, а другой в ответ — вторую, давая понять, что мысль схвачена. И никто не обижается.

— Для осла мед не имеет вкуса… — услышал как-то я, став свидетелем такой переклички в деревне тыграев, в Эфиопии.

— Глупцу совет не нужен, — моментально прозвучал отзыв.

Бенинский журналист Малид Дагиа в свое время процитировал мне (по поводу захвата власти в Либерии сержантом Сэмюелем Доу) пословицу своего народа эве: «В стране, где нет лошади, осел — принц». Разумеется, невозможно по своему желанию заиметь природные способности, если они не даны тебе от роду Богом. Но человеку свойственно порой полагать, что все ему нипочем — и не замечать своих слабостей, не осознавать их, веря всему, что нашептывают льстецы.